Мой Черный Князь. Часть 1

Марья Цепиш, 2022

Казалось бы, тривиальный сюжет, в котором ожидается предсказуемо красивый роман, откровенные сцены в условиях роскоши и богатства. Небогатая провинциалка, заурядной внешности и талантов, понравилась успешному и привлекательному мужчине. Так сказать, вытащила счастливый билет, и все проблемы отныне будут решены? Увы, почему-то история молодой журналистки и взрослого психиатра если и похожа на сказку, то на довольно страшную… Говорят, что любовь − это дар небес. Но в реальной жизни, поверьте, любовь может быть гораздо больнее и опаснее для психики, чем то, что написано на этих страницах. Про кровь, раны и боль здесь часто говорится отнюдь не в переносном смысле. Комментарий Редакции: У любви много лиц: сегодня оно полно нежности и искрится теплотой, а завтра… Да разве важно, что будет завтра, когда душу так сильно пожирает пожар чувства? Пускай за это и придется потом горько расплатиться.

Бабушка

Жизнь, которую я задалась целью разгадать, больно меня ударила. Очень рано, еще в самом начале моего нахождения в этом мире, жизнь показала мне, что самодержавная хозяйка — она и всякое оружие попадает только в ее меткие руки. Она выжгла в моем мозге первую догму: миром правит огромная и могущественная несправедливость и она беспощадно растопчет все, что ей заблагорассудится.

Когда мне было пять лет, умерла моя бабушка, мама моего папы. За месяц до этого, вернувшись из больницы, родители позвали меня в комнату. Начала мама:

— У нашей бабушки не язва желудка, как мы все думаем и пытаемся убедить бабушку. А что-то хуже…

Как раз накануне я смотрела по телевизору одну передачу и поэтому сразу ее перебила:

— Рак желудка?

— Да. Бабушка скоро умрет.

Мама больше ничего не смогла сказать, пока не отдышалась и не вытерла мокрые глаза. Папа сидел молча, в глаза никому не смотрел. Я и сейчас вслух и мысленно укоряю его за то, что он все и всегда держит в себе. Ему не по силам сказать о любви к близким и своих печалях в лицо, для него это слишком лично, и почему-то он уверен, что подобные эмоции описывать словами излишне. А мне нужны слова. Нужны были в том крохотном возрасте и нужны сейчас. У нас же есть развитый речевой аппарат, злая природа хоть тут не поскупилась, почему же мы предпочитаем отмалчиваться?!

До сих пор помню оглушительно горький вкус моих мыслей, закружившихся после известия о скорой бабушкиной кончине. Конечно, мне и раньше было известно, что люди смертны. Уставший грешить и томиться на земле дух покидает слабое тело, которое все родные и друзья тщательно оплакивают, каждый из собственных побуждений. Я читала книги о таких происшествиях, видела по телевизору фильмы с подобными сценами, содрогалась всем существом, когда случалось повстречать на улице похоронную процессию. Но неужели это горе обрушится на мою семью?

Я не верила, что бабушка умрет. Не верила даже тогда, когда родители спешно делали генеральную уборку и косметический ремонт нашего маленького саманного домика, купили новую одежду для бабушки, чтобы в ней ее похоронить, тапочки из синего войлока на пробковой подошве. Даже сейчас, по прошествии двадцати лет, мне жутко понимать это: мою бабушку, дорогого и близкого человека, нарядили, положили в деревянный ящик, обитый красной тканью, и закопали в землю под аккомпанемент моих рыданий. Конечно, не только моих, но слышала я только себя. Меня разрывало от непоправимого горя.

Даже во время приготовлений к этой жуткой процедуре я отказывалась верить в реальность происходящего. Казалось, вот-вот грусть и боль слетят с лиц родителей и они весело завопят: «Как мы тебя разыграли?! Все хорошо и всегда будет хорошо. Все живы и здоровы». Бегая за хлопочущими по хозяйству родителями, я спрашивала у них:

— А бабушка правда умрет? А когда? И что мы тогда будем делать?

