Сага Овердрайв

Милле Мунк

Майя и Юн рождены на печальном острове, затерянном в холодных северных морях. Юн мечтает стать рок-звездой, а Майя – убежать из своего маленького городка. Им суждено встретиться в уставшем от течения времени Мегаполисе, где вскоре свершится предсказанный конец света. В свои последние дни рассыпающееся королевство лжи и тумана, пропитанное древней сагой и развращенное техногенной язвой, готовится принести в жертву кровавым богам инеистого самурая и гейшу в мехах.

Часть третья. Овердрайв и декаданс

1

Начало зимы, гараж, чернила, тихое пламя в чугунной печке, паучиха, пойманная в бочку, восемь мохнатых лап, капля запекшейся крови на игле; татуировка на лице Юна — под левым веком — с изображением черного паука, ползущего к глазу; «Остаемся зимовать?» — смеется Ник, раздувая угли; а снега нет вовсе, какая-то пародия, что-то моросит, и кашляет кто-то; готовятся к празднику — так рано? — и зачем-то бродят люди по улицам и площадям, смотрят в витрины, покупают нечто ненужное себе или в подарок; к чему-то столько мороки — конечно, ради натянутой улыбки; натянуты новые струны на старый «сквайр-страт», струны кричат и хрипят под напором ударов Юна; город спит беззвучно, потому что темно круглые сутки, а все хотят жить по правилам и прятаться по домам от волков черной ночью; печальные псы на окраинах кладут головы на передние лапы, и побираются жертвы черных богов у переездов, железнодорожных станций.

Техника игры Юна, его звук, его лицо, его голос — все слилось воедино, став символом чего-то звериного, дикого. Северный bastarðr¹⁷ покорил восточного они; выгравировал горящие рунические письмена на деревянном мече для кендо. Ударом по струнам — плотный и резкий звук — и горячей кровью по венам в замкнутом пространстве гаража — водопадом — льется песня; под примитивный, грубый ритм ударной установки; с закрытыми глазами, но с криком у микрофона, с каплей пота у лба, до последней порванной связки и последней порванной струны — чтобы сквозь молчание тихой улицы, сквозь сон спящих районов и сквозь реки магистралей; до самой далекой песчинки на дне Марианской впадины и до прорезающего стратосферу заснеженного пика Джомолунгмы — рычащая искрами и разлетающаяся черными мотыльками, пораженная смертельной болезнью мятежного духа, — долетела песня семнадцатилетнего Юна с пауком на лице, с разбитыми костяшками пальцев. «Слушай мой гнев! Слушай мой гнев, зверь, которого я приручил своим деревянным мечом, зверь, которому я выбил зубы!»

Юн отказался от поисков бас-гитариста, потому что хотел добиться «максимально вызывающего звучания, бьющего в челюсть». Он решил полагаться только на электрогитару, ударные и свой голос.

За две недели в начале декабря Юн и Ник сделали три демозаписи отвратительного качества на беспрестанно фонящие дешевые микрофоны — стоит чуть сдвинуть с места или повернуть к колонкам, как от истеричного писка приходилось закрывать уши и выдергивать кабели. На записях были слышны: отголоски проходящих мимо поездов, грохот опустошенных пивных банок, пинаемых по полу, смех и кашель в начале и конце песен. Во время записи Юн и Ник выходили на улицу только в двух случаях: покурить или проблеваться; они дрались, поглощали растворимую лапшу и спали прямо на полу. Ник, вдохновленный безумием и манерами Юна, поддался влиянию его стиля, сделав свою игру на ударных жесткой и неистовой, ориентируясь на звучание The Black Keys, White Stripes или Black Rebel Motorcycle Club. За время записи Юн и Ник сблизились: Юн стал проще относиться к иногда непредсказуемому поведению Ника, с усмешкой отпускал шуточки по поводу его ориентации, а Ник однажды спародировал Юна — с совершенно серьезным видом, с высоко поднятой головой, вразвалку, он вошел в гараж с рисунком скрюченного дождевого червяка под глазом, небрежно выведенным черным маркером, — за что незамедлительно получил от Юна по печени.

