Древние Славяне. Соль. Книга вторая. Масленица

Марина Хробот, 2021

XII век. По Древней Руси идёт волна Крещения. Огнём и Мечом. Горожане городка Сукромля уже прошли Крещение… и смирились. А в деревне Явидово пока всё спокойно. Её жители и гости неделю празднуют Великую Масленицу. По обычаю, нужно веселиться до упаду и каждый день по-разному. Присматриваться к женихам и невестам, хвалится семейным достатком и умением в ремёслах. И только молоденькая Василиса, лучшая охотница на всю округу, мечтает стать супругой любимого княжича Милояра и ни о чём другом думать не может. И никто не знает о грядущих испытаниях.

Город Сукромля. Понедельник. Церковь

Через два дня после Крещения, в пустые дни седмицы, на строительстве церкви горожане успели растопить кострами землю, вырыть котлован, вбить рядами колья, чтобы они держали лежни-брусья и… всё. Работать на великий праздник Масленицы они отказались. Все до одного. На стройке остались только монахи, вместе с отцом Николаем, непривычно одетые для горожан в длинные тёплые рясы на волчьих или заячьих шкурах.

* * *

Новгородский младший воевода Лихва со своими дружинниками, решил заново пройтись по домам и, либо вывести горожан на работу, либо забрать ещё по овце или козе, если кто не повесил на шею крестильный крестик.

Об этом Лихва и боярин Юлья заявили князю Белогору за ужином в поварне. Всегда спокойный князь смотрел на гостей с тихой ненавистью. Воевода Лихва ел лениво, в обед обожрался осетриной. Но свиную рульку держал крепко, а руки вытирал о скатерть. Боярин Юлья ел осторожнее, придвинув к себе ближе поднос с молочным поросёнком и кувшин с брагой.

Зашедший в поварню воевода города Сукромля Горыня уверенно сел напротив нежеланных гостей и тихо проговорил:

— На Масленицу никого заставлять работать не будем, иначе люди поднимут бунт. И мы, дружинники, поддержим наших горожан.

Одет сегодня Горыня был в простую одежду, не в военную. Из-за густых волос и бороды, широкий в плечах и высокий ростом, он смотрелся лесным вепрем. Лихва был чуть меньше, а низенький боярин Юлья выглядел зайцем перед кабанами, хотя сидел в военных кожаных портах и в кольчуге.

— Ты охренел, Горыня? — Удивился Лихва. — Ты попрёшь против Новгородского князя?

— Правильно решил мой воевода. — Медленно проговорил князь Белогор. Роста князь был среднего, не толстый и не худой, возраста такого, что уже воспитывал трёх мальчишек и девочку. Но взгляд тяжелый. Сразу было понятно — князь. — Нельзя принуждать народ работать. Вы и так с крещением много страшного наделали. А ты, Лихва, и ты, Юлья переждёте седмицу, попьёте пива, у меня его отдельный человек варит, а по утру будете ходить на работу строить церковь.

— Дай мне Гаяну на седмицу, князь, — непривычно просяще сказал Лихва.

— Гаяну не дам, — как отрезал Белогор. — Она не мыльница, она наложница. В городе есть пара мыльниц, у меня для гостей подрабатывают. А Гаяну не трогай. Даже когда женюсь, её от себя не отпущу.

— Это смотря какая тебе супруга достанется, — усмехнулся Лихва. — Меня мачеха воспитала, в дружину продала, когда своих нарожала. Строгая, очень. Так отец её до сих пор боится и другой супруги не привёл.

— Отец Николай настаивает, — встрял в разговор Юлья, вытирая ладонью рот от жира с куска поросятины, — что Масленица бесовский праздник и его нужно отменить.

