На чаше весов

Наталья Кочетова, 2021

Я думала, что смогла сбежать от него, скрыться, начать новую жизнь. И он позволил мне обманываться в этом восемь долгих лет. Но теперь с иллюзиями покончено. Я снова в его власти, в его жестоких руках. Пешка в его большой игре. Средство достижения цели. Инструмент. Он будет пользоваться мной пока не сломает… если до этого момента не сломается сам. Содержит нецензурную брань.

Глава 6.

Восемь лет назад.

Мужчина, сидящий на стуле рядом с койкой, на которой лежу я, выглядит уставшим и недовольным. Думаю, он хотел бы по-быстрому разделаться с новым делом, закрыв его как непреднамеренное убийство, но что-то не складывается. Ему не нравится мое путанное объяснение о том, почему я не позвала на помощь, а сама ринулась в бой. Ему не нравится, что девушка, подвергшаяся насилию в тот день, до происшествия долго встречалась с убитым и по собственной воле пришла в заброшенный дом. Ему не нравилось, что все опрошенные им люди, знакомые со мной — одноклассники и учителя — отзываются обо мне как о странной, безответственной девушке, с неустойчивой психикой, а, возможно, и вполне серьезным психическим расстройством.

Больше всего ему не нравится моя последняя фраза.

— Что значит, ты хотела его убить? — Сжимая челюсть и недовольно поджимая губы, спрашивает следователь. — Ты его знала до этого? Он что-то тебе сделал?

— Нет. Не знала. — Отзываюсь я, медленно качая головой. — Но это был тот уровень злости, который толкает людей на преступления. Так что в тот момент я совершенно точно могла хотеть его убить.

Мужчина громко вздыхает и обхватывает голову руками, ерошит волосы и трет лицо.

— Я понимаю, да. Ты стала свидетелем насилия и разозлилась…

— Я разозлилась, потому что он был зол. — Перебиваю я, с трудом ворочая языком из-за успокоительных, которыми меня напичкали после прихода мамы. Ее страх, боль и горе, транслируемые во вне, чуть не вызвали у меня новый сердечный приступ, поэтому доктор строго настрого запретил маме появляться в палате, а мне вколол конскую дозу успокоительного, после которой, я чувствую себя точно полуживая медуза. — Он был в бешенстве, потому что девушка сопротивлялась. Вы представить себе не можете, как он был зол… И какую похоть испытывал… И какую радость…

Следователь смотрит на меня из-под опущенных бровей и снова вздыхает.

— Агата… Тебя посадят в тюрьму на несколько лет. Или упекут в психиатрическую клинику. Ты это понимаешь?

Я все понимаю. Как и понимаю то, что заслужила все это. И сердечный приступ, и наказание в виде тюремного заключения или принудительного лечения.

Я убийца.

Я заслуживаю наказания.

И, конечно, мне не все равно. Я не хочу умирать. Не хочу сидеть в тюрьме или психушке. Но я виновата. Я не собираюсь врать, оправдываться и что-то выдумывать. На вранье нужны силы, а у меня их нет. У меня нет ничего, кроме удушающего чувства вины, с которым не справляются даже успокоительные.

Поэтому я говорю правду. Мне почти безразлично, поверит мне этот следователь или нет, я просто рассказываю все как есть. Без уверток и без прикрас. Рассказываю о своей эмпатии и о том, что не могу сопротивляться чужим эмоциям, о том, что перестаю контролировать себя, если рядом кто-то испытывает слишком интенсивную эмоцию. Рассказываю даже то, как я это ненавижу, и как сильно это отравляет мою жизнь. Я рассказываю все, как когда-то рассказала своей подруге, и как до пятнадцати лет рассказывала маме, пока не поняла, что мама не воспринимает мои рассказы всерьез.

Следователь, как и моя подруга, как и моя мама, конечно, не верит. Однако, не похоже, чтобы он считал меня сумасшедшей.

Не знаю, почему он себя так ведет. Он будто разочарован, и как будто готов чуть ли не уговаривать меня изменить показания. Разве он не должен радоваться тому, что убийца признает свою вину и готов сдаться?

Возможно он меня жалеет?

Пытаюсь просканировать его эмоции, но ничего не чувствую. Его эмоциональный фон ровный, будто гладь затянутого льдом озера. Озера, такого же цвета, как и его глаза. Цвет мутного льда. Красивые глаза. Только смотрят слишком пронзительно.

— Ты сама роешь себе могилу. Скажи ты, что не собиралась его убивать, а просто хотела остановить и не рассчитала силу, я бы списал это на состояние аффекта и убийство по неосторожности. Но ты говоришь, что хотела его смерти… А это совсем другой уровень преступления.

— Я просто говорю правду. — Глухо отзываюсь я и опускаю глаза.