Двухнедельный спринт музыкального безумия закончился тем, что Ника уволили с работы — он пропустил подряд три своих смены, а у Юна сел голос, и он несколько дней почти не мог разговаривать, а только хрипел. И все же — демозаписи трех песен были сделаны. Для группы оставалось придумать название.

— Freedom Fighters¹⁸! — выкрикнул поддатый Ник. Он крутился на табуретке перед ударной установкой, сжимая в руке банку пива. — А что, неплохо звучит!

— Нет, — прохрипел Юн и качнул головой.

— Ты же сам хотел, чтобы название было в духе старых британских групп?

— Да, но оно должно быть еще и личным, — задумчиво проговорил Юн. Он двигал губами, прокручивая в голове сплетения символов и слов.

Ник тоже нахмурился и уставился в потолок, запустив руку в огненные волосы.

— The Nasty Spiders, The Beaten Eggs, The Dead Unicorn Kingdom Club, Megapolis Decadence¹⁹… — перебирал он. — А может быть, The Slappers?

Юн задумался на несколько мгновений, погладил Чучу, лежащую на коленях, и снова качнул головой. Паучиха сонно двигала лапками; она отдыхала после обеда, состоящего из засохшего трупа таракана, найденного Юном в углу гаража.

— Откуда ты знаешь, что он не ядовитый? — спросил Ник после паузы, кивнув на паука.

— А я и не знаю, — ответил Юн.

— Не понимаю, с чего ты так спокоен. Эти твари в городе точно не водятся. Как же он сюда попал?

— Мне кажется, это она, девочка. — Юн вгляделся Чучу в глаза. — И тебе лучше знать, как она сюда попала. Это твой гараж, а не мой.

Ник улыбнулся и прицелился, чтобы отхлебнуть из банки.

Вдруг пол затрясся от проходящего мимо поезда. Ник едва не расплескал недопитое пиво и раздраженно вздохнул. Юн спрятал в ладонях испуганную Чучу.

— Это «десятичасовой», — проговорил Ник. — Должен пройти без остановки, а после него будет перерыв на полчаса.

— Вообще-то на двадцать две минуты, — поправил Юн, который тоже успел выучить расписание. — И ты еще забыл про Аэроэкспресс.

— А, ну да, верно. Сегодня же суббота. — Ник обреченно потер глаза. — Все перепуталось, надо меньше пить.

Они замолчали, дожидаясь, когда стихнет гул. «Очередной левиафан, несущийся без остановок, — подумал Юн. — Невидимый, путешествующий из ниоткуда в никуда, вечно и бессмысленно, как в моем сне. Гром и молния; он видит направление, простое и понятное, упрямо стремится вперед, но не знает конечной цели».

— Никогда бы не подумал, что стану трейнспоттером, — с легкой, немного растерянной улыбкой сказал Ник.

Юн, оживившись, поднял на него глаза.

— Как ты сейчас сказал?

— Ну, трейнспоттер. Тот, кто следит за поездами²⁰, — объяснил Ник.

— Трейнспоттеры, — повторил Юн, и что-то гулко отозвалось у него внутри.

Закрыв глаза, он проговорил по буквам, хрипло и громко: — The Trainspotters!

2

Майя получила работу в небольшом агентстве, занимающем цокольный этаж в старом здании в исторической части города, и вместе с другими моделями стала ходить на кастинги, прописанные в ее договоре, — расписания мероприятий, на которых она должна была присутствовать, ежедневно приходили ей на почту. Кастинги на участие в показах prêt-a-porter или haute couture для известного дизайнера, на съемку для каталога, на работу в шоу-рум, для съемок в рекламе или на обложку журнала. С запасной парой обуви, целый день без еды, переодеваясь в общественных туалетах, в легкой одежде на противном ледяном дожде или — в замкнутых пространствах, зажавшись в угол, тихо, как мышь, стараясь держаться подальше от клубка ядовитых змей с утонченными чертами лица; а по вечерам возвращаясь в «Королевство Розового Единорога!» с очередным отказом, чтобы слушать шум поездов в одиночестве, лежа в кровати или даже на полу, обнимаясь с Greg Bennett, — таким был ее декабрь.