— Да ты чего, Юлья? — Повертев хрустнувшей шеей, Лихва отпил пива из высокой кружки. — Я ещё хочу жить, а если запретить Масленицу, то народ поднимет бунт. Не-ет, мне и так ночью приснился Золотоволосый Сварог и грозился, если буду лютовать, отсохнет мне правую руку, в которой я не смогу держать меч. Но уезжать тоже пока нельзя. Нужно возвести хотя бы половину церкви, а то из монастыря Великому князю отправят грамоту, и у нас отберут всё, что мы здесь набрали.

Развалившийся на лавке Юлья отложил на лавку свой меч в богатых кожаных ножнах с дорогими каменьями, и пил не из кружки, а прямо из кувшина.

— А чего мы тут набрали? — громко удивился он. — Нас пятеро, не считая раненого дружинника. Пока до Новгорода доедем, так телёнка сожрём, хлеба подъедим. Половину баранов нужно отдать монахам, у них скоро закончится пост. Что останется?

— Не боитесь гнева наших богов? — лениво поинтересовался Горыня. Не дожидаясь ответа, он встал, сплюнул в сторону и вышел из поварни.

— Что это с ним? Плюётся при нас, — удивился Юлья.

— Кузнец Любоград, которого забили твои дружинники при крещении, был его двоюродным братом, — помрачнел князь.

— Н-да, — Лихва почесал сальные волосы. — Мудьёво получилось. Но ведь кузнец нашему дружиннику спину перебил молотом. Боец лежит, не встаёт. Помрёт, наверное. Нехорошо получилось.

— Нехорошо? — усмехнулся Белогор. — Половину города избили, мужики до сих пор обижены, синяки на теле считают, челюсти на место ставят. — Стряхнув со скатерти объеденые дружинниками кости на пол, он сердито выговаривал: — Дом кузнеца с кузней сожгли, хозяина до смерти забили. Две супруги горелую кузню делят, а третью, младшую, они вообще выгнали. И отправилась она с дочерью в деревню Явидово, в нищету. А ты говоришь «нехорошо?»

— Баба-то хоть красивая? Я её видел только в слезах, не разглядел, — прекратил неприятный разговор Лихва.

— Одним удом мужики думают, — проворчала Гаяна, войдя в поварню. Молодка цвела самым ярким бабьим цветом, когда тело в соку, а седины ещё нет. Да и одета она была празднично. — Младшая жена у Любограда, тётка Малина, очень красивая, но не для тебя.

— Значит, не пропадёт, — равнодушно заключил воевода, стараясь не пялиться на желанную наложницу. — Лады, князь, посидим ещё в твоём городишке. Мои дружинники помогут монастырским мужикам строить церковь.

— Я тоже буду строить, — пообещал боярин Юлья, не отводя взгляда от лаптей Гаяны под длинной юбкой с расшитым подолом, представляя её стройные полноватые ноги под юбкой. Ещё ни одна баба за всю жизнь ему так не нравилась. — А с Крещением получилось жестко… Хотя бывало и хуже. У тебя, князь, Волхов Ветер мудрый, сумел обойтись малыми смертями.

* * *

Отказавшись от Крещения, семеро стариков из разных семей ушли в дом Волхва Ветра на край города и там сожглись, разложив горящие лучины по всем углам домишки. Во время пожара они уже спали на полу и по лавкам, а до этого пели песни и плясали, топая изношенными за долгую жизнь ногами, готовясь к уходу в Верхнее Лето, где всегда тепло и сытно.

Чтобы люди не мучились, Волхов Ветер оставил старикам жбан грибной настойки, от которой люди на время сходят с ума, а потом крепко спят, если не отравились до рвоты. В тот скорбный день Ветер, стоя на княжьем холме, видел, как сквозь тёмный дым над его горящим домом поднимаются вверх светлые облачка семерых душ.

Стариков, что сожглись в его доме, хоронить по отдельности не стали. Разбили до основания глиняную печь, сгребли обгоревшие тела на середину пожарища, завалили сверху недогоревшими брёвнами и заново подожгли. После закидали кострище землёй и получился погребальный холм.

