Цветы лазоревые. Юмористические рассказы

Николай Лейкин, 1885

Известный писатель конца XIX – начала XX века Николай Александрович Лейкин внимательно подмечает и ярко описывает в своих рассказах характерные приметы времени, что делает его произведения не только водоворотом образов и ситуаций, но и своеобразной энциклопедией российской жизни на рубеже столетий. В этом сборнике охвачена жизнь во всем ее многообразии, и многие иронично обыгранные темы, такие как суеверия, сплетни, семейные дрязги, бедность и нищета, бюрократия, показуха в благотворительности и повсеместное пьянство, отзываются в читателях и сейчас. Разыгрываются и сценки, характерные именно для того периода: отношения обнищавшего дворянства и новых хозяев жизни – купцов. Высмеивается, хотя, скорее, и по-доброму, ограниченность последних и желание решить любую проблему с помощью денег – например, купить главную роль в пьесе.

Родственники на блинах

Купец Савел Макарович Хрусталев созвал на блины родственников. Пришли отец и мать Хрусталева — мелкотравчатые люди, обладающие где-то на окраине города небольшим черным трактиром и мелочной лавкой. Пришел тесть-старик — подрядчик по каменной кладке — и с ним старуха-жена его; приехал кум, крестивший ребенка у Хрусталева, — богатый железник; явился свояк с женой — арендатор нескольких бань. Встретились весело. Дамы чмокались в губы. В столовой был накрыт стол, уставленный бутылками и закусками. Тут и настойка всех сортов, и простяк очищенный, и селедка, и икра зернистая, и семга маслянистая, и сметана. Из кухни пахло чадом. Пекли блины. Хозяйка то и дело выбегала из кухни, раскрасневшаяся, с засученными по локоть рукавами, и возглашала:

— С чем кто хочет — с тем блины и будут! Только кушайте, гости дорогие! Всякой припеки наготовила. Кому с яичком — рубленые яички есть, кому с луком — и луку накрошила. Со снетками коли ежели кто пожелает — и снетки есть, с маком, с рыжичками можно.

— А с обойным гвоздем и с железными опилками нельзя, кумушка? — спросил кум-железник и сам захохотал своей шутке.

— Нет, уж извините, куманек, такой припеки не заготовила, — отвечала хозяйка.

— Ай да хозяюшка! Как же вы это такую хорошую припеку забыли? Неужто и с заклепками нельзя?

— Да ведь я, пожалуй, и за железными заклепками сейчас к вам же в железную лавку пошлю, а только вы не станете кушать, куманек.

— Ну так уж мне со снеточками.

— А мне, милочка, с лучком, да вели лучку-то побольше подбросить, да блинок-то поприжарь хорошенько, — сказала мать хозяйки. — Ну да тебя нечего учить, ты знаешь, как я люблю.

— Знаю, знаю, маменька, в самом лучшем виде испеку.

— Да приткнись ты! Полно тебе по кухне-то маяться! Мечешься как угорелая! — крикнул на жену хозяин. — Ведь не диво бы, если б у нас кухарки не было, а то слава те господи!.. Сядь, займись с гостями, а кухарка и испечет.

— Что наша кухарка! Она какая-то недвижимая остолопка, и все у ней из рук валится. Нет, надо самой. А вам, папашенька, с чем?

— Мне с семгой, дочка; семужки положи… — отвечал старик-отец.

Старик-свекор подмигнул свекрови и обидчиво сказал:

— А уж у нас-то с тобой, старуха, хозяйка даже и не спрашивает, с чем нам. Верно, не заслужили!

— Что вы, папашенька, помилуйте! — бросилась к свекру хозяйка. — Да я всем сердцем и всей душой… Я всех сразу спрашивала, ко всем с улыбками обращение делала.

— Ну-ну-ну… Пеки уж с рублеными яйцами! — ответил свекор.

