Цветы лазоревые. Юмористические рассказы

Николай Лейкин, 1885

Известный писатель конца XIX – начала XX века Николай Александрович Лейкин внимательно подмечает и ярко описывает в своих рассказах характерные приметы времени, что делает его произведения не только водоворотом образов и ситуаций, но и своеобразной энциклопедией российской жизни на рубеже столетий. В этом сборнике охвачена жизнь во всем ее многообразии, и многие иронично обыгранные темы, такие как суеверия, сплетни, семейные дрязги, бедность и нищета, бюрократия, показуха в благотворительности и повсеместное пьянство, отзываются в читателях и сейчас. Разыгрываются и сценки, характерные именно для того периода: отношения обнищавшего дворянства и новых хозяев жизни – купцов. Высмеивается, хотя, скорее, и по-доброму, ограниченность последних и желание решить любую проблему с помощью денег – например, купить главную роль в пьесе.

У старшего дворника

С лестницы ворвался в дверь морозный воздух и в виде пара клубами закружился по комнате. В дверях показалась фигура околоточного с портфелем под мышкой.

— Антип Самсонов дома? — спросила фигура.

— Дома… Дома… Ах ты господи! Антип Самсоныч! — засуетилась толстая женщина в ситцевом платье и в ситцевом платке на голове, возившаяся около русской печки. — Пожалуйте, милости просим, — обратилась она к околоточному.

— Где же он?

— Да дрыхнет вон за занавеской. И сколько в него этого сна лезет, так просто ужас!

Из-за ситцевой занавески, разделявшей комнату на две части, раздавался храп.

— Старший дворник, и дрыхнет в непоказанные часы! Да ведь это не по положению…

— Антип Самсоныч!.. Антип Самсоныч! Вставайте! Господин околоточный пришел! — бросилась дворничиха за занавеску.

— Не замай… Оставь… — пробормотал сквозь сон дворник. — Пусть другой раз…

— Как не замай, коли такой гость! Да очнись ты…

— Скажи, что я в участок с паспортами ушел.

— Что ты говоришь, бессмысленная твоя рожа! Да ведь господин околоточный здесь стоит. Сами господин околоточный тебя спрашивают! — крикнула дворничиха.

— Околоточный? Фу!.. Да ты не врешь?

— Вставай, вставай, Антип Самсонов! Это я! — заговорил околоточный.

Тон переменился.

— Простите, ваше благородие… Виноват… Сейчас, только сапоги надену.

Из-за занавески вышел старший дворник в рубашке и жилетке.

Он позевывал и почесывался. Околоточный принял его несколько строго.

— Хоть я, брат, тебе и кум, но должен сделать по всем строгостям взыскание. Тротуары песком не посыпаны, а ты дрыхнешь… — сказал он.

— Неужто не посыпаны? Ах, черти! Да ведь я велел подручным…

— Ты велел, а они по портерным да по кабакам разбрелись. Смотреть надо.

— Как тут усмотришь за анафемами! Просто хоть сам посыпай. Ведь вот только прилег, а тут такие действия… Сейчас велю-с! Наталья! Давай кафтан!

— Погоди… Надо тебя и о другом деле порасспросить.

— Чайку не прикажете ли? Жена живо самовар поставит.

— Некогда мне с твоими чаями возиться. Я на минутку.

— Ну, с бальзанчиком рюмочку? Жена! Беги сейчас в лавочку и спроси семушки кусочек… Да пусть отрежут получше. Для нашего, мол, околоточного.

— Ага! Теперь с бальзанчиком и семушки… А давеча: «В участок ушел».

— Виноват-с… Спросонков… Я так полагал, что это кто-нибудь из жильцов по пустякам тревожит. Ведь у нас поминутно: то печка дымит, то насчет прачешной. Неужто бы я такие слова, ежели бы чувствовал, что такой дорогой гость?.. Прошу покорно садиться… Наталья!

Живо за семгой…

Околоточный сел.

— Что у вас вчера ночью такое освещение в третьем этаже? — спросил он.

— А это у господина Голованова. Зачастую у них.

— Кто этот Голованов?

— По паспорту — отставной чиновник… А вот где он служит — пес его ведает. Пытал я у прислуги — и та не знает. В черном теле они, этот Голованов, у супруги, а барин хороший, щедрый… Супруга у них главным манером действует, и ежели приглядеться, то не то она как бы в воспитальницах у одного старичка-генерала состоит, не то в содержанках у купца-меховщика. Оба они наезжают… Как приедут — муж сейчас со двора сбежит. Ездит еще третий барин амуры к ней распускать… Как его?.. Мудреная такая немецкая фамилия. Горенбиров… Нет, не Горенбиров… Одни говорят, что он из портных, другие — что из адвокатов.

— Так это у содержанки? — протянул околоточный. — А я думал…

— Вы думали, что у поляка? Нет, там спокойно… Никаких этих действий он у нас не распространяет. Уж я смотрю в оба, а ничего… Старичок только один старенький обедать ходит. Поест и уйдет… Сами они разве в киятер… А то все дома, и все тихо… Ребят разве иногда просекать прутом начнут, так визжание начинается… Ну, и шум…

— Что ж, картеж у этой содержанки? — расспрашивал околоточный.

— Да она, Клим Иваныч, не настоящая содержанка, а на манер как бы в крестницах у старичка и в дочках посаженых у купца этого самого. А за квартиру платит портной или адвокат этот… Ходим, ходим за деньгами — все завтра да завтра… а наедет портной, вечер пересидит — ну, наутро и за квартиру заплочено.

— В карты вчера играли, что ли? У них непременно картеж.

— Нет, больше пьянство. Швейцар сказывал, что под утро начали выходить, так все пьяные. Двугривенных по два за сохранение калош ему давали. Лакей сказывал, что сели и в карты было играть, но такое умоисступление от вина началось, что стали двойками валетов да тузов крыть — ну и бросили.

— Ты говоришь, пьянство?

— Шибко пьют. После гостей лакей ихний иной раз на целый рубль пустых бутылок продаст. Коли хотите, то можно внушение сделать: что, мол, так и так… пейте поменьше…

— Пусть пьют. Это не возбраняется. Лишь бы только дебоширств не было.

— Купец ноне у нас в семнадцатом номере спутался, — доложил дворник.

— В каких смыслах? — спросил околоточный.

— Да коли ежели один и впотьмах, то всякую небель стал за черта принимать. Увидит, к примеру, чугунку-печку, ну и кричит, что черт. Под кровать от страха лезет. Призывали старика с кладбища, отчитывали.

— С чего же это он?

— Ослаб. От вина ослаб. Дела в расстройство пришли. В лавку-то не ходит, чтоб по запискам долгов не платить, сидит дома, никому не сказывается и пьет. Да вот и допился.

— Пусть пьет… Лишь бы не дебоширил.

Явилась дворничиха из лавки и принесла семгу.

— Целый фунт отрезал, когда я сказала, что для их благородия, — проговорила она. — Самый лучший кусок…

— Ну, еще бы он посмел дрянь-то… — отвечал дворник.

Появился на столе графинчик с бальзамной водкой.

— Ну, скорей, скорей… — торопил околоточный. — Мне еще в Семиглотов дом надо.

— Без парочки рюмочек, Клим Иваныч, не отпущу, а то захромаете, — сказал дворник и налил две рюмки.