Тьма египетская

Михаил Попов, 2008

Древний Египет. XIII век до н. э. – «белое пятно» в истории великой цивилизации. Гиксосы (цари пастухов) – таинственный народ-орден, явившийся из азиатских песков и захвативший страну фараонов на 200 лет. Роман известного писателя Михаила Попова – это история грандиозного восстания против темного владычества пришельцев-гиксосов. Читателя ожидают дворцовые интриги, кровавые сражения, тайны древних храмов, любовь и смерть на берегах вечного Нила!

14

Мериптах и учитель сидели на земле в маленьком дворике, похожем на колодец. Из дна колодца росли две чахлые дум-пальмы, дававшие редкую тень. Дворик этот был на территории дворца Тнефахта, специально построенного почти стена к стене с княжеским дворцом. Из этого укромного места было два выхода: один — подземный ход, ведущий неизвестно куда, закрытый грубой дерюгой; второй — тропинка, уходящая в сад Тнефахта мимо заброшенного амбара. По этой тропинке они сюда с учителем и доставлены были задыхающимся толстяком.

Это внезапное путешествие весьма впечатлило мальчика. Мериптах считал, что он досконально осведомлен об устройстве отцовского дома и окрестностей, но оказалось, что он знает намного меньше, чем думал и мог вообразить. Под землею меж дворцами князя и визиря, оказывается, расположен целый лабиринт подземных нор, прорытых еще, наверное, в незапамятные времена. Нет, не нор, а настоящих подземных улиц, с высокими потолками и светильниками на поворотах.

Они, понятно, необходимы для повседневного тайного сношения меж первым мужем страны и первым его слугой. Народу незачем глазеть, как главный советник правителя таскается от ворот к воротам, незачем возбуждать глупое любопытство и нелепые толки в городе.

Из покоев Бакенсети под землю, из-под земли в покои Тнефахта, оттуда в сад, по тропинке через него в глухой угол сада между стеной и заброшенным амбаром — таким был маршрут путешествия.

Выбраться из этого дворика, упираясь одной ногой в стену, другой в пальму, было бы нетрудно. Правда, после того, что мальчик услышал от отца перед перемещением в это укрытие, у него и малой мысли не могло возникнуть о шаловливом побеге.

Он сидел, прижавшись спиной к стене и обхватив руками колени, и думал о том, что только что услышал от отца. Ни заброшенный амбар, ни потеря такой дорогой игрушки, как собственный подземный ход, не волновали его.

Учитель был куда деятельнее. Он пристроил кожаный мешок со своим скарбом между стволами пальм. Заглянул в подземный ход, подняв рогожу, и ничего не увидел, кроме глухой темноты. Обследовал он и второй выход. Амбар показался ему странным, вообще-то в таких местах амбары не ставят или, по крайней мере, не отгораживают глухой стеной от остального двора. В общем, вел он себя как человек, старательно ищущий способ, как бы убраться из того места, в которое помещен.

Мериптах наблюдал за ним невольно, но не пытался понять, что он делает и чего хочет. Слишком ошеломляющим было сделанное ему отцом сообщение. К нему надо было как-то привыкнуть.

Наконец Ти утомился и тоже присел, вытирая рукою обильно потеющий лоб. Было очень жарко, солнце уже взгромоздилось почти на вершину неба и палило оттуда, пробивая насквозь неплотную пальмовую защиту над головами сидящих.

Через высокую стену перекатилась легкая, почти нереальная волна отдаленного барабанного громыхания. Процессия Апопа, надо понимать, вывернула из-за угла главного арсенала и теперь по парадной аллее Мемфиса двинется к княжескому дворцу. Учитель покосился на мальчика, поднял глаза на верхний край кирпичной стены, снова вытер пот.

— Послушай, Мериптах, все равно нечем заняться, давай я доскажу тебе ту историю, что уже дважды начинал сегодня.

Мальчик медленно повернул голову в его сторону, не понимая, что такое, какая еще история?

Но учитель уже, видимо, сверился с каким-то своим замыслом и решил, что пришло самое время рассказывать истории.

