Ангел в ночи. Забытые дневники

Марьяна Гармин

В середине 80-х Советский Союз еще и не думает распадаться, но в воздухе все больше пахнет свободой. Алена Петухова приезжает в подмосковный Уреченск и устраивается на завод, переживающий не лучшие времена. Наравне со всеми Алена собирает колхозный урожай и заводит друзей, создает чертежи и отстаивает свою территорию в общежитии, влюбляется и становится объектом интриг. Кто посмеет сказать, что производство лишено романтики? Только тот, кто никогда не был молодым.

Глава 6

Антон сидел за столом и осторожно водил паяльником по макету новой печатной платы. Со дня его знакомства с Аленкой уже прошло несколько дней, а она так и не появилась в отделе, и это настораживало и пугало. За время его работы на заводе, а это без малого лет пять, он впервые видел девушку, которая так странно себя вела, более того Алена его избегала. А это уж никуда не годилось, ибо окончательно подрывало сложившийся авторитет Воронцова в его же собственных глазах, и теперь он сидел в своем рабочем кресле, безнадежно устремив взгляд на входную дверь.

Жесткие дверные пружины растянулись. Антон вытянул шею и замер с паяльником в руке, и только легкая ниточка дыма медленно направилась к потолку с грязно-рыжими разводами. Глаза Антона остановились и впились в вошедшую девушку. Она прищурилась и оглядела помещение, медленно продвигаясь вдоль столов, совершенно не обращая внимания на пару светлых глаз прикованных к ее хрупкой персоне, подошла к Анечке и села. Антон все сидел с паяльником в руке, пытаясь поймать ее взгляд. Но, тщетно. Его сердце нервически затикало, как счетчик в таксомоторе, лихорадочно отсчитывая секунды. Он торопливо стал перебирать все возможные варианты, чтобы завязать разговор. Воронцов вспомнил все кинофильмы, литературу, советы друзей и специалистов. Ничего не лезло в голову. Не скажешь ведь: «Эй, девушка!»

Она неторопливо встала и отодвинула ногой стул, который противно скрипнул, пропуская ее вперед, опустила глаза и, пытаясь что-то рассмотреть на плинтусах, медленно шла вдоль прохода глубоко погруженная в самое себя, причем так глубоко, что чей-то прозвучавший рядом голос, показался ей ударом с небес. Она встрепенулась и в один миг очнулась от своих значительных раздумий, остановилась, пытаясь глазами отыскать нарушителя своего спокойствия.

— Привет. Проходишь мимо и даже не здороваешься. Нет, чтобы подойти, поговорить. А то все с Аней, да с Аней, — с ходу начал он разговор.

— Ой, — Аленка нежно улыбнулась и смущенно опустила глазки, — Привет. Извини, я тебя не заметила. У вас так заставлено помещение, что тебя из-за стойки не видно, — робко начала она. Да! Если женщина Вас не видит, значит у нее что-то со зрением. Будь, Вы, скажем, размером со слона, то она примет вас за шкаф, а ежели, вы будете поменьше слона, то она примет вас за стойку.

— А у кого ты работаешь? — Антон положил на стол паяльник, встал и подошел к ней.

— У Гольденберга, в восьмом, — пролепетала она, неловко пятясь в сторону.

— Значит, сидишь на четвертом, в четыреста одиннадцатой? — Антон сложил руки на груди.

— Нет. У Лизунова Тараса Петровича, в четыреста двенадцатой. Заходи в гости. Пока, пока, а то я исчерпала лимит безделья. Меня, наверное, Лизунов уже собаками разыскивает по заводу, — и с этими словами она легко, как лань исчезла в дверном проеме.

Не что так не распыляет мужчину, как женская неприступность, даже если она и показная. Вот сейчас она поговорила с ним, такая вежливая, холодная, непонятная, не сказала: ни нет, ни да, но оставила в сердце слабую надежду, и она как маленький, но такой настырный росток стала прорастать в нем, сильными корнями уверенно цепляясь за каждый едва заметный повод.