Иногда в письме отдельно оговаривалась форма одежды: «быть в спортивной одежде» или «облегающей мини-юбке», «обязательно иметь при себе купальник»; или даже «особые требования» — например, ничего не есть накануне кастинга. А это условие было просто невыполнимо для Майи, живущей в кондитерской и страдающей от длительной депрессии. Она все чаще игнорировала эти замечания — ее смущало, что за три недели непрерывных сумасшедших гонок по кастингам, она так ничего не заработала. Заказчики всегда предпочитали ей более опытных моделей или тех, с кем, как им казалось, будет проще работать: в отличие от Майи, у большинства девушек были толстые портфолио, широкие улыбки и скрытая за этими широкими улыбками готовность вцепиться в глотку, которую они называли «целеустремленностью» или «профессионализмом».

Но было между Майей и этими девушками и кое-что общее, что пугало ее гораздо больше опасности быть однажды облитой кислотой, — большинство моделей были приезжими из таких же маленьких и далеких краев вроде туманного и неподвижного города Майи. Перед кастингами и после кастингов — в давке офисных помещений, где нельзя было продохнуть от оголенных конечностей, — она старалась не слушать, но все же слышала: их телефонные разговоры с родителями, их ложь про учебу в вузе и маленькие стипендии, а еще — разумеется, закатив глаза, вздыхая, — про отсутствие парней; и весь этот говор, от которого должно было сводить челюсть, и все эти манеры, и вся эта раздражающая шумность, смешанная с самоуверенностью, сводила Майю с ума. «Неужели я одна из них? — думала Майя, и это волновало ее намного больше собственной невостребованности. — Неужели спустя сотню этих безумных кастингов я стану такой же?»

Однажды в агентство пришел «человек из глянца», он долго листал буки, пил кофе на красном диване за приоткрытой дверью, и девушки, словно стервятники, столпились в коридоре, толкаясь у щели, чтобы хоть одним глазом на него посмотреть.

— Он точно кого-то выбрал, раз лично пришел в агентство, — бормотала одна, с пережженными волосами.

— С чего ты взяла? — удивилась другая, не вынимавшая жвачки изо рта. — Они постоянно сюда ходят, им за это платят. Посидит часок, посмотрит, допьет свой кофе и пойдет дальше.

«С пережженными волосами» покачала головой.

— Вы видели его ботинки? — спросила третья восхищенно. — Он наверняка из какого-нибудь крутого журнала!

— Дура! — рявкнула ей в ухо та, что с жвачкой. — При чем тут ботинки вообще?

— Ты чего такая нервная? — обиделась третья. — Мама всегда говорила, что о положении мужчины нужно судить по деньгам, угроханным на его ботинки.

— И мамаша твоя, значит, ничем не лучше. — Девушка с жвачкой покачала головой. Она была старше всех остальных. — Иногда такие бомжи заходят — смотреть противно. Все какие-то помятые, в нелепых кроссовках… а потом оказывается, что они на самом деле модные фотографы. Все эти фотографы, художники, дизайнеры — больные они на голову!

— И как же тогда быть? — испуганно спросила первая. — Что, со всеми вести себя одинаково, даже если как бомж выглядит?

— Ты, смотри, только с настоящим бомжом не перепутай! — Девушка со жвачкой провела языком за щекой и рассмеялась.

