Ангел в ночи. Забытые дневники

Марьяна Гармин

В середине 80-х Советский Союз еще и не думает распадаться, но в воздухе все больше пахнет свободой. Алена Петухова приезжает в подмосковный Уреченск и устраивается на завод, переживающий не лучшие времена. Наравне со всеми Алена собирает колхозный урожай и заводит друзей, создает чертежи и отстаивает свою территорию в общежитии, влюбляется и становится объектом интриг. Кто посмеет сказать, что производство лишено романтики? Только тот, кто никогда не был молодым.

Глава 2

Перенесемся теперь из пыльного и душного аквариума в здание цвета манго, расположенного на улице Овраг подпольщиков тридцать четыре. Красный уголок разместился на первом этаже общежития. Три окна, расположенные вряд, были завешены темно-бардовыми шторами. Пропитанные пылью и масляными пятнами, шторы приобрели иссиня — малиновые разводы, создавая в комнате таинственный полумрак. «Внутреннее убранство» состояло из двух раскладушек и одной железной кровати, выкрашенной масляной краской цвета индиго, стоявших строго в центре «уголка». Стены комнаты были расписаны под красные знамена всех пятнадцати республик, на знаменах проглядывали портреты Ильичей. Но самая главная стена была «озарена» желтым полукругом, из которого исходили шесть магистралей канареечного цвета, символизируя путь в прекрасное грядущее, намекая на то, что он у каждого свой. Над дорожками красный лозунг: «Все силы на борьбу за светлое будущее!» Мудрый девиз указывал на то, что за это самое будущее нужно еще побороться и очень сильно побороться, иначе оно не у всех будет светлым.

Девчонки сидели на кровати и три пары нежных ножек очень аппетитно поблескивали круглыми коленками. Ольга держала в руке помидор. Откусывала и почти не жуя, проглатывала. Красный сок проделал дорожку от уголка рта до подбородка и большими кляксами растекался на груди разноцветного халатика. Она торопилась, пока ее трапеза окончательно не превратилась в томатный сок. Светка встала с кровати, подошла к окну и взяла тугой сверток грязно — белого цвета.

— Кыш с моей кровати! Надо бы ее застелить, — девчонки быстро отскочили в сторону.

— А я на чем спать буду? — Произнесла Аленка грустно глядя на спутниц, — Вы хоть вдвоем ляжете, а я где?

— Где, где, в Катманде, — Сестры расхохотались.

— Нас пригрозили в колхоз отправить, как только выйдем. Надо потянуть время, — Олечка снова откусила, на этот раз испачкав нос, — Жрать хочу, сил нет.

— Да, пожалуй, не стоит сразу устраиваться на работу. Нужно немного пожить, ознакомиться с городом. Мне уже здесь начинает нравиться, — Сестренка уверенно накинула простынь на старый полосатый матрац.

— Да и Москва рядом, — как ни в чем небывало произнесла Аленка, усаживаясь на кровать Светы, — Мне сегодня Феликс Абрамович тоже угрожал, — Говорит, не жить тебе, Алена Владимировна, без «колхозу» ни днем ни ночью. У нас, говорит все молодые специалисты так ввод в специальность проходят, посвящение в конструктора.

— Прямо так и помчимся! Все вещи бросим на произвол судьбы! Пусть сначала комнату дадут, а то больно «шустрые». У нас в договоре сказано, что жилье предоставляется, — возмутилась Оля.

— У всех сказано в договоре, — Спокойно произнесла девушка, сидевшая на соседней раскладушке. Она сидела так низко, что девчонки невольно бросали на нее косые взгляды сверху вниз, — Привет. Меня зовут Аней, — Она виновато улыбнулась, — Я в Уреченске давно. Приехала после школы, — сделав паузу, продолжила, — Я сама из Казахстана. Окончила Электронный институт, решила здесь остаться.

— А тебя куда распределили? — поинтересовалась Леночка.

— В отдел главного конструктора, у меня ведь факультет конструирования.

— Значит мы теперь с тобой сослуживцы, — Аленка протянула руку, — Меня зовут Аленка, как шоколадку.

— Очень приятно, — грустно улыбнулась Анечка и пожала Ленкину ручку, — Завод несколько лет не выполняет план, поэтому «текучка» страшная. Живут, главным образом за счет иногородних и молодых специалистов, которым предоставляют общежитие. Местные сюда редко идут. А общежитие у них отличное, на других заводах такого нет.

— Ты, хочешь сказать, что открепления нам не дадут, — не уверенно произнесла Аленка.