— Нас прервали в том месте, где мы увидели множество мертвецов, восставших из погребений и с пением гимна приблизившихся к Ладье Вечности.

Слава тебе, Ра!

Почитают тебя обитатели Дуата,

Поклоняются тебе обитатели подземного мира,

Восхваляют тебя, грядущего в мире.

Ликуют сердца подземных,

Когда ты приносишь свет обитающим на Западе.

Полны радости их сердца.

Мериптах повернул голову к учителю и, не видя, глядел на него. Взгляд у него был мутноватый, неприятный, отсутствующий. Голос Ти, выпевающий старательно, но без заученной жреческой умелости звуки гимна, вызывал, кажется, у него одно лишь недоумение. Зачем это?

— Ра вышел на нос своей Ладьи и обратился к мертвецам с речью. Посмотрите на себя, жители Дуата, сказал он, вы не превратились в прах, потому что египтяне, живущие на земле, доставляют подношения в ваши гробницы, и это есть питающий вас хлеб. О, они умны и благоразумны, мои египтяне, лучшая часть Божьего скота. Они знают, что сами очень скоро окажутся здесь и будут встречаться со мною только подземными ночами. Они желают в жизни вечной быть сытыми и довольными, потому и заботятся сейчас о ваших погребениях, дабы дети не забыли их собственные гробницы. Ни ливиец, ни азиат, ни нубиец не делает этого, ибо варвар и темен. Даже когда он силен, он дик, и обречен на полное исчезновение, и никогда не будет допущен на Запад, и мои лучи никогда не согреют его. Да будут неприкосновенны гробницы любимцев сердца моего, жителей Черной Земли!

Грохот барабанов становился громче, и уже сделалось различимо стрекотание трещоток. Процессия начинала в воображении мальчика все больше походить на громадное животное, медленно, неукротимо продирающееся по улицам города, оцарапывая бока и ломая одинокие уличные пальмы, которые обычно высаживают перед входом в жилище горожане. Бегемот грохота, присыпанный соломой треска.

— Ра умолк. Последний раз окинул сияющим своим взором неизмеримую толпу мертвецов и дал знак гребцам, чтобы они налегли на весла. Мумии с рыданиями и скорбными возгласами стали укладываться в свои саркофаги, ибо прощание с солнечным богом было тягостно для их сердец, хотя бы они и находились в отдельных запечатанных сосудах вместе с другими внутренностями. До новой встречи с Ра они могли надеяться теперь только на прочность своих гробниц. На свете нет ничего неприступнее египетских погребальных убежищ.

А Ладья Вечности уже подплывала к огромному дворцу, подобного которому нет ни в мире солнца, ни в мире луны. Дворец Двух Истин — таково его название. Там вершится загробный суд. Боги подземного мира, во главе с владетелем его Озирисом, судят души умерших. Анубис, бог с головой шакала, одного за другим вводит покойников. Приговор записывает Тот на особом, бесконечном папирусе.

Мериптах нетерпеливо и недовольно махнул рукой. О суде ли Озириса было ему не знать, лучшему ученику «Дома жизни».

Лицо Ти оживилось, его обрадовало то, что ученик все же слушает его.

Передовая часть толпы, сопровождающая носилки Апопа, подкатилась к стене, к которой одним боком примыкал пленивший ученика и учителя жаркий дворик. Это были в основном пьяноватая беднота и чернокожие бездельники, спешащие прежде специальных глашатаев объявить городу, что приближается, вот уже показалась, вот она сияет, и громоблистает процессия фараона.

Ненавидимый большей частью населения на расстоянии как варвар-поработитель, азиат и нечистый, Апоп был восторженно принимаем сегодня, в момент своего неожиданного, столь лестного для сердец жителей старой столицы, появления.

Снизошел!

Осчастливил!

«Божественный», «благодетель», «хранитель», «дарующий», «повелитель Верхнего и Нижнего» — пена, состоящая из этих словесных обрывков, хлестала в стену колодца с двумя пальмами, смешиваясь с белой пылью, поднятой экстатически бьющими в землю пятками, она вставала выше стен и становилась как бы видимой.

