Тьма египетская

Михаил Попов, 2008

Древний Египет. XIII век до н. э. – «белое пятно» в истории великой цивилизации. Гиксосы (цари пастухов) – таинственный народ-орден, явившийся из азиатских песков и захвативший страну фараонов на 200 лет. Роман известного писателя Михаила Попова – это история грандиозного восстания против темного владычества пришельцев-гиксосов. Читателя ожидают дворцовые интриги, кровавые сражения, тайны древних храмов, любовь и смерть на берегах вечного Нила!

11

Замедленно действуя единственной рукой, учитель Ти высыпал на каменный пол две кучки камешков:

— Что ты можешь про них сказать?

Мериптах пересчитал камешки:

— Девять и девять.

— По-твоему, они равны меж собой?

Пожав плечами, мальчик сказал:

— Равны. Девятка равна девятке.

Ти усмехнулся:

— Посмотри внимательнее, Мериптах. В этой кучке камешки обыкновенные, с речной отмели. А в этой и сердолик, и бирюза, и глаз Гора, и зубы Сохмет. Эти камни ценны. Если я захочу их обменять на еду и пойду к торговцу, он мне даст за них не менее двух больших кувшинов эммера. Если я к тому же торговцу приду с этими, речными, камешками, он ничего мне не даст, он рассмеется мне в лицо и велит слугам вытолкать меня взашей. Так равны ли две этих девятки?

Ученик молчал, растирая пальцем переносицу.

Учитель быстро расчесывал щеку.

— Ты достиг предела знания, Мериптах, ты можешь посчитать все. Ты дошел до края, ты уперся в стену. Ты в тупике. Ведь подлинная жизнь человека начинается там, где кончаются числа. Камешки только пример. Можно взять людей. Девять и девять человек. О, как они будут не равны, эти девятки. Можно взять народ и народ, ты меня понимаешь, Мериптах?

Мериптах не успел ответить. Снизу, с площади перед дворцовым крылом, раздались крики, грохот, треск. Мальчик побежал к той части крыши, откуда можно было рассмотреть выход праздничной процессии в город.

Двор был полон разодетого, веселящегося народа, украшенного лентами и цветами. Флейтисты, барабанщики, женщины с деревянными трещотками, негры с сухими тыквами, полными камней, — все это двигалось, подпрыгивало от нетерпения и праздничного энтузиазма. Услышанный Мериптахом звуковой взрыв означал, что правитель вышел к народу.

В самом деле, князь Бакенсети показался на крыльце. На нем не было лица, но полыхал необыкновенный наряд. Истово светился на солнце расшитый серебром, расширяющийся от пояса к коленям передник. На груди тяжело дышал собранный из лазуритовых лучей нагрудник, ослепляя всякого, кто осмеливался смотреть на него. Из огромного, сложного парика текли на плечи и спину микроскопические струйки ароматических масел, окутывая фигуру правителя облаком неописуемого запаха. Сверкала на солнце, венчая волосяную гору парика, мемфисская корона. Бакенсети, перебарывая нестерпимое желание почесаться, поднял руки, сжимая в каждой по жезлу. Знаки правителя нома Зайца и празднества в честь богини Сопдет. Этим жестом объявлялось начало шествия.

Загудели отворяемые ворота. Ливийцы, однообразно покрикивая, начали распихивать толпу вправо и влево, прорубая проход от крыльца к воротам. Бакенсети начал спускаться по ступеням. Отовсюду в него летели цветы и приветствия. Звуки перепутывались: трещали флейты, блеяли барабаны, ухали трещотки. К князю вывели двух великолепных жертвенных ориксов с золочеными рогами. Они были украшены цветами и лентами и чуть покачивались на стройных копытах от волн необыкновенного шума и оттого, что были слегка подпоены пивом.

Когда князь приблизился к воротам, вперед выбежала шестерка глашатаев, оглашая дворцовые окрестности радостным известием — благодатный правитель шествует к храму Сопдет на речной берег, где совершит жертвоприношение в благодарность богам за то, что новый год наступил.

За воротами обнаружилась не менее воспламененная толпа, чем та, что ждала выхода Бакенсети внутри дворцовой ограды.

Нелюбимый почти во все остальные дни года горожанами, почитаемый предателем и презренным слугой Авариса, в день великого праздника князь был обожаем народом. Слезы благодарности лились из бесчисленных глаз.

О, Бакенсети, смысл и солнце жизни!

О, Бакенсети, стройный, могучий, идущий с двумя ориксами к храму, начинающий год!