Родственники стариков плакали, пели, даже немного плясали на холме, отмечая тризну со скромной закуской и брагой… и утром разошлись по домам готовиться к Масленице.

Забитого новгородскими дружинниками кузнеца Любограда сожгли и закопали на общем кладбище его две первые супруги и четыре сына. Младшую Малину к обряду не допустили — выгнали на зимнюю дорогу вместе с дочкой, отдав им только сани и кобылу.

— Возьми из хозяйства, что можешь увезти, Малина, — с многолетней неприязнью сказала старшая жена Любограда. — И больше здесь не показывайся. — Он тебя больше нас любил и этого мы тебе не простим.

Видя недобрые взгляды сыновей кузнеца, своих однолеток, Малина согласилась.

* * *

На следующее утро после разговора у князя, на приготовленной площадке под строительство церкви горели костры, грели землю и отощавших монахов. Чурбаками и натянутыми между ними верёвками были размечены будущие стены.

Монахи и дружинники сыпали замёрзший песок в вырытый котлован и вбивали в землю обтёсанные брёвна.

Мимо проходящие горожане останавливались и тут же шли дальше, заметив новгородских дружинников, а те, лениво подойдя к мужику или бабе, показывали на ворот тулупа, и приходилось распахивать одежду и показывать деревянный крестик на верёвочке. Иначе горожанин получал по уху и его тащили в дом, забрать овцу или гуся. Бабы, все как одна, были с крестиками, действуя по древнему женскому принципу — врагу легче «дать», чем объяснить почему не хочешь, а то могут зашибить, и семья пропадёт без хозяйки.

Крестик у баб висел на рубахе между бусами и оберегами Рожаниц и Лешачих. Заметивший это отец Николай два раза было возмутился и даже погрозил пальцем богато одетой девочке из купеческой семьи, но та только фыркнула и спряталась за отца. Купец молча убрал свой крестик под рубаху, взял дочку за руку и потащил её к Священному Холму, на ходу ругаясь:

— Уйди, монах, от греха подальше. У вас свои праздники и обряды, у нас свои.

* * *

На Священный Холм единой толпой шли десятки горожан. Только проход их был не таким весёлым, как обычно. Мужиков было больше пьяных, чем трезвых и бубенцы на подолах женщин и девочек звенели негромко, а у некоторых и вовсе их не было. Хотя многие дети, у которых не было смерти в семье, ещё вчера утёрли слёзы.

Чуров богов в Сукромле было больше, чем в соседних деревнях — двенадцать. Помимо основных семи были ещё Хорс — бог солнца, переходящий с приходом длинных дней от Леля в Ярило. Чур его был отмечен восьмилучёвым коловоротом. Святовит — бог войны и победы, что для города Сукромли, стоящей на перепутье многих дорог и иногда отбивающейся от нападений недругов, было необходимо. Ему в деревянные руки на время Масленицы вкладывали меч и булаву. И Дивана — богини охоты, с навешенными сегодня на плечи луком и тулом со стрелами.

Чуть в стороне от основных богов стоял чур Чернобога — злого бога Упырей, приносящего несчастья. Он, осиновый, с привязанной чёрной бородой до колен, стоял выкрашенный сажей в чёрный цвет. Рядом темнел чур Марены — марева сознания, богини болезней и смерти, её распущенные седые льняные волосы до пояса закрывали глаза.

И все чуры стояли не отмытые и не украшенные. Не до того было горожанам во время Крещения.

* * *

— Вот вроде бы делаем благое дело, выполняем поручение великого князя Новгородского, а чувствую себя сволочью, — жаловался Юлья, вытирая под волчьей шапкой пот. Он вместе с писцом Корнем перенёс из саней к пыхтящим от тяжелой работы монахам ящик с киянками^[40], и уселся на необтёсанном бревне, рядом с новгородским воеводой.