— Хорошо жить хотите, — Аня встала с раскладушки, чтобы уровнять взгляды, — Сначала помучайтесь, в колхоз съездите, на заводе поработайте, а потом, через три года, может и отпустят.

— Да, и уехать отсюда нельзя, и жилья нет. Вот дилемма, — загрустила Леночка.

Дверь с малиновым стеклом без стука отворилась, и грузная кастелянша протиснула свой правый бок в дверную расщелину, перекатываясь с одной ноги на другую, недовольно поморщилась и пропихнула в дверь толстую стопку свернутого постельного белья уже знакомого нам грязно — белого цвета.

— В тридцать пятой комнате освободилась двухместная кровать, хозяйка уехала в колхоз. Так, что можете вдвоем пока переселиться туда, временно там поживете, — она снова перевалилась с одной ноги на другую, качаясь, как неваляшка до самых дверей маленькой подсобки.

Девушки медленно тащили чемоданы вверх по лестнице, спотыкаясь и ругаясь на каждом пролете, высокие каблуки задевали за края ступенек, создавая дополнительные трудности. Они шли по длинному, темному коридору вглядываясь в номера комнат, прищуриваясь и подпрыгивая.

Современные риелторы описали бы это жилье, как отдельную квартиру в тридцать шесть квадратных метров, с жилой комнатой в восемнадцать метров, кухней в пять метров, совмещенным санузлом с сидячей ванной. Вершиной сервиса был стоячий балкон, шириною в дверной проем, а глубиною в тридцать см. Для наших измотанных девчонок это были райские кущи. У окна стояла разобранная кровать, на которую они сели и вытянули ноги.

— Ты как, жива? — Аленка протянула руку Ольге, — С новосельем тебя, Оля, — и она развалилась на кровати, глядя на потолок.

Стены комнаты были оклеены обоями с крупным выцветшим лилиями грязно-зеленого цвета. Кое-где обои растрескались, края отогнулись, обнажая красно-желтые гроздья. На стенах висели портреты индийских танцовщиц, календари с шампанским и японскими гейшами. Вдоль стен стояли четыре кровати со старыми деревянными потрескавшимися спинками шоколадного цвета. Большой деревянный шкаф с тремя отполированными створками стоял почти у самой двери, наполовину заслоняя проход. Дверки его немного провисли и отворились, он так и стоял с приоткрытым «ртом», из которого торчали разноцветные лоскутки и белоснежные стопки белья, высовывались голенища сапог и торчали всевозможные пояса и косынки…

— Если это хорошее общежитие, то как должно выглядеть плохое? — Леночка поникла совсем.

— Ладно, дареному коню в зубы не глядят, — ободрила ее спутница, — Все лучше, чем в Катманде, — и снова засмеялась.

Утро коснулось штор и потревожило маленький пузатый будильник, отчего он качнулся и сразу же нервно подскочил, звонко затрещал, нарушая мертвую тишину. Оля протянула руку и, не открывая глаз, нажала на кнопку. Все стихло.

— Ленка, вставать будешь? — Ольга широко открыла рот и потянулась, — Я уже третий раз сегодня будильник завожу.

Аленка медленно открыла глаза и вопросительно посмотрела на соседку, лежавшую рядом, с наигранным укором произнесла:

— Как всякий честный человек ты просто обязана теперь на мне жениться.

— Да уж, — Оленька покачала головой, — Мы — не «хиппи». Мы — не «панки». Мы — «девчонки — лесбиянки».

— Да… На работу мы сегодня не пойдем, я так полагаю. Делать там нечего, — промолвила Ленка.

— Думаю, что уже не пойдем, — Оленька покачала головой, — Одиннадцатый час, — она села на кровати и машинально засунула ноги в тапочки, — Я полагаю, мы и завтра на работу не пойдем, — она потянулась, ворот сорочки раздвинулся, обнажая небольшую упругую грудь, — Надо бы позавтракать. У нас там еще домашние запасы остались. Сходим в магазин, еды какой-нибудь купить, так жрать хочется.

— Надо хлеба купить, а то наш хлеб плесенью покрылся. И погуляем по городу, делать-то все равно нечего, — Аленка потянулась рукой к стене и схватила кусок отвалившихся обоев. Он легко поддался, обнажая старую штукатурку. За обоями показались странные на вид крупинки. Они были ярко шафранового цвета и все время двигались. Аленка отбросила кусок обоев и брезгливо сморщилась, — Фу! Лелек, смотри, — она указала пальцем на дырку в стене, — Кажется это — клопы, — она снова поморщилась и провела рукою по телу, — Ты чешешься? Я вроде нет.