— А мне уж, ежели я ни в чем перед вашими глазами не проштрафилась, так к яйцам-то и мачку присыпь, — ввернула легкую шпильку свекровь.

— Что вы, мамашенька, помилуйте!.. Да в чем же вы можете проштрафиться? Мы вас любим и уважаем со всем почтением.

— Знаю я это почтение-то!

— Напрасно так-с! Вам, Фирс Мироныч, с чем? — обратилась она к зятю-банщику.

— С молитвой буду есть. Так вы мне с молитвой и испеките. Жена тоже пустые блины любит. Мы уж здесь на столе приправки-то положим, — дал ответ зять.

— Одному папеньке со снеточками, другому папеньке с яичками, одной маменьке с лучком, другой маменьке с мачком… — начала пересчитывать по пальцам хозяйка. — Фирсу Миронычу, Даше… Всех, всех помню, — прибавила она и бросилась в кухню.

— Не со снетками мне, а с семгой! Вот как ты хорошо помнишь! — крикнул ей вслед отец. — Со снетками-то — это куму.

— Со всякой припекой сейчас будет готово!

— Папашеньки! Мамашеньки! Куманек любезный! Приступимте предварительно-то, пока там блины пекут! — возглашал хозяин и указал на стол с закуской. — Пожалуйте без церемонии и кто во что горазд… Какой сентифарис на кого ласково глядит — с того и начинайте… Дамы по мадеркам пройдутся. Свояк, тебе чего?.. Мы вот с тобой по рябиновой пройдемся. Наливай… Папашеньки! Чем вас просить прикажете? Пожалуйте оба вместе… Родитель с родителем… Так оно даже и подобает. Померанцевой для желудка?

— Окромя хрустального простяка ничего не буду пить, — сказал тесть.

— Ну и я с тобой на том же инструменте поиграю, — отвечал отец хозяина.

Все выпили по первой. Зажевали уста. Говор сделался шумнее.

— Ну-с, теперь по второй, чтобы не хромать! — предлагал хозяин.

Пропущена вторая. Чад из кухни усиливался все более и более.

— Скоро ли у ней там блины-то? — спросил хозяина тесть.

— Да ведь помилуйте, всем надо по характеру испечь, так нешто сразу возможно? Сонюшка! Скоро у тебя там? — крикнул хозяин жене в кухню.

— Сейчас, сейчас… — отвечала та. — И то уж в шесть сковородок бьемся, да вот некоторые подгорели.

— Давай какие готовы. С чем готово — с тем и неси! Папашеньки! Мамашеньки! Бог троицу любит, пожалуйте еще по рюмашечке… А тем временем блинки-то и поспеют.

Гости покобенились немного и выпили по третьей. Все говорили вдруг. Свекровь с тещей начали уж из-за чего-то считаться и ставили друг другу шпильки.

— Нет, уж позвольте… Вам-то я ни за что не уважу!.. Да и надобности нет… — слышались голоса.

Из кухни выбежала хозяйка с тарелкой блинов.

— Со снеточками… — проговорила она. — Позвольте, кто со снеточками просил? Куманек! Кажется, вы? Пожалуйте, со снеточками…

— А про отца-то родного и забыла! — сказал отец-тесть. — Ну, дочка! Ведь я с семгой просил.

— Сию минуту, папашенька, будут и с семгой готовы.

— Да уж сию минуту все-таки будет не тот канифоль. Куму-то небось подала.

— Уж вы извините…

— Знамо дело, не хлестать же тебя здесь по затылку.

— Ну что, папашенька, полноте!.. Вы у нас свой человек, а кум редким гостем считается, — успокаивал тестя хозяин. — Давай скорей с семгой-то! — крикнул он на жену. — Неси! Что рот-то разинула! Папашенька! Пожалуйте еще по баночке… Без четырех углов дом не строится.

В это время в столовую вбежала горничная с блинами.

— С яичной припекой… — сказала она, ставя тарелку на стол.