Когда хвост процессии выполз за ворота, Мериптах глубоко вздохнул. Как утка знает все мокрые закоулки камышовой заросли в своем болоте, так мальчик знал внутреннюю конструкцию всякого городского праздника и в прежние годы обожал вместе с приятелями зарыться в празднующую толпу, дразнить дурачащихся негров, воровать сладости с уличных лотков, допивать вино из валяющихся повсюду под вечер баклажек. Он хорошо разглядел Бехезти, Утмаса и Рипу в выходящей на улицу процессии. Они его не увидели, даже не поглядели наверх в его сторону. Ничего ему так не хотелось, как быть там вместе с ними. С закрытыми глазами он мог представить себе неблизкий путь к храму Сопдет. Он располагался за пределами города, у самого края воды. Его известняковые пилоны могли бы отражаться в коричневых водах, когда бы не множество лодок, каждый год слетавшихся со всей округи. Лодки образовывали большое поле неустойчивой, гуляющей под ногами праздничной суши. Тут тоже все было в лентах и цветах. Деревянная земля эта была населена подвыпившими, шумными племенами, непрерывно распевающими гимны и возносящими славословия в честь Сопдет, Изиды и Хапи.

Слава тебе, Хапи, бог Великой Реки!

Ты разливаешься, чтоб оживить Та-Кемет,

Орошаешь поля, даруешь дождь с небес,

Ты — наш кормилец и благодетель!

Земля ликует, все живое радуется.

Ты наполняешь амбары, даешь траву для скота.

Зеленей же, зеленей же,

О, Хапи, зеленей же!

— Где он?! — раздался сзади знакомый, но искаженный непонятным страхом голос Тнефахта.

Мериптах обернулся. Уже сам факт, что первый сановник нома не участвует в новогодней процессии, был удивителен. Сверх этого, толстяк угрожал поднятой палкой учителю Ти, который сидел, прислонившись спиною к ограде крыши и закрываясь единственной рукой. Что же это происходит?

— Где он?!

Ти, как тут же понял Мериптах, не закрывался своею рукой, а указывал в сторону ученика.

Повернувшись и увидев княжеского сына, Тнефахт опустил палку и шумно выдохнул, шепча благодарственные слова какому-то своему божеству.

Бакенсети не мог уклониться от участия в церемонии, но пожелал, чтобы на время его отсутствия во дворце Мериптах находился под присмотром вернейшего из слуг. В князе завелась болезненная уверенность, что именно в эти часы мальчика непременно захотят похитить. Этот страх разъедал ему внутренности. Полсотни ливийцев и надутый болван Хуфхор слабая защита от происков братского коварства.

Отдышавшись, толстяк поинтересовался, отчего же так странно расположились ученик и учитель во время урока. На расстоянии чуть ли сотни локтей друг от друга. Вернувшись на свое место, мальчик сказал учителю Ти, что не вполне понял его пример с камнями. Какая же на самом деле разница между этими девятками?

Однорукий пожевал губами, подергал бородку и стрельнул взглядом в сторону неожиданного надсмотрщика. Ему явно не хотелось прямо сейчас идти дальше по дорожке, на которую он ступил половиной стопы. Особенно после появления верховного визиря. Мериптах чувствовал это и удивлялся, ибо не мог себе представить, что уж там такого может на этой неизвестной тропе оказаться.

Ти медленно, явно растягивая время, сказал:

— Чтобы уяснить суть дела, придется начать с самого начала.

Все более успокаивающийся Тнефахт вздохнул: сначала, так сначала.

На крыше появились двое слуг с широкими опахалами, третий нес большой низкий табурет и кувшин с прохладным вином. Устроившись в легкой, колышащейся тени, визирь взял в руки чашу и удовлетворенно закрыл воспаленные глаза. Мериптах тут, на виду, можно было немного, в полглаза, подремать после безумного утра.

Ти облизнул губы, вздохнул и начал говорить вкрадчивым, прощупывающим тоном:

— Ты знаешь, Мериптах, как пишется число миллион и как пишется число десять миллионов. Так вот, больше, чем миллион лет назад, и больше, чем десять миллионов лет назад, не было ничего. Не было ни этого дворца, ни других дворцов. Не было храмов. Не было людей, не было даже реки. Не было гор вдоль долины, не было пустыни. Не было солнца и луны. Не было неба, на котором они могли бы помещаться.

Визирь снисходительно хмыкнул в полудреме — мол, ничего себе.