— Я, вроде тоже. Ха — ха. Мы им не по зубам. Карту города бы купить, а то потеряемся, — Олечка безразлично смотрела на тапочки, то сдвигая, то раздвигая ножки, — Я пока устраиваться на работу не собираюсь, может домой сбежим, — Она сощурилась и посмотрела на Аленку.

— Ты, вотще? Карта-то зачем? В Самаре не заблудились, а тут захочешь — не заблудишься! Все дороги ведут в Кремль! — Ленка энергично протянула ручку вперед, — Потеряемся — Разве что поставить целью, чтобы Феликс не нашел! Ха-ха.

Плотно позавтракав, дабы не тратить деньги на вредные здоровью пирожки, наши подруги решили пойти осмотреть местные достопримечательности. Купив за один рубль двадцать копеек наборы открыток с видами Уреченска, наши героини составили планы приобщения к местной цивилизации. Первой намеченной целью был центральный кремль, расположенный на главной улице города. Затем последовали: цирк, парк культуры, кукольный и драматический театры, ЦУМ и базар, где согласно протоколу они сделали фото три на четыре. В довершение ко всему они посетили юридическую консультацию, дабы узнать, как им отсюда «слинять». Получив совет специалиста за пять рублей, и изрядно промотав родительские деньги, наши горе специалисты появились на заводе ровно через две недели, когда колхозная мобилизация уже закончилась.

Войдя в приемную Главного конструктора уже твердой походкой, Аленка увидела знакомую ей Александру Тимофеевну все в тех же темных завитках, которая все так же вопросительно глядела на нее, — Да, — подумалось Аленке, — ничего не меняется. Такое ощущение, что она так и стояла с открытым ртом две недели.

— Ты, мылодой специалист? — она прищурилась, — И худы жи тиби направили, в кахой отдел? — бойко спросила секретарь.

— Не помню, — безразлично произнесла Аленка, плюхаясь на стул, — Помню, что фамилия начальника отдела заканчивалась на букву «г», — с убийственной наглостью промолвила она.

— Да нет у нас тахких… — медленно размышляя, произнесла Тимофеевна, — Пулих, Дехман, Занхгерштейн, Вайнштейн, Гхольденбергх?

— О! — Аленка вытянула пальчик, — Точно к нему! — она задумалась совсем ненадолго, — А как к нему добраться, не подскажите? Не будите ли, так любезны.

— Это тибе на щетвертый надо, — Тимофеевна указала на потолок, — Прямо над нами сидит, в щетыреста одиннадцатой.

— Точно вспомнила, спасибо, — Аленка направилась к выходу.

Феликс Абрамович сидел за столом, и все также смотрел на стеллаж, отмахиваясь от солнечных зайчиков, просачивающихся, сквозь дырявые шторы, когда перед его взором возникла уже знакомая ему молодая девушка, с вздернутым носиком и витками золотистых волос. Бледная, как луна, в таком же бледном платье и только синие глаза резали пыльный воздух, как лезвие. На этот раз взгляд его немного смягчился, и в уголках рта появилась приятная улыбка.

Может ведь, если захочет. Видимо он испугался, что рискует совсем не увидеть своего молодого специалиста, если не проявит положенного гостеприимства. Было несколько странным видеть этого сурового человека с белозубой улыбкой на лице, которая скорее напоминала тиски акулы, нежели обаятельного отца нации. Феликс решил пойти в обход.

— Отправки в колхоз, Вы, избежали, — мягко, с наигранной любезностью, начал Феликс, — Присаживайтесь, — указал он на стул.

Аленка положила документы ему на стол и смело села, пытаясь всеми силами спрятать робость в самые пятки. От этого огромного, с пронзительным взглядом человека теперь зависело ее будущее. Он внимательно рассмотрел ее диплом и стал неторопливо рассказывать о заводе, об отделе, о различных направлениях разработок. Ленке было очень интересно слушать, тем более что она понимала его только наполовину. На всю вторую половину она делала умное лицо и качала головой в такт его словам, так что получалось очень убедительно. Надо сказать, что умное лицо — не последний козырь в нашей биографии, я бы ввела этот предмет в школе. А так как наша специалистка была законченной отличницей, то у нее с умным лицом был полный порядок.

