Цветы лазоревые. Юмористические рассказы

Николай Лейкин, 1885

Известный писатель конца XIX – начала XX века Николай Александрович Лейкин внимательно подмечает и ярко описывает в своих рассказах характерные приметы времени, что делает его произведения не только водоворотом образов и ситуаций, но и своеобразной энциклопедией российской жизни на рубеже столетий. В этом сборнике охвачена жизнь во всем ее многообразии, и многие иронично обыгранные темы, такие как суеверия, сплетни, семейные дрязги, бедность и нищета, бюрократия, показуха в благотворительности и повсеместное пьянство, отзываются в читателях и сейчас. Разыгрываются и сценки, характерные именно для того периода: отношения обнищавшего дворянства и новых хозяев жизни – купцов. Высмеивается, хотя, скорее, и по-доброму, ограниченность последних и желание решить любую проблему с помощью денег – например, купить главную роль в пьесе.

В Палкином трактире

Две купеческие парочки только сдали свои парадные шубы на хранение швейцарам Палкина трактира и входят в первую буфетную комнату. Купеческие парочки — из молодых, нарядно одетые. Мужчины с маленькими подстриженными бородками. Один блондин, другой брюнет. У брюнета даже усы закручены в струнку. Оба держат в руках дорогие шапки: один — бобровую, другой — соболью. Жены идут рядом с мужьями. Жена блондина — курносенькая полная дамочка. Жена брюнета — востроносенькая субтильная дамочка. На обеих шляпки с приколотыми на них чучелами птиц.

— Салопы-то наши чернобурые не пропадут? Ведь за мой салоп папашенька с мамашенькой девятьсот тридцать рублей меховщикам Курышеву и Барышникову заплатили… — беспокоится востроносенькая дамочка.

— Ну вот… Здесь без опаски. А коли ежели что — Палкин заплатит, — успокаивает ее муж. — Насчет шуб жена у меня беспокоится, — обращается он к товарищу.

— Ах да!.. В самом деле… — спохватывается и курносенькая дама. — Ведь и у меня моя ротонда больше тысячи стоит.

— Будь, Глашенька, без сумнения… Господин Палкин всем домом своим отвечает, — говорит и курносенькой даме ее муж. — А домина у него, слава те господи, на две улицы.

К купеческим парочкам подскакивает лакей.

— Ежели желаете, можно в отдельный кабинет… У нас есть кабинеты свободные, — предлагает он.

— Вот те на! Люди из-за органного удовольствия пришли, чтобы музыкальную часть послушать, а ты в кабинет!.. — восклицает белокурый купец. — Нет, брат, уж ты веди нас к самому органу, да около него и столик нам спроворь. Мы из-за органа-то нарочно жен сюда от балаганов привели.

— Пожалуйте… Есть стол около самого органа, — говорит лакей и ведет их в большую залу.

Пары усаживаются за столом около органа. Лакей стоит в вопросительной позе.

— Прежде всего, чайку… — отдает приказание черноволосый купец. — Да поставь вал с колоколами. Там у вас с колоколами опера есть.

— Слушаю-с… С чем чай прикажете?

— Да нам-то можно с хмельной сыростью. Изобрази коньяку графинчик… А дамам со сливками, да собери этой самой кондитерской грызни по части сухоядения. Понял?

— Понял-с…

Лакей сверкнул фалдами фрака.

— Постой!

— Что прикажете?

— Мы там у швейцаров шубы оставили. Четыре шубы. Сохранны они будут?

— Помилуйте… Как же-с… Завсегда сохранны… Ведь под номер оставили.

— Нет, я к тому, чтобы не переменили как-нибудь по ошибке. Шубы-то у нас ведь очень дорогие…

— Будьте покойны-с… У нас никогда…

Лакей побежал.

— Ведь сомнение ты на меня навела насчет шуб-то… — заметил своей жене черноволосый купец. — Действительно, ежели все четыре шубы взять вместе — больше трех тысяч стоят.

— Что ты! Что ты! И все четыре тысячи с походцем… — сказал белокурый купец. — Женина бархатная ротонда на чернобурых лисах полторы тысячи стоит, да мои ильки с бобром — восемьсот пятьдесят. Вот тебе уж две тысячи триста пятьдесят. Ваша шуба, Анна Афанасьевна, сколько дадена? — спросил он востроносенькую даму.

— Девятьсот тридцать, да и то по знакомству.

— Ну, будем считать тысячу… Значит, три тысячи триста пятьдесят. Ну а твоя шуба? — обратился белокурый купец к черному.

— Мои ильки и бобры далеко лучше твоих. Они больше тысячи.

— Да… Как сказал, что четыре тысячи с походцем, так и вышло. Четыре тысячи триста… Шутка! Ведь это капитал. Домишко можно купить. Конечно, я не думаю, что их украдут, но ведь обменить могут как-нибудь по ошибке.

Востроносенькая дама вспыхнула.

— Что вы, Петр Захарыч! Вы меня пугаете! — проговорила она.

— Впрочем, нет… — успокаивал себя белокурый купец. — Здесь около вешалок народ аккуратный. И наконец, у нас номер от шуб.

— Да ведь номер-то один, а шуб-то под него сдано четыре, — возразил черный купец. — Чем докажешь, что мы четыре сдали?

— Ну, Бог милостив, — сказала востроносенькая дама.

Подали чай. Мужчины начали пить с коньяком, дамы пили со сливками и грызли чайное печенье. Орган так и гремел.

— Какова машина-то, Анна Афанасьевна? Что твой оркестр калегвардов! — сказал востроносенькой даме белокурый купец.

— Ну вас… Мне после ваших шубных слов и машина не в машину, — отвечала та. — Такое мнение, что просто ужасти.

— Да… — задумчиво протянул черный купец. — И дернула нас нелегкая в парадных гулевых шубах в трактир идти! Ведь целый капитал незнакомым персонам поверили!

— Надо бы там не раздеваться, а сюда в шубах войти, да здесь их перед своими глазами и положить на стульях, — заметила курносенькая дама.

— В том-то и дело, что здесь в комнаты в шубах не впускают, а такое обнаковение, что раздевайся у швейцара, — отвечал белокурый купец.

— Ну что тут! Авось и не подменят! Двинем по рюмочке коньячишку гольем! — предложил черный купец.

— Не пьется, брат, что-то… Все шубы на уме. Не пойти ли разве в швейцарскую да не посмотреть ли, целы ли? Будто за носовым платком. Будто носовой платок в кармане забыл.

— Конечно же, сходи. Все спокойнее…

Белокурый купец встал с места и отправился в швейцарскую.

— Ах, дай-то бог, чтобы все было цело! Ведь капитал… Четыре тысячи… — проговорила востроносенькая дама.

Белокурый купец вернулся.

— Ну что?

— Все цело, все в порядке… Я даже пересчитал… Все четыре шубы.

Конец ознакомительного фрагмента.