Сказка о квартире-избушке, Ленке-старушке, Бабе-яге, Кощее, Иване и его «харлее»

Мария Мартова

Реальная история, написанная по мотивам русских народных сказок и былин, повествует о том, как в наши дни можно легко оказаться в сказочном мире. Похождения героев, потерявшихся там волею случая, оборачиваются поисками истинных ценностей.

Глава 7

А в ту пору Аленушка,

ой бедовая девушка,

страху не ведавшая,

сомнений не знавшая,

сказку одну всего прочитавшая,

в городе далеком,

в доме да высоком

проспала-продремала

весь денек, день-денешенек,

да вечернюю зорюшку красную,

да закат ало-огненный, пышущий,

на горячих на крышах пылающий.

Лишь с восходом луны пробудилася,

бледноокой луны, ликом томной,

в небе черном ноченькой темной.

Пробудилась-проснулася,

по сторонам оглянулася.

Веки дряблые разомкнулися,

руки слабые потянулися,

ноги гнутые повернулися.

Ленка с полатей с грохотом свалилася,

свалилася, ударилася,

громко разругалася.

Невысоко парила,

но шуму натворила,

аж утварь задрожала,

жалобно запищала.

А Ленка на полу на грязном сидит,

в темноту уперто глядит.

А во мраке ночном

в воздухе колдовском

силы темные страшнее,

помыслы колдовские хитрее,

коварство ведьмино злее.

Тут у старухи и планы строятся,

и дело спорится,

и дух отмщения крепчает.

Ленка-старушка

кличет к себе кошку,

по шерсти черной кошку поглаживает,

про беду про свою рассказывает.

Сказывает, как тайну страшную выведала,

под избушкой подслушала, вынюхала.

Знает, как бабу-злодейку сгубить,

квартиру свою назад воротить.

Кошка согласно кивает,

«мяу» отвечает.

Ленка дальше вещает:

— Надобно ночью глубокой

на горе на высокой

то ли при затмении,

то ли при знамении

над огнем над палящим,

над костром над шипящим

слова тайные проговорить

и что-то в огонь положить.

Только что за слова,

не упомнит Яга.

Ленка вздыхает тяжко,

кошка утешает бедняжку.

Далече Ленка ворону кличет,

печалью своей поделиться хочет.

Ворона очами сверкает,

к Ленке подлетает,

на плечо садится,

смирно сидит, слушает птица.

Ленка ворону по перу поглаживает,

про горести рассказывает.

Сказывает, как ключик к тайне-загадке нашла,

как книгу мудрую старинную прочла.

А в книжке-то говорится,

как к избушке-то обратиться.

Ворона Ленке внимает,

«кар-кар» отвечает.

Ленка дальше вещает:

— Слова приворотные вымолвит надобно:

«Избушка, избушка, стань к лесу передом, ко мне задом-то».

Кажется, так в книжке и было,

коли я ничего не забыла.

Что-то с памятью стало,

может, что и соврала.

Ленка уже не печалится,

лукаво улыбается,

надменно усмехается.

Очи огнем горят,

руки дела хотят.

Ворона хлопочет, подскакивает,

Ленку подзадоривает, Ленке поддакивает.

А та пуще храбрится:

— А чего мне бояться,

мошенницы старой пугаться?

И Ленка, не будь квашнею унылою,

а будь девкой дерзкою, сильною,

как вскочила отважно,

как присвистнула страшно:

— Эй, подружки мои верные,

прислужницы примерные!

Тащи, киска, кочергу да покрепче,

волоки, птица, веревку да потолще,

мешок да побольше,

сети да потуже.

Буду старуху искать,

правду из нее выбивать,

хату свою назад возвращать.

Сказала — и за дело:

на метелку, вскочив, полетела.

Только и успели ворона да кошка

пожелать ей легкой дорожки,

да глазом моргнуть,

да на прощанье всплакнуть.

Еще не рассеялся дым,

ан, ее уж и след простыл.

Долго ли, коротко ли

летит Ленка-Яга,

костяная нога.

Вот уж и город с огнями позади,

и лес с избушкой ждет впереди.

Летит Ленка над горами,

летит на долами,

помелом след заметает,

посвистом тучи разгоняет.

Видит, во мгле ночной —

лес глухой,

лес глухой, дремучий,

а средь кустов колючих —

опушка зеленая,

Ленке знакомая.

И окрестность обычная,

и местность привычная,

но что-то душу терзает, смущает,

будто чего-то здесь не хватает.

Сердце у Ленки чаще забилося,

Ленка низко к земле опустилася,

чутко ухо свое навострило,

носом своим во тьме поводила,

зорко очами во мрак поглядела

да так и похолодела.

Все та же опушка,

но где же избушка,

где же забор,

ворота и двор?

Лишь трава примята,

да земля истоптана,

и окрест тишина и ни звука —

ни хип-хоп, ни рэпа, ни рока.

Ажно уши как режет,

ажно голову кружит,

за сердце хватает,

тоской удручает.

Ленка смотрит вокруг ошалело,

все в глазах ее потемнело,

стала с горя кружиться-метаться

да на части рваться-кидаться.

По опушке топчется-рыщет,

след вещей утерянных ищет

и нашла-таки косточку малую,

косточку малую, в спешке забытую.