— Ты чего, за стариков переживаешь? — отмахнулся Лихва, так и не вставший с утра с большого бревна, не подошедшего для строительства. Он наблюдал за порядком. Проходящие мимо мужики, со злобой смотрели на него. — Не нужно переживать. Старики ушли в лучший мир. И внукам их радость — меньше нахлебников.

— У меня плохое предчувствие, — не успокаивался Юлья.

— У тебя предчувствие, а я по жене соскучился, — ворчал писец Корень, сев рядом с Юльей и делая пометки на цере^[41] в списке принесённых инструментов. Вечером он, ровняя воск, переносил пометки на бересту.

— Да чего это ты? — Удивился Лихва. — Дворовых девок у князя полно, бери любую.

— Да не хочу я любую, — с тоской объяснил Корень. — Я хочу свою жену, она лучше всех. На других у меня уд не поднимается.

— Да, жена у тебя, действительно, баба видная, — засмеялся Лихва.

Покусывая отросшие пшеничные усы, Юлья чертил сапогом по снегу круги.

— Вы всё про баб… а у меня сердце не на месте. — Боярин смотрел на монахов вчетвером уложившим тяжелое бревно в пазы самого нижнего венца^[42] сруба и стучащие по нему киянками.

— Да, тяжко здесь. — К дружинникам подошел отец Николай. — Горожане обходят нас стороной. — Разведя худые руки отец Николай вздохнул. — На всё воля Господня, мы хотели, как лучше…

— А получилось, как всегда! — хохотнул Лихва.

— Я больше не буду наказывать и калечить горожан, — тихо сказал Юлья.

— А кто тебя заставляет калечить? — Лихва сморкнулся в сторону. — Дал пару раз в морду мужикам, увёл со двора овцу, и они сами побегут креститься.

— А в Ружове? Ты помнишь, Лихва, там двое детей не успели выскочить из дома…

— Бывает такое, бывает, — поёжился Лихва, вспоминая полыхающую пожаром улицу непослушного городка.

— Я тоже не хочу больше ездить на крещения. — Корень сильно замотал головой. — Никакого понимания, и дома перед дочками стыдно показаться. Нужно менять жизнь.

— Иди, меняй. И хватит пиздеть. Дружина! Монахи! — Крикнул Лихва в сторону стройплощадки. — Идём обедать, вечером доработаем.

* * *

Увидев уход чужаков, горожане на Священном Холме повеселели. Пять празднично одетых девственных девиц у общего костра по очереди скинули с лиц платки и прокричали заклички, провожая Зиму. Горожане, особенно дети, старательно трясли ладонями, изображая трепет крыльев жаворонков и других птиц, прилетевших к тёплым дням.

В жертвенной корзине, косо пристроенной на еловый пень, лежало мало блинов. Не все пришли на праздник. Мужик в шкуре Медведя-Кома не плясал и не вертелся. Мрачно сидел перед костром, подкидывал дрова и, плача, скулил:

— Не будет в этом лете урожая. Совсем не будет, если не сожжем Масленицу.

Князь сегодня не появился. На деревянном помосте стояли Волхов Ветер и воевода Горыня. Чуть дальше у жбанов с крепкими напитками сидел молодой дружинник Мстислав, светлый волосами и небольшой бородкой. Был он похож на своего старшего брата, князя Переслава. Жить Мстиславу нравилось только в Сукромле, в дружине, и возвращаться в Явидово он не собирался. Терпеть не мог домашнее деревенское хозяйство.

Волхов запахнул длинные одежды, расшитые знаками мужских богов, и повысил голос:

— Пришла к нам сегодня Масленица! Но не светлая, а тёмная! Много горя принесли последние дни пустой седмицы!.. — Ветер оглядел пришедших, таких родных ему горожан. — Но жизнь продолжается! И мы обязаны встретить солнце Леля и почтить наших богов. Вставайте в хоровод.