— Только один океан повсюду, не знающий себе конца и не ведающий своего дна. И звался он…

— Нун, — подсказал мальчик, присевший рядом с учителем, обхватив оцарапанные колени загорелыми руками.

— Правильно. Был только Нун, и больше ничего не было, ни тепла, ни света, ни воздуха, ни звука. И так продолжалось миллион лет, и два миллиона лет, и три миллиона лет. Одна неподвижная недвижимость. Но однажды произошло чудо. Вода набухла, забурлила, и на поверхности возник великий бог Атум. «Я теперь есть! — крикнул он, и его голос был, как гром. — Теперь я сотворю мир. Я сирота, но я всесилен, ибо создал себя сам».

Но выпустившая его вода уже хотела пожрать его обратно, и под ногами Атума разверзлась громадная водяная пасть. Чтобы не погибнуть в ней, чтобы обрести опору в океане, надо было создать хотя бы кусочек земли. Атум собрал все свои силы и поднялся над поверхностью вод и, воздев руки, произнес слова магического заклинания. Едва закончил он говорить, раздался неописуемый грохот, воды расступились, шумя, и появился холм Бен-Бен. Атум уселся на его вершине и погрузился в размышление — что делать дальше? Прежде всего следовало создать других богов, чтобы избавиться от одиночества. Но с кого начать? Первым пришел на ум ему бог растительной силы, размножения, плодородия, но не было земли, на которой могли бы расти травы и злаки, и не было людей, которые бросают в землю зерно и собирают урожай. Нет, прежде всего нужен ветер, чтобы волновать Нун и не давать ему замереть в вечной неподвижности. И еще нужна богиня воды, ибо только ей подчинятся воды океана. Так появились бог ветра Шу и богиня Тефнут в виде женщины с головой львицы.

Атум, обрадованный тем, как хорошо у него вышла первая божественная пара, всплеснул руками и неосторожно шевельнулся на своем холме, и его дети свалились в пучину. А поскольку все в мире еще было окутано мраком, разглядеть, где они, он не мог. Он звал их, оглашая пространства мрака горестным криком. Никто не откликался. Тогда Атум вырвал свой глаз и велел ему отыскать детей, а сам остался сидеть на своем холме в тягостном ожидании.

Прошло много непосчитанного времени, одинокий бог устал ждать. Отчаявшись увидеть вновь своих детей, он сказал: как я несчастен, я лишился и детей, и глаза. И он создал новый глаз и вставил себе в глазницу. Только он сделал это, как услышал приближающийся из мрака шум. Кто это? Что это? Чего ждать несчастному отцу от мертвого и вечного океана?

Оказалось, что глаз отыскал Шу и Тефнут. Счастливый Атум кинулся, чтобы обнять своих детей, но неожиданно вмешался в дело глаз. Он был в ярости от нанесенной ему обиды: «Ты приказал мне отправиться в океан, ты приказал мне найти Шу и Тефнут, я их нашел, а теперь я вижу, что мое место занято!»

Атум успокоил его: «О, мой глаз, я найду тебе место выше прежнего, у себя на лбу. Ты будешь созерцать оттуда мир, который я сотворю».

Но оскорбленный глаз не хотел удовлетвориться оправданиями. Горя местью, он превратил себя в кобру. Ядовитая тварь раздула шею и обнажила зубы, собираясь нанести смертельный укус великому богу. Но Атум взял змею в руку и поместил туда, куда и обещал — себе на лоб. С тех пор глаз-змея украшает короны богов и… — Учитель покосился в сторону дремлющего толстяка. — Называется эта змея — урей. Главное ее предназначение быть зоркой, увидеть врага прежде всех и испепелить глазным огнем.

Тнефахт выпил третью чашу и зевнул.

— Из вод океана пророс в это время белый лотос. Его бутон сразу же раскрылся и из него показался на свет бог солнца Ра, увенчанный золотым диском, и воспарил в небо. Растаяла первозданная тьма, мир наполнился живительным светом. Ра увидел Атума в окружении его детей. Бог солнца заплакал от радости, его слезы упали на землю и превратились в людей.

Мериптах, Ти, а затем и слуги с опахалами начали двигать носами, принюхиваясь к неизвестно откуда идущему запаху. Тнефахт сначала среагировал не на него, а на странное поведение слуг. Что это они гримасничают? Грузно выпрямился на скамье, зачем-то прислушался и наконец сообразил — воняет. Довольно быстро определилось, что запах, смешанный с сизым дымком, выползает на крышу из окон помещения, что расположено рядом со спальней князя. Именно там трудился и днем, и ночью, и даже в праздник главный дворцовый лекарь Нахт. Первый сановник поднялся с недовольным стоном и побежал вниз для предотвращения пожара или чего-нибудь похуже. Но, не забывая о строжайшем повелении господина, прислал на крышу четверых ливийцев. Те уселись на небольшом удалении от Мериптаха и Ти, положив на колени короткие копья. Им велено было не сводить глаз с мальчика и однорукого, и они исправно пялились в сторону охраняемых с расстояния в десять шагов.