Сквозь широкие, объемные гулы праздничных барабанов начала проступать дробь более мелких ударов — стук конских копыт. Всадники шаззу въезжали на площадь, раздвигая по сторонам радостно беснующуюся людскую массу. Шеренги черных кожаных фигур на понурых, влажных от жары лошадях. Мериптах наблюдал сцены показательных казней по несколько раз в год, и теперь, хотя он и не мог видеть ничего, он все видел отлично.

— Наступил последний час ночного плавания. Все боги, сопровождавшие Ра, собрались у его трона! — повысил тон своего гнусавого пения Ти.

Вот выбегают глашатаи — Мериптах отчетливо представлял, как их стройный, совместный крик раздвигает шум толпы, так же как всадники перед этим раздвинули саму толпу.

«О, Апоп! Апоп! Апоп! Апоп! Апоп!»

По бокам этого громогласного причитания начинает вздыматься и закипать звучное нетерпение толпы. Руки взлетели остриями ладоней вверх, кто-то приплясывал в сумасшедшем темпе, как будто стараясь взбежать вверх по воздуху. Самые впечатлительные падали на колени и старались разорвать себе рты, вставив пальцы в рот. Лопнул барабан, раскроенный обезумевшей колотушкой. Общий грохот хромал всего несколько ударов, и ряды звуков снова сомкнулись.

В этот именно момент выплыли в центр площади носилки фараона, и шум, стоящий за стеной, перестал делиться на отдельные звуки, сам сделавшись непроницаемой стеной.

В этом месте всегда показывают народу преступников.

Два молчаливых и как бы даже безучастных азиата, привычно, по-кавалерийски, покачиваясь на каждом шаге, вытащили на всеобщее обозрение толстого, голого, безумно выпучившего глаза мужчину, со сломанным, распухшим носом, с синяками по всему колыхающемуся телу, с распяленным для бессмысленных оправданий ртом, и бросили в пыль. К нему, жалко лежащему, с жалко выставленными на всеобщее обозрение половыми органами, подвели невысокого юношу с прижатыми к животу руками и остановившимся взглядом. Ему показали на лежащего. Мужчина жутко заныл, обнажая верхнюю челюсть с двумя длинными, черными зубами, и попытался поднять кривую руку. «Это он?» — спросил старший глашатай. Юноша торопливо кивнул. Толпа взвыла. Юношу тут же запихнули в щель меж кожаными воинами.

Ти не унимался, он все взвинчивал свой противный голосок.

— На носу Ладьи Вечности оставалась только Маат, гребцы налегали на весла. Солнце плыло на восток. Сзади все погружалось во мрак, впереди путь светлел. Подземная река подходила к скалам, между которыми следовало проплыть Ладье, чтобы снова попасть на небо. И тут Ра сказал: «Я вижу пещеру, он там! Будет бой». Гор Бехдетский поднял свое копье, разящее врагов Ра, в руках Упуата и Нехебкау сверкали обнаженные мечи. Урей на лбу Хатхор раздул шею и показал убийственный язык. Внезапно река вечности впереди вспенилась, как будто наткнувшись на десять порогов сразу, подхватила Ладью и понесла вперед. Напрасно гребцы вонзали в нее свои мощные весла, этой силе они не могли противостоять. А потом вдруг вода пропала. Ладья уперлась носом и днищем в мертвую гальку перед огромной скалой.

Шум за стеной, казавшийся необоримым, наставшим навсегда, внезапно стих. Это освобождалось пространство для приговора. Все знали, каким он будет, но жители древней столицы, великого города Хут-ка Птаха желали его слышать. Приговор должен был произнести старший из присутствующих гиксосов. Сейчас — фараон.

— За скалой раздалось рычание такой силы, что по склону покатились камни. Огромное количество камней. «Это Апоп, повелитель злых сил, враг солнца!» — вскричал Ра. Да, это был чудовищный змей Апоп, пестрый исполин, самый большой и страшный из врагов Ра, четыреста пятьдесят локтей в длину от хвоста до пасти, полной зубов величиною с копье. Каждую ночь Ра и путешествующие с ним боги бьются с Апопом, чтобы утром солнце появилось на небе. Копья, мечи богов, лучи божественного урея Хатхор вонзились в чудовище. «Дрожи, Апоп! Сгинь, Апоп! Пропади, Апоп!»