Аленка поднималась по ступенькам и медленно размышляла: «Похоже, он действительно положил на меня глаз, а как же Вовчик?» — ее всю словно передернуло. Она остановилась, посмотрела на дверь, словно за ней кто-то прятался, глубоко вздохнула и снова занесла ногу на ступень: «Антон — такая лапонька!» — Аленка опять вздохнула: «И Вовчик — лапонька…» — она грустно покачала головой, и сердце снова забилось: «Интересно знать, как отреагирует Иринка, если узнает про Антона: голову она мне сразу оторвет, или не сразу?» — Аленка медленно поднялась еще на одну ступень: «Нет, надо скрывать от нее, как можно дольше, а то — секир башка…» — она остановилась и посмотрела вниз между лестниц. Оторвавшаяся штукатурка соскользнула со ступени и устремилась в глубину лестничной шахты, рассыпаясь на мелкие бесчисленные пылинки и исчезая в таинственном сумраке подвала, откуда доносилось монотонное рычание станков. Сердечко снова защемило: «И вообще, какое ей дело — он ведь ничей!» — и она решительно зашагала вверх по лестнице.

Аленка открыла дверь и наткнулась на тесное сборище сослуживцев, которые в одночасье заполнили правый угол кабинета. Легкий смех перемежался с веселыми криками. Зиночка прищурилась и, метнув острый взгляд, довольно заулыбалась. Она стояла и крутилась вокруг своей оси, как это делают все дети, когда их поощряют, или поздравляют. Вся она была словно тоненькая тростиночка: хрупкая и гибкая, грациозная и подвижная. Темные волосы струями падали на плечи, а дальше! О! Это надо было видеть! На ней было платье цвета перебродившего вина, которое все сияло и переливалось, как новогодний серпантин: с какими-то рюшками, пряжками, бантами, защипками и ультрамодным декольте.

Лизунов осторожно взял Зиночку за локоть и вывел в центр комнаты, как именинный пирог. Его лицо снова засветилось. Он обвел глазами комнату и растянул губы:

— Зинаида Васильевна! — Тарасик почти закричал, — В этот праздничный день, разреши тебя поздравить с Днем рождения! Пожелать тебе здоровья, счастья, чтобы ты оставалась такой же красивой… — во время этой поздравительной речи Лизунов потихоньку приблизился к Зиночке вплотную и наклонился к ее щеке. Он встал на цыпочки и вытянул как гусак свою короткую шею. Глаза Тараса Петровича тоже приподнялись и как-то неестественно выпучились, приобретая форму бильярдных шаров, намереваясь запрыгнуть в «лузу» Зиночкиного декольте, — Всегда будь веселой и прими это от нас! — он впихнул Зинке в руки небольшую коробочку и лилейно заулыбался. Народ загудел и захлопал в ладоши, требуя дополнительного поздравления. Тарасик опустил глаза и снова приблизился к Зине. Он приподнялся на цыпочки, снова вытянул шею и чмокнул ее в щеку. Зинка засмущалась, а сослуживцы одобрительно захлопали и заулюлюкали.

— Большое спасибо, товарищи! — выкрикнула Зиночка и засветилась не меньше Лизунова, — А сейчас давайте пить кофе. Прошу всех к столу, — Зина вытянула руку вперед по направлению прохода, — Я привезла из Москвы торт «Птичье молоко». Девчонки разрежьте его.

— Кто сегодня дежурный по «чайнику»? Воду принесли? — спросила Людмила Станиславовна. Это выражение «дежурный по чайнику», некогда появившееся в отделе, как шутка, прочно вошло в общий словарный запас, и теперь к нему относились вполне серьезно. Составлялся список дежурных, который приклеивался с обратной стороны кульмана, согласно которому каждое утро две сотрудницы приносили в отдел ведро воды литров на восемь и ставили электрический чайник.

— Ой, Зиночка, — заискивающе начала разговор Людмила Станиславовна, — Балуешь ты нас все же. Каждый год привозишь торт «Птичье молоко». Где ты его берешь? Сама ведь могла бы съесть такую вкуснятину. Все-таки дефицит.

— Бог велел делиться, Людмила Станиславовна, — Зиночка засмеялась, — Где беру, где беру, — она неожиданно стала серьезной, — В Елисеевском в очереди стояла, в Москве беру!

— Зиночка, какое у тебя красивое платье, — заметила Люба, — Ты заказывала его, или готовое брала?

— В Москве покупала. Целый час в очереди в «Московском» стояла. Сто восемьдесят рублей отдала! Всю зарплату! Сестра еще добавляла, — гордо заявила Зиночка, — Оно японское!

— Да, Зиночка, мы тут все обзавидовались, — смеясь, добавила Константинова.

— Людмила Станиславовна, теперь «Я» буду самой модной женщиной отдела! — рассмеявшись, добавила виновница торжества.

— И декольте у тебя какое… модное, — Светлана Владимировна хитро прищурилась и покачала головой, — Лизунов уже успел оценить, — Светлана засмеялась.