— Княжич Мстислав, — обернулся воевода Горыныч к помощнику. — Открывай жбан с пивом. Бабоньки, богатого стола сегодня не получилось, много подъели запасов у князя, пока церковь ставили и Крещение отмечали… будь оно не ладно. Новых угощений не успели напечь-наварить. Ставьте у кого что есть.

Из-за пазух зимних рубах, из блюд, завязанных в рушники, горожанки ставили на общий стол еду и кружки, пили разливаемую Мстиславом брагу и кланялись чурам.

* * *

В княжеской усадьбе боярин Юлья прижал Гаяну к брёвнам стены дома на заднем дворе, пока в хоромах обедали. Шептал жарко, хватая потными ладонями руки красавицы-наложницы, но молодка Гаяна уворачивалась от поцелуев. Да и неудобно было, Юлья еле доставал ей, высокой, до подбородка.

— Я с тобой обвенчаюсь по христианскому обряду. Ведь и ты и дочка твоя Цветана от князя, крещёные. У них, то есть у нас, у христиан, супруга может быть только одна, остальные — грех.

От боярина пахло чесноком и перегаром.

— Да лучше я у Белогора в наложницах буду, чем с тобой жить, — отбивалась Гаяна.

— У меня ты будешь хозяйкой большого дома, боярыней, а здесь ты никто. Князь женится и сошлёт тебя его супруга в глухую деревню и даст приданого мало-мало, у тебя самой ничего нет, мне уже повариха ваша всё рассказала.

Держа боярина от себя на вытянутых руках, Гаяна повысила голос:

— Тогда я поеду с Лихвой. Бояр много, а воевод, хоть и младших, в Новгороде только трое. Лихва тоже хочет взять меня в супруги, я чувствую.

— Ты ему не верь, Гаяна. — Руки Юльи не сдерживались и тянулись к грудям девушки, зазывно выпирающими под рубахой. — У Лихвы все жены либо погибали, либо калечились. Одну он со зла приказал не пускать домой, поздно с посиделок пришла, и она зимой ночевала в холодной мыльне. Кашляла две седмицы и померла. Вторая после его побоев сухорукой стала. Он её выгнал обратно к родителям, дал с собою только одну овцу и вернул приданое. Сына оставил себе и сразу записал в Малую Дружину… он редкая сволочь.

Гаяна стала слушать внимательнее.

— А я ласковый, даже когда пьяный. Обеих своих прежних жен отправлю в деревню и будешь ты жить боярской жизнью.

— Князь не отдаст мне нашу дочку Цветану, очень её любит. — Молодка постепенно успокаивалась и даже разрешила боярину провести рукой по своей груди.

— Новых нарожаем, красота моя… — И тут он увидел, как меняется взгляд Гаяны-матери. Серые зрачки её стали тёмными. — Не беспокойся, мы твою дочку выкрадем.

С правой стороны послышались острожные шаги по скрипящему снегу.

— Это о чём вы тут шепчитесь? — Появление Лихвы заставило Юлью отпрыгнуть от молодки. — Гаяна, тебя усатая Куня-повариха зовёт посуду мыть. Дворовые бабы сбежали на Масленицу на Священный Холм, не побоялись обещания князя их выпороть.

Быстро засеменив к заднему крыльцу, Гаяна оглянулась, сравнивая огромного Лихву и мелкого Юлью… Оба не нравились.

— Прямо дрожу, когда её вижу. — Пожаловался Юлья Лихве. — Пойду снова на стройку церкви, отвлекусь.

— Вот ведь лепёшка коровья, говно из-под подмёток. — Удивлялся вслед Юлье Лихва. — От горшка два вершка, а на такую бабу глаз положил…

Примечания

40

Киянка — большой деревянный молоток из плотных пород дерева.

41

Цера — дощечка, залитая воском, на которой делали пометки. Затем заметки переносились на бересту, а церу заново заливали воском.

42

Венец дома — ряд брёвен по периметру.