Услышав приговор, обрекающий негодного брадобрея за отвратные приставания к его ученику на побивание камнями, толпа взорвалась благодарственными криками:

— О, великий Апоп! Справедливый Апоп! О, царь мудрости Апоп! Возлюбленный славой Апоп!

Трудно даже вообразить, сколь ненавистно мужеложство сердцу настоящего египтянина. В толпе криков невозможно было различить звуки, с которыми булыжники и куски кирпичей месили тело жирного преступника.

Мериптах побледнел и резко повернулся к учителю, мучительно сглатывавшему слюну после соревнования голосом с мощью наружного шума.

— За мной приходил Себек, теперь за мной пришел Апоп, — тихо, рассудительно сказал Мериптах, глядя в стену мимо учителя.

Тот дернулся от радости. Бороденка его затряслась, глаза предприимчиво забегали.

— Да, да, мальчик, за тобой. Хорошо, что ты это понял, что сразу понял. Он ужасен. От вас в «Доме жизни» специально скрывали эту историю, про змея. Эта ничтожная жаба Птахотеп боялся, что до ушей Апопа дойдет, о чем говорят в «Доме жизни» в храме Птаха.

Мальчик потрясенно поглядел на учителя. Ему было непонятно, как служитель Птаха может говорить такие слова в адрес верховного жреца своего бога. Параллельно у него в голове развивалась и другая мысль.

— Батюшка сказал, что мне нужно спрятаться, потому что…

Ти возмущенно застучал единственной ладонью по глиняному полу:

— Тебе не прятаться надо, Мериптах, а бежать. Я помогу тебе. Здесь в Мемфисе тебя никто не защитит. Апоп ужасен и всемогущ. Только вся сила Ра, вместе с силой прочих богов, способна ему противостоять. Ты же слышал, что я тебе рассказал. Змей царит в Египте, огромный змей! Он решил тебя сожрать, и сожрет. Четыреста пятьдесят локтей длиною, огромная пасть! Ты сам видел его с крыши!

Мериптах медленно покачал головой:

— Батюшка велел мне сидеть здесь, и я буду сидеть здесь. Он лучше знает, он князь, он мой отец. Он все предусмотрел.

— Он не князь перед лицом Апопа, но пыль! Если змей скажет: приведите Мериптаха, тебя приведут.

Мальчик вздохнул:

— Если за мною придет батюшка, я пойду с ним. Он сказал, что идти я могу только с ним, приказание ни с кем не может быть передано. Он не может пожелать для меня плохого. Куда бы он меня ни повел, я пойду с ним.

Жестоко расчесывая себе живот — его мутило от нелепости этого упорства — учитель шипел не хуже какой-нибудь змеи:

— Сам князь Бакенсети не явится за тобою. Как ты себе это представляешь? Он бросит своего гостя фараона, возлюбленного своего царя Авариса, полезет в подземный ход, потом станет бродить по саду визиря?!

— Если придут за мною чужие люди, я убегу отсюда дальше и спрячусь вон в том амбаре.

Учитель вскочил и отчаянно обнял пальму.

— Какой амбар?! От кого может защитить амбар, тебя найдут там сразу же. От змея амбар не спасет! Тебе надо бежать! Я тебе помогу, ты мой ученик, я успел привязаться к тебе, мне не хочется, чтобы с тобой произошло что-нибудь ужасное. Когда змей уплывет из Мемфиса, ты вернешься к своему отцу, и он будет благодарен мне за твое спасение.

Ти говорил, говорил, кружил по дворику, размахивая рукой целой и обрубком руки. Говорил все более страстно и убедительно, но мальчик его не слышал. Тупо смотрел перед собой, не шевелясь, как будто из страха потерять при неосторожном движении собранную в кулак уверенность в правильности того, что он делает.