Мальчика это не смущало ничуть. Даже если расслышат слова, о чем идет речь, не поймут. Чуть наклонившись вперед, он сказал учителю немного заговорщицким тоном:

— Вы, наверное, ошиблись, учитель. Все было не так.

Ти покосился в сторону стражников, весело улыбнулся и сказал:

— О чем ты?

— Правильно, в самом начале был только Нун, и однажды Птах, который сам был земля, решил воплотиться в божество. Усилием своей натуры он превратил землю в собственную плоть и стал богом. Сделавшись существующим, он решил сделать и других богов и делал их из земли, которая была также и его плотью. В сердце Птаха возникла мысль об Атуме, а на языке появилось слово «Атум». Птах произнес это имя, и в тот же миг Атум появился из первозданного хаоса. Атум творил, но не сам, а по воле отца своего Птаха.

Ти поглядывал быстрыми, посверкивающими глазами то в сторону стражников, то в сторону мальчика, говорившего с самым серьезным видом.

— Я не стал открывать твоего неправильного знания при Тнефахте. Сам он учился в Аварисе, как и мой отец, и презирает египетских богов, всех, кроме Сета, но он бы наказал тебя, если бы узнал, что ты учишь меня неправильно. А еще сильней наказал бы верховный жрец Птахотеп, он лично следит, чтобы в «Доме жизни» учили правильно. Мы много раз повторяли с учителем Неферкером урок про создателя всего, великого бога Птаха, и я запомнил его очень хорошо.

— Спасибо тебе, Мериптах, — сказал учитель с преувеличенно беззаботным смехом, — но не надо думать, что ты покрываешь преступника или невежду. Просто, когда я был таким, как ты, я посещал «Дом жизни» в другом городе.

— В каком?

— Египет велик, много городов, везде свои храмы и свои жрецы. В каждом номе помещен один из корней, питающих могучий ствол Египта. Когда ты видишь большой сикомор, видишь, как величаво шумит его могучая крона, ты же не задумываешься над тем, соками скольких маленьких невидимых корешков он питается. То, чему тебя учил Неферкер, то, что написано в папирусах Птахотепа, правда. Но то, что я рассказал тебе, такая же правда.

Мериптах уперся, зажмурившись, лбом в колени, так у него выражалась высшая степень сосредоточенности, он изо всех сил старался понять сказанное.

— Птах помыслил Атума и произнес имя Атума, но Атум все равно возник сам? Птах родил Атума, но Атум все равно сирота?

Ти сочувственно кивнул:

— Но это еще не все. Одновременно со всем этим надо помнить, что в великом хаосе до начало всего правили силы разрушения: Тенему и Тенемуит, Ниау и Ниаут, Герех и Герехт, мрак и исчезновение, пустота и ничто, отсутствие и ночь. Так считают жрецы города Хемену. Им противостояла восьмерка богов созидателей. Четверо мужчин, Хух, Нун, Кук и Амон. И четверо женщин…

Мальчик недовольно поднял руку:

— Погоди. Моя голова не способна сразу вместить все это знание. Нун — это одновременно мертвый океан до начала всего и созидающий бог воды?

— Вот видишь, твои числа не могут тебе помочь. Нельзя посчитать, кто есть Птах Атуму и где они возникли среди пустоты в ночи. Но ты не прав, когда говоришь, что не способен вместить это знание. Не все способны, но ты способен, потому что ты египтянин.

— Твое объяснение загадочнее, чем сама загадка.

Учитель радостно помотал головой:

— Никакой загадки. Ты же помнишь, что сказал Ра на самой вершине своего земного царствования. Он сказал, что все люди — это божий скот. Он сказал: я создал четыре расы. И это правда, потому что мы и видим вокруг себя именно четыре расы. Одна — белая, это ливийцы. У них светлая кожа и светлые волосы. Они ничего не строят, живут в западной пустыне и грабят на дорогах, потому из них получаются лучшие стражники. Другая раса — азиаты, шаззу, они круглолицые, толстоносые, с курчавыми волосами, глаза у них черные и сидят близко к переносице, они кочуют в восточной пустыне, они нечисты и скачут на лошадях. Третья раса, это низшая раса — негры. Они беззаботны, наивны и сварливы, как обезьяны, которым ближайшие родственники.