Порой мне было даже интересно, что будет, если бабушка умрет. И как-то даже не было особенно страшно, поскольку тогдашний мой жизненный опыт позволял мне верить в то, что любую неприятность можно устранить. Тогда я еще не понимала, в каком мире живу, и надеялась, нет, твердо верила, что с послушными и добрыми детьми не случается ничего неприятного. А если и случается, то все поправимо. Хотя я маленькая и беспомощная, но у меня есть родители, которые всегда придут ко мне на выручку и помогут справиться с любыми напастями. Они же взрослые, им все по плечу, для них нет ничего невозможного. И я никак не могла осознать, что смерть — это навсегда и с этим никто никогда и ничего не поделает

Бабушка умерла. Это был понедельник, 19 октября 1992 года. Проклятый неумолимый рак ее съел. И никто не смог ее спасти. Я случайно услышала, как родители накануне бабушкиной кончины обсуждали предложение хирургов районной больницы, где лежала бабушка, сделать ей операцию по удалению опухоли. Уже всем было ясно, что она теряет силы, высыхает на глазах, что метастазы разошлись по всему телу и операция бесполезна. Тем более в возрасте семидесяти четырех лет сердце могло не выдержать длительного погружения в наркоз. Даже при начальной стадии рака операция может оказаться бесполезной, а тут — четвертая степень рака желудка. Но алчные хирурги настаивали. Им же важнее получить деньги. А на то, что человек все равно умрет, а семья отдаст последние деньги, — плевать. Только после вмешательства опытного терапевта, лечившего бабушку, бессовестные хирурги отстали.

Помню момент, когда я последний раз в жизни видела бабушку живой. Восемнадцатого октября, в воскресенье, мы пришли к ней в палату. Она сидела в кровати, укутавшись одеялом до пояса, верхняя часть ее туловища утопала в подушке, которая вертикально прислонилась к спинке кровати. Бабушка будто выцвела, стала прозрачной и полностью седой. Даже ее брови, которые до помещения в больницу были темными, побелели. Говорила бабушка медленно, как будто это причиняло ей боль, почти не жестикулировала. Было заметно, что каждый звук, каждое движение даются ей с огромным трудом. Я не помню, что она говорила. Я помню, что говорила я. И спустя двадцать лет чувствую себя виноватой.

— Мам, пойдем уже домой! По телевизору уже мультики начались. Мы опоздаем.

Бабушка слабенько улыбнулась, глаза стали влажными, и она тихо сказала:

— Идите домой. Я как раз посплю немножко.

Ну не могла я поверить, что она скоро умрет. И не могла представить себе, что это случится настолько скоро — уже на следующий день.

— Саша, пойдем, простишься с мамой, — выпалила моя мама, прибежав из больницы следующим утром.

И родители пошли вдвоем. Я провожала их взглядом, сидя на подоконнике. За окном шуршала золотыми листьями теплая осень. Прохожие спешили по своим делам. Несли покупки, торопились в гости, да мало ли куда они могли отправиться. А мои родители, не глядя друг на друга, опустив головы, побрели в больницу. Сестра была в школе. А я сидела на подоконнике в ожидании горя. И мне, пятилетней девочке, казалось, что я уже достигла своего предела существования. Что мне уже ничего не надо. Что мне уже ничего не положено, потому что все запасы радости на земле закончились, а мне не хватило, ни крошки не досталось. Что эта боль близкой потери навсегда стерла во мне способность ощущать что-то кроме нее.

Откуда ни возьмись появились соседи, знакомые, едва знакомые, совсем незнакомые. Суетились, причитали.

— Бедные дети, бабушка же их вынянчила. Родители днями на работе, все она с ними сидела, гуляла, учила. Как же без нее-то будут?