Пыль, поднятая бешеной, но справедливой казнью там, за стеною, теперь замедленным белым дождем бесшумно рушилась на странную эту сцену. Мечущийся Ти вдруг замер, поднял голову, прищурился и начал жутко перхать, так, словно в горло ему запихнули целую горсть песка.

— Ты прав, Мериптах, прав.

Мальчик недоверчиво поднял на него глаза.

— Надо выполнять волю отца. Сиди и жди, я буду сидеть рядом с тобой, я твой учитель, я… — И он снова закашлялся. Поднял с земли свой мешок, схватил зубами за конец веревки, которой тот был завязан, рукою рванул за другой конец. Из мешка вывалились тыквенная баклажка для воды, нож, несколько медных дебенов, каменная миска для похлебки — весь скарб учителя мудрости. Ти поднял сухую тыкву, вытащил зубами деревянную пробку и поднес баклажку к губам. Отпив порядочно, судя по жадному движению кадыка, он продолжил:

— Да, да, Мериптах, мы останемся здесь. Будем сидеть, сколько надо. На вот, глотни. Это специальное питье, я всегда ношу его с собой.

Мальчик осторожно взял в руки тыкву. Облизал сухие губы. Пить ему хотелось очень. В обычное время, шныряя по двору, он по десять раз за день заглядывал под пальмовые навесы, что возле кухни, и выдувал по целому кувшину охлажденного молока или колодезной воды. Сегодня все утро ему было не до питья и он много скопил жажды. Мальчик благодарно отхлебнул учительского напитка. Он был теплый, пахучий, вязковатый, ничуть не похожий ни на молоко, ни на пиво. Он почти не освежал рот, приходилось отхлебывать и отхлебывать. Пока на дне не заплескались мелкие остатки. Мальчик с виноватой улыбкой вернул учителю почти пустую тыквенную флягу. Тот поощрительно похлопал его по плечу и сел рядом.

— Будем ждать, будем ждать, Мериптах, что нам остается, если таков приказ твоего отца. Отца надо слушаться беспрекословно, это величайшая добродетель настоящего египетского дома. Ты египетский почтительный сын, ты почитаешь отца, хотя он и служит нечистому варвару.

— Мерипта-ах!

Мальчик открыл глаза, закрытые тихой, убаюкивающей речью учителя.

— Мерипта-ах!

Голос был незнакомый, и главное, было непонятно, откуда он идет. Мальчик вертел головой, вертел головой учитель. Первым сообразил ученик — рогожа! Его имя произносит глухим голосом рогожа, закрывающая вход в подземный лаз. Мальчик стремительно подполз на четвереньках к этой рогоже и отвел в сторону. И увидел не глухую темноту, но призрачно освещенную желтоватым светом масляного светильника трубу с неровными стенами. И в конце этой норы он увидел отца. Князь Бакенсети заглядывал в трубу с той стороны и подзывал к себе сына мановением руки.

— Мерипта-ах! — донесся странный, сильно искаженный подземным эхом голос. — Иди ко мне, Мериптах!

Не раздумывая ни мгновения, мальчик, как был на четвереньках, так и кинулся на этот зов. Но почувствовал, что его держат за ногу. Учитель отчаянно вцепился единственной рукою в лодыжку ученика, шипя при этом:

— Не надо, не надо, Мериптах!

Мальчик дернул ногу, калека держал крепко, дернул еще раз и опять не вырвался. Учитель вцепился так, словно удерживал самое важное в своей жизни. Сипел, ныл, скрипел зубами. Мальчик рвался к отцу, обдирая колени о сухую, жесткую землю. Так продолжалось до тех пор, пока свет на том конце лаза не погас. Князь Бакенсети исчез. Но произнесенный приказ остался светить на том конце черной трубы. Ужас охватил мальчика, получалось, что он не выполнил его, слабый, глупый, недостойный Мериптах! Сила этого ужаса была такой, что нога вырвалась из цепких пальцев урода учителя, и княжеский сын спешно помчался на четвереньках в темноту подземного хода.