Майя стояла в дальнем углу коридора и, опустив голову, курила прямо под знаком «не курить». Это была ее первая пачка в жизни: никотин и кофеин — вместо сахара и мохнатых лапок Чучу. В последнее время Майе стали сниться подарки дорогих разодетых докторов из ее детства — красивые, яркие таблетки. Бледно-зеленые капсулы, розовые, рассыпчатые и круглые, с надписями и без надписей, горькие и сладкие на вкус, те, что оставляли приятную пустоту в желудке и мыслях, пустоту, которую не хотелось ничем заполнять. Майя закрывала глаза, выпускала дым и представляла, как разноцветные таблетки распускаются в ее животе и вянут, как цветы. «Кого нужно пырнуть ножом, чтобы мне снова их дали?» — думала она, вспоминая то далекое чувство приятной пустоты, когда, сжимая в руке нож, холодный и изящный, сидела на коленях на кухне в своем громоздком доме на окраине мира, и у нее под ногами медленно растекалась лужица густой красной крови.

Вскоре удача наконец улыбнулась Майе, и в конце декабря, перед самыми праздниками, она получила свою первую работу — на съемках в рекламном ролике малоизвестной марки туалетной воды. Заказчик опаздывал по всем срокам и искал моделей впопыхах. Кастинга не было, девушек выбрали по фотографиям на сайте.

К семи часам утра Майя приехала по указанному адресу в высокое, незапоминающееся здание бизнес-центра, собранное из стекла и стальных обручей, которое издали напоминало огромный и нелепый фаллоимитатор, торчащий из земли; поднялась в студию на предпоследнем этаже. Она пришла раньше всех и в ожидании съемочной группы опустилась в мягкое кресло, напоминавшее суфле, перед стеклянным столиком с разложенным сверху нескромным веером из несвежих журналов и фотографий; схватила первый попавшийся журнал и начала механически перелистывать страницы. Вскоре в студии начали собираться и остальные модели — их было около дюжины. Никто не знал, что потребуется делать, где будет проходить съемка; никому не был отправлен сценарий или хотя бы примерный план предстоящей работы. Девушки сидели в абсолютном молчании, боясь пошевелиться в скрипящих от малейшего движения креслах и на широких диванах, избегая взглядов друг друга, борясь с волнением.

Наконец в студии появились: фотограф — он оказался французом, не слишком разговорчивым, высокомерным, малахольным и хмурым, — визажист, парикмахер, стилист, костюмер и два ассистента — один из которых следил за дисциплиной на съемочной площадке, а другой беспрестанно отвечал на звонки по мобильному телефону. Съемка началась с короткого совещания, на котором обсуждались варианты причесок и одежды. Один из ассистентов, оказавшийся еще и переводчиком, наскоро объяснил сюжет рекламного ролика. Девушки должны были играть ангелов, упавших с неба, не устоявших перед соблазном парня в образе демона, сбрызнувшегося туалетной водой. Сам же парень — начинающий актер, примелькавшийся на вторых ролях в паре сериалов, — опаздывал уже на полтора часа, из-за чего все были на нервах.

В конце концов, одному из ассистентов удалось дозвониться до его агента, который сообщил, что его клиент подъедет только к полудню. Из-за возникших накладок план съемок пришлось менять, и у фотографа случился нервный срыв; его положили на диван. Чтобы зря не терять время, моделей отправили в гримерку, передав в руки парикмахера и визажиста; а оба ассистента были заняты тем, что следили за самочувствием фотографа — лед в его стакане не должен был таять, а расслабляющая музыка — не переставать играть.

На Майю надели белую замшевую рубашку, такую же белую мини-юбку и туфли с двенадцатисантиметровыми каблуками, из-за чего ей, привыкшей ходить в кроссовках, начало казаться, что с каждым сделанным шагом она рискует то ли упасть, то ли взлететь под потолок. «Я могу упасть, — успокаивала себя Майя, — но ни за что не упаду».

Наконец в студию влетел опоздавший актер, которого сразу направили в гримерку, в которой еще переодевались девушки. Макияж пришлось наносить прямо на ходу — необходимо было успеть отснять материал до раннего зимнего заката. Наконец, когда с подготовкой было покончено, ассистент собрал моделей и повел их за собой. Майя думала, что съемки будут проходить в павильоне, но они поднялись на крышу. Температура была минусовая, шел противный дождь со снегом, но ангелы, как было сказано, не носят пальто, а падают на землю в легких и изящных нарядах. Девушек расставили на самом краю крыши на фоне далекой высотки в промышленной зоне; Майю вывели вперед, потому что она была относительно невысокого роста. Фотограф сделал несколько пробных снимков на «полароид», после чего покачал головой, посовещался с ассистентом и дал команду поправить девушкам макияж. После этого началась съемка профессиональной камерой.