— Нам, нам… — проговорил свекор и придвинул тарелку к себе.

— Софья! Что ж это такое! — возвысил голос отец-тесть.

Хозяйка совсем растерялась.

— Да нельзя же, папашенька, всем разом… Ведь печка-то одна… — пробормотала она. — Ваши блины с семгой пекутся. Семга нескоро пропекается.

— Не отговаривайся, не отговаривайся… Все равно тебе никто не поверит. Отцовский-то вкус могла бы и раньше поставить в печь, — сказала ей мать-теща.

— Нет, видно, уж мужнина-то родня тебе слаще…

— Да и должна быть слаще… Ведь мы тоже не обсевки в поле, — отвечал отец-свекор.

— Да-с… И даже, можно сказать, завсегда должны в большем почете считаться, — поддакнула мать-свекровь.

— Ну, это еще буки-с… Старуха надвое сказала.

— Папашеньки! Мамашеньки! Пожалуйте еще по рюмочке. Будем теперь поверх четырех углов крышу крыть! — кричал хозяин, стараясь замять начинающуюся ссору, но тщетно.

Как на грех, из кухни снова выбежала горничная с тарелкой блинов и возгласила:

— Пожалуйте! Кому с луком?

— Мне, мне… А только после всего этого я и есть не стану, — отвечала мать-теща, бросила салфетку и отодвинулась от стола.

— Маменька! Ну, полноте вам… — подскочил к ней зять.

— Отчего же «полноте»? Я первая попросила у ней с луком, а она, извольте видеть…

— Да ведь и моей собственной маменьке для ее блезиру блины не готовы, так чего ж вам обижаться-то?

— Еще бы, зятек любезный, моя дочка да вздумала твоей маменьке раньше испечь!

— Позвольте… здесь у нас гости все равные…

— Никогда я не желаю здесь равной быть. Как я могу у дочери в гостях равной быть, ежели я ее девять месяцев под сердцем носила и родила.

— А мы хозяина здешнего дома родили и воспитали, чтобы он женился на вашей дочке, — отозвалась свекровь.

— Такой дряни и помимо вашего сына нашлось бы. Слава тебе господи! У ней женихов-то что собак нерезаных перебывало. Ведь мы не голую ее выдавали, а небось приданое дали. На наше приданое ваш сын и в ход пошел.

— Маменьки! Бога ради!.. Охота вам из-за всего этого?.. — умоляющим голосом восклицал хозяин.

— Ну, затеяли канитель! — махнул рукой кум.

— Вот и с яичной припекой на маковой присыпке, — проговорила появившаяся в дверях хозяйка. — Пожалуйте…

— Нет, уж не надо нам теперь этого добра, милушка, неси обратно, — с сердцем отпихнула от себя тарелку свекровь.

— Что это значит? Да как же вам не стыдно!

— Как ты смеешь стыдить меня, дрянь эдакая! — вскочила из-за стола свекровь. — Макар Денисыч! Идем домой! Нечего нам здесь с тобой делать! — крикнула она мужу.

— Да и нам вкус-от не велик после всего этого здесь оставаться, — проговорил отец-тесть. — Блинов-то с семгой просил-просил, да так и не допросился у дочки. Вставай, жена, и давай шапку разыскивать. Ну, прощай, дочка! Спасибо за угощение! Спасибо за блины.

— Папашенька! Да полноте вам!.. — бросилась к нему хозяйка.

— Брысь! Довольно уж ты надо мной накуражилась!

— Господи! Да что же такое! Из-за таких пустяков и вдруг эдакая ругательная механика… — разводил руками хозяин. — Папашеньки! Мамашеньки! Еще по рюмочке на мировую…

Но старики уже разыскивали свои шапки.

— Нога моя не будет в этом доме! — слышался в прихожей возглас родителей хозяйки.

— Да, уж мы этот денек попомним! — возглашали, в свою очередь, родители хозяина.

Хозяйка плакала.