Вот и все, что осталося,

вот и все, что Ленке досталося.

Ленка птицею дикою мечется,

одинокой волчицею плачется,

криком кричит, надрывается,

с горем своим да не справится.

Такого-то горюшка

не знала дотоле Аленушка.

Разве что раз единый

(припомнился случай старинный)

не пустили ее предки на стрелку —

закатила истерику Ленка.

Страшно убивалася,

чуть с жизнью не рассталася,

убиться пообещала,

чуть из дому не убежала.

А нынче-то и того пуще:

горе-то еще круче.

Мучается Ленка-мается,

в ошибке своей горько кается,

что хитрость старухину не распознала,

умысел тайный не разглядела,

к избушке вовремя не подоспела.

Неспроста Яга опасность учуяла,

неспроста карга место покинула,

избушку прибрала —

Ленку вокруг пальца обвела.

Ленка мучается-мается,

откуда беда взялась, додумать пытается.

Все себя корит,

про себя говорит:

— Видно, худо я одевалася,

видно, бедно я наряжалася,

волосы чесала непышно,

уста красила неярко,

плохо квартирку-то я обставляла,

небрежно добро-то приберегала.

Вот и соблазнилась старая замухрышка

на мою избушку-лачужку.

Вот мне и проклятие

на мое непонятие,

тяжкое мне наказание

за позднее мое разумение.

Ленка плачет-мается,

рыдает-убивается,

туда-сюда ходит и ходит,

места себе нигде не находит,

душу свою понапрасну терзает,

куда податься дальше, не знает.

А теперь-то податься ей некуда,

а теперь-то искать ей и нечего.

Тяжелехонько Ленка вздохнула,

напоследок еще раз взглянула

на дубы на могучие,

на кусты на колючие,

на траву на примятую,

на опушку проклятую.

И, бросивши сеть бесполезную

да мешок с кочергою железною,

что назначались врагу —

изловить бабу Ягу,

побрела горемычница-девица

по лесной по дремучей беспутице.

Старухою дряхлой идет-ковыляет,

метелка устало за нею хромает.

Сколько дней ходила, плутала,

и сама-то не знала.

И сама-то не знала,

сколько дней не спала, не дремала,

сколько дорог утоптала,

сколько сил потеряла.

Не сносить бы ей ног,

только бог ей помог.

Наступил конец скитанию долгому —

вышла Ленка к пруду широкому,

к пруду широкому, к пруду глубокому.

Присела на часок

на крутой бережок,

на камешек беленький,

камень прибрежный;

сидит, пригорюнилась,

плачет, опечалилась.

Глядит в воды темные,

думает думы томные:

— Ой ли, доля моя незавидная,

доля-долюшка, сердцу обидная.

Что ты сделала, доля, со мною?

Ой, лишила меня ты покою.

Были грезы сладкие девичьи,

стали горькие слезы старушечьи.

Невзлюбила меня доля-долюшка,

загубило меня горе-горюшко.

Свет мне белый не милый,

темный лес мне постылый.

Где найти, где сыскать мне спасение?

Нет нигде мне теперь утешения.

Аленушка все сидит, не привстанет,

тихо ропщет, горестно плачет,

вздохи роняет,

голову склоняет,

голову тяжелую,

мыслей полную.

А мысли все об одном —

об Иванушке дорогом:

— Кабы с ним беда не стряслася,

страху ему познать не пришлося,

кабы ему с Кощеем не встретиться,

кабы силою с ним не помериться

в поле да в ратном

в бою да жестоком.

А Иван-то не знает, не ведает,

ох, про смертную тайну Кощееву.

Ваня-Ванечка, сокол мой ясный!

Где теперь ты, мой милый, прекрасный?

Об тебе только сердце печалится,

об тебе лишь душа моя жалится.

Обойди тебя лихо сторонушкой,

сохрани свою буйну головушку.

А моя-то уж доля пропащая,

горемычная, непутящая.

Так Аленушка

все на камешке

плачет-рыдает,

слезы роняет.

Слезы мутные

в воды темные

тихо падают,

звонко капают:

кап-кап.

Не капайте, слезоньки,

не мучайте девицу.

А Ленка все плачет,

смерть к себе кличет:

— Ох, пришла бы уж смертушка

на мою на головушку.

Жизнь мне в радость,

колдовство мое в тягость.

И квартира-избушка украдена,

и краса молодая утеряна,

и любовь понапрасну растрачена,

и жизнь моя, кажется, кончена.

Чем маяться да томиться,

не лучше ли утопиться?

Аленушка головушку круче склонила,

ниже опустила,

в воду взглянула,

тихонько вздохнула,

легонько всплакнула

и остановилась,

тонуть не решилась.

Посидела немного,

подумала строго:

— Неужели я виновата?

И за что мне такая расплата?

И тут что-то ей подсказало,

будто в душу ей нашептало:

— Аленушка, не торопися,

за смертию не гонися.

Потерпи же хоть чуточку,

подожди хоть минуточку.

Малое мгновение —

а все же утешения.

А минута что вечность —

одна бесконечность.

Посиди, потужи,

время посторожи.

Аленушка на камешке все ждет-пождет,

время-времечко все идет да идет.