Silver Nine: Diabolic Impulse, — говорил демон, сверкая глазами и борясь с произношением. — Пламенное объятие зимы в твоем флаконе!

Он подносил прозрачный пузырек к губам и расплывался в страстной улыбке. Со всех сторон к нему сбегались ангелы и прижимались к нему щеками.

— Почувствуй тепло!

После этих слов парень поворачивался к одной из девушек и, уставившись ей в глаза, целовал ее в шею, отчего остальные ангелы начинали драться, сходя с ума от зависти.

Сцену переснимали снова и снова, снова и снова, по бесконечному кругу. То юбка у одного из ангелов задралась слишком сильно, и приходилось переснимать дубль; то юбка ни у одного из ангелов не задралась вовсе, и это тоже никого не устраивало.

— Silver Nine: Diabolic Impulse! — дрожа от холода, говорил демон, изображавший дьявольскую страсть. — Пламенное объятие зимы в твоем флаконе!

И девушки бежали к нему, и прижимались к нему щекой, заодно прижимались боками друг к другу — все что угодно, лишь бы не чувствовать холод.

— Почувствуй тепло! — Демон улыбался и целовал Майю в шею, слегка касаясь замерзшими пальцами ее подбородка. И оба думали лишь о том, как бы поскорее оказаться дома, под одеялом и с чашкой горячего чая, подальше от порочных страстей и адского морозного ветра.

Silver Nine: Diabolic Impulse — пламенное объятие зимы в твоем флаконе! Почувствуй тепло! Silver Nine: Diabolic Impulse — пламенное объятие зимы в твоем флаконе! Почувствуй тепло!

Тридцать шесть дублей, бесконечно повторяя одни и те же слова, одни и те же движения, отчего вскоре терялся всякий смысл; страстно, но бесчувственно, с одной и той же интонацией, но все с большим раздражением. Актер касался пальцами подбородка Майи, а она сдерживалась, чтобы не поморщиться от холода; опускала глаза и изображала чувственную улыбку, стараясь не стучать зубами. «У него короткие пальцы, — думала Майя. — Он ни за что бы не приручил ту дикую гитару».

Съемки закончились в пять часов вечера. Моделям заплатили наличными на руки, в замерзшие и покрасневшие руки — тонкие белые конверты. Вернувшись в «Королевство Розового Единорога!», в свою комнату над восклицательным знаком, Майя вскрыла свой конверт — его содержимого едва ли бы хватило на пару изящных коктейлей в «Кроличьей Норе». Майя усмехнулась. «По крайней мере, теперь я знаю, сколько получают ангелы», — подумала она.

3

Затянувшаяся осень, в которую так был влюблен Ник, перегорела и кончилась в середине декабря; погода сорвалась с цепи, температура рухнула ниже нуля и понеслась под откос, словно снежный ком, который уже не в силах был остановиться. Градусник на стене гаража примерз к железной стене, которую Юн и Ник так и не успели обить. Несколько десятков смятых картонных упаковок до сих пор валялись в углу.

Они стали репетировать по ночам три раза в неделю; вместе с этим Юн продолжал играть в переходе, а Ник подыскивал себе новую работу. Первый концерт их группы должен был состояться в подвальном баре «Сансара» на окраине промышленной зоны. Вскоре после того как они выложили свои демозаписи в сеть, с ними связался организатор небольшого фестиваля, который сам играл в группе. Он предложил им получасовой сет. В концерте принимали участие еще пять других исполнителей, но кроме отвратительного звучания между ними не было ничего общего: два поп-рок коллектива, панки, косящие под Ramones, металлисты с женским вокалом и даже один диджей. Все были начинающими и никому не известными музыкантами, поэтому организатор, чтобы оплатить аренду помещения, просил помочь ему с рекламой. Он вручил Юну и Нику листовки, грубо обработанные и отпечатанные на обычном струйном принтере. На афише их группа была написана неправильно: «The Transporters».