Итак: Феликс закончил тем, что предложил работу в конструкторском бюро, мотивируя свое предложение быстрым карьерным ростом женщин — конструкторов по сравнению с женщинами — разработчиками. Аленка согласилась с ним, понимая, что бабы — дуры. Посудите сами: если бы она сидела и дурацки улыбалась, водя глазами по часовой стрелке, разве бы дал он ей оклад в сто двадцать пять рублей — нет! Разве что в сто пятнадцать! А так на целых десять рублей больше, чем остальным молодым специалистам.

Появившись в отделе на следующее утро в платье цвета слоновой кости, застегнутом на молнию до самых белых волос, она была представлена своему непосредственному начальнику, Лизунову Тарасу Петровичу. Человек он был замечательный. Всегда бодренький, в хорошем расположении духа, казалось, что он светился изнутри, как стоваттная лампочка. Он был небольшого роста, щупленький, с редеющей головкой и добродушным лицом, к тому же Тарасик, как его за глаза прозвали женщины отдела, был очень энергичным. Он летал по отделу, как Карлсон по крышам, и это в его сорок с моторчиком! Тарас Петрович ласково улыбнулся, но Аленка, заметив хитрые морщинки в уголках его глаз, насторожилась. «Он не так прост, как хотел бы казаться. Нужно быть с ним настороже», — подумала про себя девушка.

Лизунов вывел Аленку в центр комнаты и лилейно произнес:

— Товарищи сотрудники, минутку внимания. Хочу представить вам нашего нового молодого специалиста, — обратился он к подчиненным. На голос начальника со всех сторон комнаты потекли люди. Вокруг Аленки образовался кружок из полутора десятка сорокалетних женщин, красивых и ухоженных. Она стояла и бессмысленно улыбалась, пытаясь хоть как-то очаровать будущих сотрудниц. Медленно, вдоль проходов между кульманами потянулись остальные члены коллектива. Несколько молодых девушек и трое мужчин.

— Это Петухова Алена Владимировна. Приехала к нам из Самары, — переключив свое внимание на женщину, сидевшую за ближайшим столом, он добавил, — Серафима Васильевна, а, Вы, будете у нее наставником. Так, что прошу любить и жаловать, — он снова растянул губы.

Аленке выделили желтый письменный стол, совершенно особенный. Ей никогда еще не приходилось сидеть, а главное работать на такой рухляди. Тарас Петрович собрал стол по ящикам, ручкам и ножкам. Набитой рукой прикрутил линейки к разобранному кульману. Он полдня трудился: подгоняя, подкручивая, подпиливая. Выбегал и вбегал в комнату постоянно что-то принося: то ящик, то линейку, то ручки, то ножки, то закручивал, то откручивал, то стучал молотком, то вымерял что-то уровнем. Потом он принес старый стул с разорванной по краям обивкой, поставил рядом со столом, провернулся к Аленке и торжественно произнес, указывая на стул:

— Прошу!

— Спасибо, Тарас Петрович, — Аленка села и немного оглядевшись, заметила рядом с собой ту самую женщину, которую ей определили в наставницы.

Серафима Васильевна поставила на стол стакан с чаем и приятно улыбнулась, глаза чуть-чуть заискрились и Аленка вдруг вспомнила маму, которая вот также улыбалась одними глазами, и всегда было непонятно, что скрывается в густой ночи этих карих глаз. Она придвинула стул и мотнула головой, приглашая Аленку сесть рядом.

— Приноси завтра чашку и тарелку — чай пить, — она снова глотнула и улыбнулась, — А то здесь за целый день от жажды умрешь, — Серафима засмеялась.

— А начальство не ругается? — Аленка подозрительно посмотрела на Тараса Петровича.

— Тарасик-то? — собеседница засмеялась как-то механически, затем резко перестала и посмотрела на Лену необыкновенно серьезно, — Скажешь тоже… Феликс иногда ругается, — она снова улыбнулась, — Так кто ж его слушает, — и она махнула рукой.

В молодости она была удивительно хороша собой и имела с ее слов много поклонников, но теперь: располневшая мало напоминала ту озорную кокетку, которой была когда-то. Ее добродушная улыбка невольно расположила Ленку к себе, и они быстро подружились. Теперь их часто можно было видеть вместе.

Серафима Васильевна рассказывала Аленке о заводе, о разработках, секретничала с ней про личную жизнь, учила ее своему мастерству. В первый же день Алена получила свое первое рабочее задание: разработать печатную плату для нового прибора. Она с рвением взялась за дело. Ей хотелось проявить себя, почувствовать задействованным винтиком в огромной производственной машине.