Эти черствые люди, наверное, думали, что их нелепые речи окажут нам психологическую поддержку. Но эффект был противоположным. Мне сразу вспомнились все важные события моей жизни, связанные с бабушкой. Вот она мажет зеленкой мой палец и дует на него. А я реву и рассказываю, как умудрилась раздавить его дверью. Вот она помогает мне слезть с дерева, когда я забралась на высокую ветку, не подумав, как спущусь на землю. Вот она отмазывает меня перед родителями за то, что я пролила полбанки вишневого варенья на белую скатерть. Вот бабушка убирает осколки разбитой мной тарелки, чтобы родители не увидели моего хулиганства и мне не влетело. Вот она разучивает со мной наизусть «Отче наш»… Вот мы с сестрами идем к ней в больницу. А вот я, сестра и бабушка идем домой из больницы — по будням она жила в больнице, а на выходные отправлялась домой, и так где-то полгода. А в последнее время бабушка будто стала гаснуть. Уже не приходила домой, даже не провожала нас до больничного фойе. Все лежала в белой кровати. Седая и бледная, казалось, она даже улыбаться могла с трудом. Я вспоминала, вспоминала, тряслась от рыданий, ужасалась тому, что смерть вторглась в мой дом и разрушила нашу жизнь.

Бабушкино окаменевшее тело привезли из больницы. На простыне занесли в дом. Положили в угол под иконами на доску, поставленную на табуретки. Мама заботливо укрыла ее по плечи розовым шелком и белоснежным тюлем. Бабушка лежала неподвижно, с умиротворенным лицом. Будто спала. На ее лицо бросали танцующие блики горящие свечи, отпевающая старушка заунывно бормотала молитвы. Мне казалось, что бабушка вот-вот откроет глаза, встанет, потянется и скажет: «Чего вы все рыдаете? Разве случилось что-то ужасное? Пойдемте вечерять».

К ночи меня свалила усталость. Несмотря на полный дом назойливых людей, сделавших меня навеки мизантропом, я уснула. Помню, что, перед тем как провалилась в бесчувствие, шептала: «Утром бабушка оживет. Это она решила нас напугать, чтоб мы ее больше любили». Но утром она не встала. Ее положили в гроб и на грузовике с опущенными бортами повезли на кладбище. Мы шли за ее телом по той же дороге, по которой мы миллионы раз ходили с ней живой, взявшись за руки. И на кладбище в поминальные дни после праздника Пасхи мы с ней бывали.

Как раз полгода назад, весенним деньком после Пасхи, бабушка держала меня за руку и мы шли на кладбище: я, моя сестра и живая, высокая, улыбающаяся бабушка. Я раздавала незнакомым людям конфеты и вареные разноцветные яйца со словами: «Помяните наших покойных родственников». В тот момент я даже представить себе не могла, как это невыносимо больно, когда твой родственник стал покойником. И тогда мне не было страшно находиться рядом с могилами, смотреть на поржавевшие железные или совсем свежие деревянные кресты, ведь я не осознавала истинной сути этого жуткого места, не понимала, что под холмиками навеки улеглись чьи-то любимые люди. Тогда мне даже казались красивыми холмики без железных и мраморных конструкций, с новыми деревянными крестами, заваленные пышными венками из ярких бумажных цветов. Я же не понимала, что это самые свежие могилы, они еще не закрыты памятниками, а сердца родственников еще кровоточат. Это было весной, а осенью под холмиком рыхлой земли оказался и мой родной человек.

Бабушку похоронили, и спустя несколько дней родители занялись оформлением каких-то документов, получением свидетельства о смерти, сдачей бабушкиного паспорта и прочими хлопотами, которые необходимы в подобных случаях. Сестра в это время была в школе, и я оставалась одна. Часами я стояла на коленях под иконами, плакала, мой мутный взгляд въедался в лики святых, и я бормотала: «Господи, Пресвятая Богородица, Николай Чудотворец, все святые, воскресите мою бабушку. Пусть она придет домой». Я плакала, упрашивала, умоляла, обещала, что никогда не буду злой, никогда не нарушу ни одной заповеди божьей, только пусть бабушка вернется домой. Иногда я вскакивала с колен и бежала к окну, смотрела в него и верила, что вот-вот увижу, как бабушка возвращается домой. Но она все не шла и не шла. А я с азартом помешанного каждый день повторяла свою молитву и дежурила у окна. Я твердо верила, что обязательно буду услышана и высшие силы мне помогут. Потому что когда-то бабушка мне сказала: «Если мы чего-то очень сильно желаем, Бог нас жалеет и помогает. Он никогда не бросит человека, который плачет и молит о помощи». Но тогда Бог не стал мне помогать.

Конец ознакомительного фрагмента.