Я устала. Я слишком устала от своей жизни. От жизни, которая даже не является моей. В ней все чужое. Чужие чувства, чужие переживания, чужие желания. В этой жизни нет меня, а там, где я есть, осталась лишь боль и одиночество.

Мне очень страшно. Я боюсь будущего. Но я приму его, каким бы оно не было.

Я больше не хочу бороться.

— Мне жаль, Агата, но как только, доктор позволит, тебя переведут в следственный изолятор. А пока я приставлю к тебе охрану. — Вставая со стула, произносит мужчина и, бросив на меня последний пристальный взгляд, выходит из палаты.

Медленно скольжу глазами за удаляющейся высокой фигурой и вздыхаю.

Закрываю тяжелые веки и позволяю успокоительным наконец унести меня в сон.

В больнице я остаюсь еще на три дня, после чего меня конвоируют в КПЗ при местном ОВД.

Я всего два часа в изоляторе временного содержания, а мне уже так страшно, что я готова отказаться от своих показаний и сказать все, что от меня хотят услышать.

Четыре стены, выкрашенные в отвратительный голубой цвет, местами облупившаяся краска, две одноярусные железные кровати с свернутыми матрасами на них, и мелкое решетчатое окно почти под потолком. Вот что я увидела, как только вошла в изолятор. И это почему-то повергло меня в ужас.

Я, конечно, не думала, что меня будет ждать гостиничный номер, я вообще старалась не думать о том, где окажусь. Я впала в своеобразную апатию, смирилась, сдалась, но увидев холодные мрачные стены камеры, на меня обрушилось осознание. Вот эти стены — просто цветочки по сравнению с тем, что меня ждет в настоящей тюрьме.

Я не выживу. Это не для меня. Я не справлюсь. Не смогу.

Меня затрясло, и я села на пол, обняв себя руками.

Господи, как же так вышло? Я убийца! Я сижу за решеткой! Как???

Чем я заслужила все это? Я ведь не хотела никому сделать больно, я никогда никому не хотела навредить, не говоря уже о том, чтобы убить. За что мне все это?

За что Бог проклял меня? За что?..

Слезы хлынули из моих глаз, я положила голову на колени и плакала, плакала, плакала, стараясь слезами смыть все то горе и обиду, что кажется навечно поселились в моей груди. Я ревела все эти два часа, пока дверь камеры не открылась и меня не окликнул мужчина в полицейской форме.

— На выход. — Обращается ко мне громкий строгий бас полноватого мужчины с дубинкой в руке. Послушно встаю и выхожу, мужчина пропускает меня вперед, указывая направление, а сам идет следом за мной.

Подойдя к какой-то двери, он снова обходит меня, и открывает ее, запуская меня внутрь. За столом сидит уже знакомый мне мужчина-следователь. Не могу вспомнить его имени.

— Агата Викторовна Романова. — Мужчина берет в руки какую-то папку и читает с нее мое имя. Это мое дело — догадываюсь я и чувствую, как сжимается сердце и снова слезы подступают к глазам. Уголовное дело. И мое имя на нем. — Проходи, садись. — Говорит мужчина и указывает рукой на стул.

Медленно подхожу и сажусь напротив следователя. Не зная, чего ожидать, опускаю глаза в пол.

— Меня зовут Вадим Александрович Самойлов. Не думаю, что ты запомнила. — Произносит мужчина, заставляя меня поднять на него взгляд. — Твой врач сказал, что, когда мы прошлый раз беседовали, ты была под воздействием сильнодействующих успокоительных. Возможно ты была не совсем в себе… Попробуем еще раз?.. — Добавляет следователь и смотрит на меня, слегка приподняв бровь.

Я молчу. Не знаю, что сказать. Боюсь сказать хоть что-то, чтобы не ухудшить свое положение еще сильнее. Просто смотрю на него, надеясь, что он мне как-то поможет.

— Ты была знакома с убитым Антоном Голубевым? — Спрашивает следователь, положив руки на стол и слегка наклонившись ко мне.

— Нет. — Глухо отзываюсь я.

— Лилию Карасеву ты знала?

— Нет. — Отзываюсь я и сглатываю все сильнее нарастающий ком в горле. Те же вопросы, те же ответы. У меня, как и прежде нет других объяснений. Я в ловушке. Мне уже не выбраться.

