Сказки-заплатки. Заплатки из сказок и ненастоящих рассказов, но настоящих слов

Мария Аркадьевна Микийчук

Сказки, сплетённые из реальности, становятся материалом тонким, кружевным. В них запутываются настоящие факты, и всё это сшивается воедино только специально отобранными словами, чтобы получился то ли сборник сказок, то ли лоскутное одеяло. Одним словом, не тексты, а сказки-заплатки.

Писатель-крысолов

— Я называю его писатель-крысолов, — сказал Тинт, глядя в окно на вспенившееся каплями серого дождя стекло и стекловидные лужи на улицах. Даже ручьи, всеми силами пытающиеся ускользнуть от серых дротиков с неба, были безжалостно заколоты и захлёбывались свежепроткнутыми дырами и пузырями. — Я выслеживаю его уже семь с половиной лет.

Это было совершенно не то, что хочешь слышать в четверг вечером от коллеги по новой работе, с которым зашёл в кафе под названием «Кофе у моря», чтобы поговорить о незначимом и заполнить паузы клюквенным пряным или лимонным пивом в высоком запотевшем стакане, поглазеть на площадь с толстым кривоватым фонтаном в середине, торчащем там, как средневековый колодец.

Я повернулся и тяжело посмотрел на Тинта, пытаясь понять, можно ли ещё выкинуть спасательный круг шутки и перевести разговор в русло коллег по работе и непосильной (и бессмысленной в свете того, что все мы живём только раз, а потом умираем) нагрузке, но весь вид юноши, замершего античной статуей с фоном в виде дождя, изображал живое воплощение серьёзности.

У нас не было больше выбора, решётка между нами захлопнулась, и он должен был исповедаться, а я — выслушать, ведь для этого и нужны случайные знакомые и вечера четверга. Я всегда особенно относился к четвергам, и всем советовал поступать так же.

— Заманивает читателей, переносящих чуму? — спросил я, потому что пауза начала затягиваться.

— Вот-вот, — оживился Тинт, тряхнув светлыми рамен-волосами, торчащими вокруг его головы неопрятными кудрями. — Странно, но ты почти угадал. Он именно что заманивает читателей. А потом исчезает без следа. Снова появляется уже в другом месте — и снова их заманивает, всегда под разными именами.

— Ну, весьма неразумная трата энергии, — покачал головой я. — Но писатели в принципе чудаковатые. Разве нормальному человеку придёт в голову сидеть, уткнувшись носом в кусок бумаги? А они считают это весьма волнующим впечатлением. Чем тебя привлёк именно он?

— Он написал про меня рассказ, — сказал Тинт и снова замолк. Взгляд его, как магнитом, снова увлекло к дождю, и голос стал медленным и безвкусным; так выглядит прорвавшийся внутренний голос, которым проговаривали что-то для себя, но не предполагали выносить гостям. — Мне было пятнадцать лет, когда я прочитал этот рассказ, и это точно было именно про меня, был со мной странный случай… Даже внешность совпадала до мелочей, только назвал он персонажа Тэй.

— Звучит похоже на твоё имя, — согласился я и схватил себе солёных орешков из чашки. Что ж, вечер четверга оказался любопытнее, чем я думал, качественный товар, всем рекомендую. — То есть, вы с этим человеком знакомы?

— Я не знаю, — так же металлически отозвался Тинт, на автомате поднеся к губам свой бокал, но забыв о нём. В стекле глазных яблок юноши плясали отсветы падающих капель дождя. — Я миллиард раз думал, кем же он мог быть? Может, моим школьным учителем? Или сыном друзей моих родителей. Может быть, это была улыбающаяся девушка на стойке регистрации в больнице. Всегда мрачный уборщик со шрамом во всю щёку или даже какой-нибудь мой родственник, который знает меня, и ему рассказали про этот случай. Но мне не даёт покоя то, что я знал его когда-то, я видел этого человека и не смог схватить.

— Почему ты называешь его крысоловом? — спросил я. — Я хочу сказать, зачем ему заманивать читателей?