Четвертая раса — египтяне. Это высшая раса. И надо ли доказывать, что это так. Кто строит искуснее всех? Кто управляет водами с помощью каналов? Кто первым посеял зерно в землю? Кто первым сварил пиво и забродил вино? Кто чист телом, ибо принимает омовение четырежды в день, и чист душою, ибо почитает истинных богов и жертвует храмам? Кто понял движение звезд? Кто посчитал и распределил время? Египтянин строил, думал и жертвовал, пока одни грабили, кочевали и передразнивали других. Египтяне стоят выше всех, они радость Ра.

Мериптах потер лоб пальцами, как будто там выступало сомнение.

— Но мой отец князь Бакенсети говорил мне, что меж племенами нет разницы, у всех в жилах течет красная кровь, и у негров, и у азиатов, и у египтян. Важно, каков человек сам по себе.

Учитель Ти поежился и поморщился, завертел головой, как бы ища аргументы, и вдруг нашел. Внизу, во дворе.

— Идем, Мериптах.

Они поднялись на ноги. Ливийцы тоже встали. Им было строго приказано следить за этой парой повсюду на территории дворца, про перемещения внутри нее ничего специально сказано не было.

Ти быстро спустился по внутренним лестницам, таща Мериптаха за собой своею единственной рукой. Оказавшись на заднем дворе, учитель повлек ученика к свалке. Мальчик недоумевал, но подчинялся. Вот, оказывается, что было целью этого похода — гусь. Гусь управляющего Нефкера.

— Ты говоришь кровь, Мериптах?

— Что?

— Ты говоришь, у всех народов одинаковая кровь?

— Я…

Гусь солидно, как корабль с ногами, переваливался на месте, презрительно запрокинув голову и катая в горле какой-то предварительный по отношению к «га-га» звук.

Повинуясь недвусмысленному, дважды повторенному приказу учителя, один из ливийцев вынул из-за пояса свой полумеч и отсек надменную голову. Отлетев в сторону, она упала в пыль, удивленно открыв рот и возмущаясь блестящим глазом. Туловище, еще несколько мгновений топталось на месте, стараясь понять, в чем тут непорядок, и выбрасывая вверх быстро слабеющий фонтанчик крови. Потом правая лапа оступилась, и гусиная жизнь рухнула в пыль.

— Ты видишь эту кровь, Мериптах? Она такого же красного цвета, как у негра. А у негра, как у ливийца, а у того, как у тебя. Получается, что ты родственник гусю?

Смущенный наглядностью эксперимента, мальчик молчал.

— Не-ет, Мериптах, различия меж народами глубоки. Какие бы мысли не выдумывались людьми, это всего лишь произведения немощной силы человеческого ума, а различия эти есть произведения силы несравненно более могущественной. Ее установил сам Амон-Ра, во время своего земного царствования, и не нам на установления эти покушаться.

Мальчик заметил про себя маленькую хитрость с присоединением к священному имени Ра имени голубого фиванского бога, но возражать не стал.

Говоря все это, Ти все время переводил взгляд на стоявших в сторонке ливийцев, на крышу, где в любой момент мог появиться Тнефахт. Переведя дух, он понизил голос и продолжил:

— Ты, конечно, захочешь спросить, почему же из слов Ра следует одно, а из жизни, что мы наблюдаем вокруг, совсем другое. Почему нечистые азиаты, которым положено находиться ниже любимцев Ра, стоят выше и даже жестоко властвуют.

Мальчик кивнул, он хотел спросить именно это. Глаза у него увлажнились от нетерпения, рот чуть приоткрылся. Он отлично помнил загадочные и жуткие слова дяди Аменемхета о великом городе Аварисе и сияющем царе Апопе. Слова эти он погреб глубоко в своем сердце, но они не стихли, они ныли там, как нарыв.

Учитель оставил свою вконец затерзанную бороденку и перебежал пальцами на плоскую голую грудь. Он тоже волновался.

— Я открою тебе всю правду, но готов ли ты вместить ее?

Мальчик жадно кивнул.

— Но если твой отец узнает, что я открыл ее тебе, меня казнят, и жестоко. Ты должен обещать, что не выдашь меня.

Мериптах не успел ответить. Появившийся наверху визирь потребовал, чтобы учитель и ученик поднимались немедленно к нему.