Умственный труд особенный, почти не примечательный на первый взгляд он требует много внимания, терпения и усидчивости… Приходится сидеть неподвижно целыми днями шевеля только ручкой и мозгами. Она переставляла нарисованные микросхемы и т. д. и т.п., пытаясь соединить их ножки проводниками. Аленка крутила эту плату, так усердно, что даже не заметила, как у нее засвербело то место, на которое падала основная нагрузка организма.

Конечно, проще было бы пойти в соседний отдел, где сидела Аня, познакомиться с новыми девчонками, проболтать с ними до конца рабочего дня, обсуждая ребят из цеха или из соседнего строительного техникума. Можно было бы вообще устроить экскурсию по заводу и сбегать к девчонкам в метрологию, имитируя кипучую деятельность. Короче, замыслов было много.

Но не такая была наша Аленка и зарплата в сто двадцать пять рублей не давала ей покоя. Ей хотелось доказать сослуживцам, что железный Феликс не зря выделил ее из общего числа молодых специалистов и разница в десять рублей возвышала ее в собственных глазах, и давала сотрудницам повод бросить завистливый взгляд в ее сторону, поставить под сомнение ее умственные способности и неоднозначно намекнуть на смазливые золотые кудряшки. Аленка натружено сидела, выгребая последние передовые мысли из своей мозговой коробочки так упорно, что плата сдалась и первый корявый эскиз уже красовался на столе к концу рабочей недели. Ее охватила такая бурная радость, что она была готова петь и танцевать, скакать на одной ножке, целоваться со всеми подряд и даже простить своим старым знакомым преднамеренное подсиживание теплого места, ибо никогда не знаешь, где ждет тебя счастье и что это такое вообще!

О, благословен тот день, когда Господь создал Землю. Благословен тот день, когда Творец создал человека и другую живую тварь под небесами и населил ими Землю. И трижды благословен тот день, когда Господь подарил человечеству Пятницу, ибо не что так не лечит нашу изнуренную трудовой неделей душу, как пятница. Ибо пятница есть — праздник души! Даже у Робинзона Крузо на необитаемом острове была Пятница…

Отработав свою первую неделю, Ленка уже строила планы культурного отдыха в честно заработанные выходные дни, когда вечером, в пятницу (нет, не тринадцатого), в конце рабочего дня в помещение вошел упитанный мужчина, невысоко роста с трубкой во рту.

Как сейчас помню: вся гадость в отделе случалась именно в пятницу и именно в конце рабочего дня — это неписанный закон «Кырр-пыррки» (так наши сотрудники прозвали завод «Красный пролетарий»).

Маленькие, глубоко посаженные глаза Вадима Дмитриевича почти не двигались, и казалось, что он пробуривает ими насквозь. Огромный, лысый лоб, говорил о том, что ума у него гораздо больше, чем роста. Надо сказать, что некоторым мужчинам этот дефицит волос явно идет, он придает им некоторую задумчивость, я бы даже сказала загадочность… Это был заместитель начальника восьмого отдела товарищ Горбатько. Он неторопливо прошел в центр комнаты, развернулся и, не вынимая трубку изо рта, пронзительным, гнусавым, не терпевшим возражения тенором объявил:

— В субботу и воскресенье всем в «Свекловод». Явка строго обязательна. Сбор в восемь тридцать на конечной остановке пятнадцатого автобуса.

— Это что, в принудительном порядке? — недоуменно прошептала Аленка рядом стоявшей женщине.

— Ты, чего бунтовать вздумала? — полушутливо ответила Константинова, статная женщина с пепельным каре, — Ты нам тут смуту не сей! — сказано тебе обя-заа-тель-но-о, — последнее слово она особенно выделила.

— За просто так? — Аленка отвернулась в сторону и шмыгнула носом, — За просто так сейчас можно заработать только грыжу.

— Почему просто так, — Константинова сильно задумалась, — За отгулы! Ничего с тобой не случится, не развалишься, подышишь свежим воздухом, займешься физкультурой, полюбуешься нашими Уреченскими просторами, заодно соберешь морковь. Бог велел помогать ближнему… колхозу.

— Да, — кисловато улыбнулась Аленка, — Только не всем. Полтора отгула и на всю жизнь радикулит.

— Какая ты пессимистка, Петухова, — Константинова ткнула ее в бок локтем.

Константинова рассмеялась и отошла. В этих ее словах чувствовалась какая-то безысходность и горечь. Она всегда смеялась. Трудно было представить ее унылой или рассерженной.