— Я не знаю, — пожал плечами Тинт. Он как будто очнулся, отпил большой глоток пива и посмотрел на меня подозрительно — не смеюсь ли я над ним; я не смеялся. — Я думаю, ему просто нравится проверять свои силы. Смотреть, идут ли за ним и за его словом те, кто слышит его впервые. Сияет ли его стиль через мутную воду других текстов. Он похож на человека, который зарабатывает миллиарды с нуля снова и снова.

— И много у него читателей?

— Да. Очень много. Каждый раз на каждом новом месте всё больше. Не думаю, что кто-то понимает, что это он же. Он старается менять темы и стили.

— Тогда как же ты понимаешь, что это он?

— О, я научился его распознавать, — улыбнулся Тинт. — Он оставляет маячки, как серийный убийца. И его видение мира… Другое. Уникальное. Я смотрю на его текст и понимаю, что это он. Вокруг него мир… Преображается. Он становится большим сном, который раскачивается и меняет формы, одно преображается в другое, незначительное становится значимым. Он видит мелкие детали и, как волшебник, превращает стол в поле для гольфа, где все стараются закатить пищу в полости своего рта, а дверь в недалёкую недовольную женщину, воткнувшую руки в бока и уставившуюся в дверной косяк. Думаю, если бы я услышал, как он говорит, я бы сразу понял, что это он. Он не может быть обычным человеком, он — писатель-крысолов. Даже когда он открывает рот, я уверен, он ведёт за собой, и не думаю, что он может остановиться и стать не-собой. Только не в словах.

— Ну, привет, — отмахнулся я. — Лучших серийных убийц так долго не ловили именно из-за того, что они были компанейскими дружелюбными парнями, весьма социально активными и милыми. Может быть, и твой крысолов в свободное время говорит одними существительными в связке с глаголами — на одном сидит, вторым погоняет.

— Нет, — робко улыбнулся Тинт и, вроде бы, даже заалел щеками. — Он просто не может говорить так же, как все. У него не получается, потому что он — это он.

Некоторое время мы сидели молча и пили пиво, залипая на бесконечные строчки водных иероглифов, текущих вниз по стеклу.

— Ну и что ты с ним будешь делать, когда выследишь? — пожал плечами я. — Я хочу сказать, ты же зачем-то его выслеживаешь, не просто попросить автограф и сообщить, какой ты поклонник его творчества.

Тинт помолчал. Сейчас он особенно походил на себя в подростковом возрасте — тот же острый нос, серые ясные глаза, тонкие и вечно обкусанные губы, упрямый подбородок. Но, главное, этот ртутный взгляд, пронзающий мир стальными лезвиями. Он всегда был проницательным парнем. Шебутным, но проницательным.

— За этим домом раньше был рынок, — сказал Тинт. — Довольно шумное и грязное место. Рынок назывался «Море», и я помню, как все смеялись, когда какой-то шутник украл из названия над одним из входов букву «Е». Это кафе открыли в то время и назвали его «Кофе у моря», хотя, конечно, никакого моря у нас в городе нет и не предвидится. Это именно его тип иронии. Думаю, я позвал бы его в это кафе. Скорее всего, вечером в один из четвергов — ты знаешь, он ценит четверги больше других дней недели. И рассказал бы ему эту историю за бокалом пива, как историю чудаковатого хобби.

— Звучит, как неплохой план, — согласился я. — А потом?

— Не знаю, — легко ответил Тинт. — Думаю, я не хотел бы его смущать или раскрывать, поэтому под конец сделал бы вид, что это просто история. Кроме того, вряд ли это случится, он наверняка давно живёт очень далеко, и я никогда его не найду.

— Скорее всего, — согласился я, допивая пиво. Кроссовки уже ныли фантомной мокротой от предстоящей встречи с лужами. — Что ж, раз это просто история, должен сказать, это весьма занятная история. Я надеюсь, что и твой писатель-крысолов когда-нибудь запьёт её пивом в этом чудесном кафе в один из четвергов.

— Я тоже, — легко ответил Тинт и, резко допив своё лимонное пиво, встал тем же рывком, как люди сдирают пластырь со свежей раны. — Ну что, пойдём?

— Пойдём, — ответил я.