— Да, уж, замечательный человек наш Лизунов, — Зиночка потрясла головой, — Все замечает… Полюбовался моей впалой грудью, и что он там нашел, не пойму? — Зиночка отвела рукой декольте и посмотрела внутрь.

Перенесемся теперь в здание заводоуправления. Большое фойе на втором этаже обито деревянными рейками. Вдоль стен стоят длинные черные диваны с металлическими поручнями, на которых сидят люди и монотонный шепоток чередуется с визгливыми криками, исходившими из другой комнаты. В приемной директора завода всегда многолюдно. Рядом с окном стоит большой стол, на котором расположился большой черный телефон с массивным циферблатом и огромными белыми кнопками. За столом сидит секретарь. Дверь отворилась, пропуская вперед Феликса. Он грузно наклонился вперед и переступил порог. Багровый румянец окрасил лицо, шею и даже ладони сильных больших рук. Он остановился на мгновение, медленно обвел зал глазами. В неожиданно наступившей тишине было слышно, как большая стрелка настенных часов шумно перепрыгивает с одной кочки на другую. Феликс сжал руками документы, сдвинул брови и огромными шагами направился к выходу.

Он летел по аллее трудовой славы, как мессешмидт, а в голове все крутился крик Генриха Сигизмудновича:

— Мне нужны люди на сборке! Приборы для Астрахани делать некому! — Генрих всегда визжал, он даже не кричал, а повышал голос до такой высоты, что он переходил сначала в крик, потом в контральто, а потом в визг, уподобляясь визгу токарного станка.

— Астрахань по плану только в январе, а сейчас ноябрь! — Гольденберг нахмурился и стиснул зубы, — Подождут. Сейчас главное запустить «Корунды».

— Что сейчас главное решаю Я, а не Ты! Машины пришли, люди, что три месяца должны ждать! — Генрих побагровел, — Им приборы позарез нужны! Объект запустить не могут!

— Где я возьму людей! — Феликс тоже повысил голос, — У меня что: кузница кадров! — Феликс бросил документы на стол и энергично поднялся, — У меня и так на настройке приборов в четвертом — три человека! — Феликс растопырил пальцы, — Люди месяцами из колхоза не вылезают! А у нас, между прочим, и своя работа есть! — он заложил руки за спину, — У меня и так некому отлаживать датчики: один Петрович сидит, а ребята в цехе. Люди не выходных, не праздников не видят!

— А ты, Феликс Абрамович, напрягись, поройся в запасниках. Может кого и найдешь! Организуй третью смену! Можно и в выходные за отгулы поработать! — Утюгов вышел из-за стола и подошел к стоявшему в углу шкафу с прозрачными дверками. Он открыл одну и достал большую серую папку с потрепанными тряпичными завязками, вынул лист бумаги и неторопливо подошел к Феликсу.

— Вот, читай, — он протянул ему бумагу, — Видишь постановление обкома партии!

Феликс впился глазами в исписанный лист и быстро побагровел до самых кончиков волос.

— Где я возьму столько людей! — он схватил бумаги со стола и направился к выходу, — А твоих отгулов у моих людей! — и он махнул рукой по горлу, — Как комаров на даче. Только когда их отгуливать, мы не знаем!

— Придется напрячься Феликс Абрамович! — крикнул вдогонку Утюгов.

— Рожать мне их что ли? — пробурчал на ходу Гольденберг.

Феликс в один миг пролетел три этажа «аквариума», ногой толкнул дверь. Она резко отворилась, грохнула о стенку, стена задрожала, и мелкие крошки штукатурки посыпались на пиджак Феликса. Дверь робко замерла, пропуская тучную фигуру Гольденберга. Он снова наклонился вперед, и медленно переступая порог, обвел глазами комнату. Мгновенно воцарившаяся тишина пахнула на Феликса недобрым знаком.

— Феликс, Феликс, Феликс, — зашипели стены комнаты.

— «Опять чай пьют!» — пронеслось в его голове.

Он неторопливо переваливался с одной ноги на другую, враждебно обводя глазами кабинет, который в этот миг уже ожил, зашевелился и легкий женский шепоток долетел до ушей шефа. Феликс остановился в середине комнаты и хмуро поглядел на пустые кульманы, за которыми притаился народ.

— Завтра весь отдел на уборку капусты в «Свекловод»! На один день! — громко произнес он.

Народ, сидевший за кульманами, недовольно загудел. Феликс снова обвел кабинет глазами и твердо произнес:

— Я сказал на один день! Значит на один день! — повторил раздраженный Гольденберг и, сверкнув глазами, удалился.