— И что нам с этим делать? — с улыбкой спросил Юн.

— Расклейте где-нибудь, — говорил бритоголовый организатор с двумя серьгами в левом ухе. — Делайте что угодно, только приведите с собой на концерт хотя бы пятнадцать человек.

— Но ведь мы еще ни разу не выступали, кто на нас пойдет? — сказал Ник. — Мы вряд ли соберем даже столько.

— Зовите общих знакомых, друзей, бабушек, дедушек, дальних родственников…

— Я из другого города, — сказал Юн, качнув головой, — у меня здесь нет знакомых.

— Тогда придется завести. — Организатор развел руками. — Иначе мы не окупимся, и вам самим придется оплачивать пятнадцать билетов, понятно?

Юну и Нику пришлось согласиться на эти условия, потому что других вариантов у них не было. Прежде, когда они отправляли кому-нибудь ссылки на свои песни, им либо не отвечали, либо отказывали в выступлении на разогреве. Это был их единственный шанс «засветиться».

— Мы можем попробовать, нужно же с чего-то начинать? — говорил Ник, сам не слишком уверенный в собственных словах. — В конце концов, мы ничего не теряем, верно?

Терять им действительно было нечего. Когда кончились деньги, Нику пришлось съехать со съемной квартиры. Последний месяц он перебивался на разовых подработках — с последней его выгнали за то, что он завел «служебный роман». Ник работал клоуном в детской больнице, развлекал детей с раком костного мозга, а по пути обхаживал своего компаньона — студента актерского вуза, проходившего практику.

За неделю до концерта Ник перетащил в гараж свой водяной матрас и сумку с вещами; свободного места почти не осталось, и старый диван пришлось передвинуть к дальней стене.

Когда Юн вернулся после расклейки листовок по окрестным стенам и столбам, в гараже повсюду была раскидана одежда и всякий мусор: куски мятой фольги, бумажные полотенца, испачканные в табаке, словно в запекшейся крови; пахло каким-то экзотическим фруктом. Перед кальяном в одних трусах сидел Ник, бок о бок с неизвестным взлохмаченным парнем. Они оба уставились в телевизор, повернувшись спиной ко входу, и играли в приставку. Юн вздохнул, стряхнул снег, скинул кеды и бросил в дальний угол моток скотча. От жара натопленной печки и густого дыма было нечем дышать, поэтому Юн оставил железную дверь чуть приоткрытой.

— Как погода? — спросил Ник, даже не повернувшись.

Юн не ответил. На улице закончилась ледяная буря и теперь неприятно моросило ледяным дождем.

— Я весь день лепил эти гребаные афиши, так что завтра твоя очередь, — раздраженно сказал Юн. — Хотя я уже сомневаюсь, что в этом есть хоть какой-то смысл.

Он медленно опустился на пол и взял на руки паука. «Не так я представлял себе жизнь в Мегаполисе», — подумал Юн. Чучу пыталась выбраться из его ладоней, выскользнуть сквозь пальцы, но Юн не позволял ей, превращая побег в игру.

— Не волнуйся, все образуется, — расслабленно проговорил Ник. — Я уже нашел нам одного зрителя.

Парень со взъерошенными волосами, сидевший рядом с ним на матрасе, обернулся и кивнул Юну.

— Я слушал ваши записи, очень неплохо! Обязательно приду на ваш концерт, — сладко проговорил он. И добавил после паузы: — Милая у тебя татуировка, вот тут.

Он провел пальцем по своей левой щеке.

— «Милая»? — хмуро переспросил Юн, подняв на него глаза.

— Он хотел сказать «крутая», — поправил Ник и посмотрел на Юна. — «Крутая» татуировка паука под глазом.

— Это паучиха, девушка без лица из моего сна, — объяснил Юн.