— Тогда почему ты бросилась ее спасать? Почему не позвала на помощь, не вызвала полицию? — Все таким же ровным голосом продолжает спрашивать следователь. Его спокойствие будто открывает во мне какой-то клапан. Я рвано всхлипываю и хрипло выдаю:

— Я не пыталась ее спасти. — Судорожно выдыхаю я и чувствую, как по щекам катятся крупные слезы. Мне не спастись. У меня нет другой правды. Вздыхаю, содрогаюсь всем телом и сквозь слезы повторяю все то, что уже говорила ранее. — Я почувствовала его злость… Она была… такой сильной, что я не смогла… не смогла ей сопротивляться… Он хотел ее убить… Он хотел насиловать ее, и делать больно… Это доставляло ему удовольствие… — Хриплю я, давясь рыданиями. С каждым новым словом, мой голос звучит все выше. — Я просто не смогла… Это была не я… Это просто была его злость…

— Ладно, Агата, хватит. — Прерывает поток моей бессвязной речи следователь. Встает из-за стола и налив в стакан воды, подает его мне. Беру трясущейся рукой и выпиваю залпом. Моя истерика немного утихает, я стираю слезы и закрываю лицо руками.

— Это правда. Это единственная правда, что у меня есть. Это мое проклятие. Я не виновата, что проклята. Я ни в чем не виновата. — Бормочу в отчаянии, мотая головой, но не уверенна что он меня слышит — мое лицо закрыто руками.

Некоторое время я так и сижу, молча глотая слезы, опустив голову на колени и спрятав лицо в ладонях. Слышу, как следователь ходит туда-сюда по кабинету и вдруг останавливается рядом со мной. Опирается о стол и, вздохнув, произносит:

— Допустим это так… — Слышу голос над своей головой и медленно выпрямляюсь. Вытираю лицо и смотрю на возвышающегося надо мной мужчину. — Ты можешь чувствовать эмоции любых людей?

— Д-да. — Отзываюсь я и быстро моргаю, не веря в то, что он готов слушать то, что другие считают бредом.

— И что сейчас чувствую я? — Неожиданно произносит мужчина, и я сглатываю.

— Я… Я слишком… — Заикаюсь я, судорожно бегая глазами по его лицу. О, Господи. Он дает мне шанс убедить его. Мне нужно успокоится. Я могу читать эмоции, если только, мои чувства не перекрывают чужие. То есть, я чувствую эмоции того человека, у кого они более интенсивны. И сейчас я слишком нервничаю и боюсь. — Можно мне еще воды? — Выдаю я и встаю со стула.

Дышу глубоко, стараясь выровнять дыхание и сердцебиение. Принимаю из рук мужчины стакан и так же залпом осушаю его. Тру лицо руками и закрываю глаза.

— Сейчас. Да, я могу. — Говорю я, чувствуя, как постепенно успокаиваюсь. Делаю еще один глубокий вдох и пытаюсь сосредоточиться на чувствах человека, стоящего рядом. Ничего не выходит. Мое сердце стучит неровно, я все еще чувствую страх и волнение.

Сглатываю и неуверенно произношу:

— Можно мне вашу руку? — Смотрю на него чуть ли не умоляя. Он должен мне поверить. Это мой единственный шанс на спасение.

— Зачем? — Брови мужчины взлетают вверх, он смотрит с непониманием, смешанным с недоверием.

— Я… тогда чувствую лучше. — Поясняю я, глядя на него с надеждой. Мужчина не торопится выполнять просьбу. Недовольно поджимает губы и оглядывает меня с ног до головы. Отводит глаза, размышляя, и отталкивается от стола. Обходит его и садится на свой стул. Моя надежда уже начинает таять, я начинаю нервничать сильнее, когда его рука опускается на стол ладонью кверху, так если бы он приглашал меня на танец. Сглатываю и тут же вкладываю свою ладонь в его руку.

Тепло его ладони приятно греет мою холодную кожу и немного успокаивает. Я вдыхаю полные легкие воздуха и медленно выдыхаю, сосредотачиваясь.

Долго ничего не чувствую. Мужчина спокоен и будто безразличен. Но с каждой секундой я все больше успокаиваюсь и начинаю что-то чувствовать.

— Разочарование… Скепсис… Интерес… — И симпатия. Но об этом я почему-то сказать не могу. Не знаю почему. Это не та симпатия, которую испытывают к противоположному полу. Это скорее, что-то вроде доброжелательности, но я все равно отчего-то смущаюсь произнести это слово. Моя рука медленно выскальзывает из его, я ежусь и складываю ладони, зажимая между колен, будто хочу сохранить оставшееся в них тепло. — Вы очень… малоэмоциональны. — Добавляю и медленно поднимаю на него глаза.

— Профессия обязывает. — Слегка кивает мужчина и смотрит на меня изучающе-задумчивым взглядом.

Убирая руку, я не почувствовала ни доверия, ни удивления, которые последовали бы, если бы он мне поверил. Значит он мне не верит.

Опускаю плечи и прикрываю глаза. Слабая надежда на то, что мужчина мне поверит, тает и тут же испаряется.

Никто и никогда не поверит мне.