— Ну, разумеется, ты только не заводись. — Ник качнул ему головой, снова наклонился к парню со взъерошенными волосами и прошептал ему на ухо: — Поосторожней со словами, видишь ли, нашего Юна бесит слово «милый».

— Простите, я ведь не знал!

— Расслабься, ты ни в чем не виноват. — с улыбкой успокоил его Ник. — Такие, как ты, мой милый друг, мой Пьеро, и не должны ничего не знать! К чему рассудительность, когда можно выбрать безрассудство?

Юн скривил губы. Ник заметил это и, едва сдерживая подступающий смех, продолжал в том же духе:

— Ты создан для золотых колесниц и шелковых одеяний! Ты словно звук изнеженной арфы, словно лань с золотыми рогами и медными копытами, дикая и грациозная, — неестественно приторно шептал Ник, получая удовольствие от того, как медленно багровеет Юн. — Нет, знание тебе не к лицу, мой дорогой!

Парень со взъерошенными волосами, не подозревая о подвохе, улыбнулся Нику в ответ и коснулся его шеи.

— А я не против капли страдания, мой Арлекин, красно-черное трико, пламя на углях…

— Как же вы меня достали, хреновы педерасты! — не выдержав, прохрипел Юн.

Ник засмеялся и рухнул на матрас.

Юн взял с печки зажигалку и вышел покурить на улицу. Он встал под одиноким фонарем и с сигаретой в зубах задумчиво наблюдал, как вдали, над бетонной башней, вьется вертолет-светлячок.

В небо медленно утекал дым. Юн вспомнил историю, которую недавно услышал по радио — об одном безумном художнике, который облил себя бензином и выкурил последнюю сигарету на вершине той многоэтажки. Он был известен, как обычно говорят, «в узких кругах»: устраивал выставки в галереях и сквотах, которые непременно привлекали внимание прессы; эпатировал публику, приходя на модные показы с бумажным пакетом на голове — с прорезями для глаз и широкой рваной улыбкой. «Должно быть внутренности той бетонной башни сплошь покрыты его рисунками и письменами, — думал Юн. — Тот художник, он тоже гнался наперегонки со своим тигром, заставлявшим его рисовать. Но что же случилось потом? Неужели он сдался, выдохся, перегорел, положил голову в пасть голодному хищнику и позволил себя съесть? Целый мир лежал у его ног, а он променял его на последнюю сигарету, включил камеру и обратился в пепел! Разве так бывает?».

Земля дрожала — последний поезд спешил из окраины в центр. В гараже с грохотом разбился кальян, послышалось журчание воды — ароматный, мутный ручей — и разочарованные возгласы. Ник схватил первую попавшуюся тряпку — что-то из шмоток растрепанного парня — и принялся тереть пол, несмотря на его протесты. Сквозь щель на улицу потянуло фруктовым ароматом. Крики в гараже, зимняя кома снаружи.

Юн медленно поднял свою руку, с разбитыми костяшками и чудовищными мозолями на пальцах, внимательно рассмотрел ее в тусклом свете фонаря. «Как странно все это, — вдруг подумал он. — А что, если я на самом деле бездарен? Вдруг я всего лишь один из тех безликих ребят, что должны забить пять получасовых сетов в подвальном клубе и навсегда исчезнуть? Что, если я не единственный — никакой не избранный, отмеченный черным мотыльком, преследуемый вечно голодным, неукротимым тигром?»

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

17

Bastarðr [исл.] — ублюдок; бастард, незаконнорожденный сын.

18

Борцы за Свободу [англ.]

19

«Мерзкие пауки», «Битые яйца», «Клуб королевства мертвых единорогов», «Мегаполис декаданс»… [англ.]

20

Трейнспоттинг: 1. Хобби, заключающееся в наблюдении за поездами; 2. Аналог русской рулетки, в котором «игроки» выбирают участок железной дороги с большим количеством путей, ложатся на рельсы и с закрытыми глазами ждут приближающегося поезда, не зная заранее, по какому пути он пойдет; 3. «Словить поезд» — на сленге джанки точное попадание в вену иглой.