Древние Славяне. Соль. Книга вторая. Масленица

Марина Хробот, 2021

XII век. По Древней Руси идёт волна Крещения. Огнём и Мечом. Горожане городка Сукромля уже прошли Крещение… и смирились. А в деревне Явидово пока всё спокойно. Её жители и гости неделю празднуют Великую Масленицу. По обычаю, нужно веселиться до упаду и каждый день по-разному. Присматриваться к женихам и невестам, хвалится семейным достатком и умением в ремёслах. И только молоденькая Василиса, лучшая охотница на всю округу, мечтает стать супругой любимого княжича Милояра и ни о чём другом думать не может. И никто не знает о грядущих испытаниях.

Деревня Явидово. Масленица. Понедельник-Встреча. День

Семье Снежаны хватало берёзового сока от двух берёз, что росли на заднем дворе, и им не приходилось идти на опушку леса. Первое, что сделали в семье, придя из Священной Рощи — переоделись в обычную одежду и, прихватив берестяные бутыли с широкими горлами, вышли на двор. Встав вокруг берёз, они попросили у них прощения и низко поклонились. Снежана воткнула ветки в многолетние «роднички» и поставила под них берестяные бутыли.

Несмотря на праздничное настроение, пришлось доить коз, убирать навоз за коровой Звёздочкой, ещё не отелившейся, за свиньями и овцами, топить печь и снова варить напитки и ставить тесто для утренних блинов и пирогов.

* * *

Ближе к вечеру все, особенно сёстры и Василиса, рассматривали завтрашние наряды, делая их непохожими на сегодняшние, менялись поясами, повязками в косу и безрукавками.

— А я привяжу завтра к поясу свой складной ножик! — настаивал засыпающий на печке маленький Сотя. — Я уже взрослый…

Устав от сегодняшнего дня Ведогор сидел на лавке и вытёсывал серединки из поленьев для дочерей и племянницы, им завтра нужно будет привязать колодки к коленям, знак их готовности для сватовства.

— Дядя, хорошо бы и вдовой Оне колодку сделать, — попросила Василиса. — Она ведь тоже теперь в невестах, скорбные месяцы по супругу давно прошли.

— Батя-то сделает, — отозвалась Дива, сидящая рядом с Милой за столом с разложенными новыми нарядами, до которых не дотрагивались всю зиму, ожидая Масленицу. Она подшивала свою юбку для Василисы, гораздо ниже неё. — Мы отнесём колодку, а свёкор её, Хомыч, тебе этой же колодкой настучит нам по голове! Не отдаст он Оню невеститься. Не отдаст.

— Да, — согласилась Мила.

— Она ему что, дочь родная? — Возмутилась Василиса, перебирая юбки. — Она сноха и он её принуждает… сами знаете к чему. Моя подруга Оня не рушник подарочный, чтобы её отдавать или не отдавать, не его пёсье дело.

— Ишь ты, как заговорила, — хмыкнула у печи Домослава. — Ладно, Ведушка, долби ещё одну колодку, пусть сёстры отдадут вечером Оне.

Вечером Василиса пошла за водой вместе с сёстрами. Они становились у дома Хомыча и стучали коромыслами в ворота. Все три сестры одновременно орали: «Оня, выйди, выйди, Оня!», пока в калитке не встал злой и всклокоченный Хомыч в кожаном переднике для чистки овина, в старых портах и дырявой рубахе. Он зевал в кулак.

— Чего надо, стерьвы драные?

— Мы не тебя звали, — не боялась отвечать Дива. — Нам нужно поговорить с Оней. С Оней!

— Да, — подтвердила Мила.

— Нету её, — усмехался Хомыч.

— Тогда держись! — повысила и без того громкий голос Дива. — Ославим на все деревни. Невестки у вас сбегут из дома от стыда. На Масленицу народу столько понаедет и есть бабы очень злые на своих свёкров.

— Не будешь выпускать Оню, тогда деревенский сход запретит работать с твоей семьёй! Одной семьёй будете сеять и косить! — вступила в ссору Василиса.

— Да! — согласилась Мила.

— Пошли вон отсюда, — угрожающе сказал Хомыч.

— Я поговорю с княгиней Умилой, — разозлилась Вася. — Всё ей честно расскажу, и она меня послушает.

Хомыч задумался, потеребил седую бороду. Ссорится с княгиней он не хотел.

— Нету Они… вместе с другими невестками пошла на посиделки к ткачихе Славунье. Подолом крутить и песни петь, блядина молодая.

— Держи, сволочь! — обогнув мужика, Василиса кинула за калитку, во двор, выдолбленную полукругом из полена колодку. — И завтра Оня должна быть на смотринах, с приданым на прилавке.

* * *

Пока сёстры шли к колодцу, мимо проехали двое саней. Не такие, как в Явидово, немного короче и расписаны другими узорами.

В первых санях правил лошадью мужик, а за ним сидели баба и две девицы. Вторыми санями, гораздо интереснее, с впряженной лошадью песочного окраса, богато расписанные знаками Мокоши и птицами, и загруженными сверх меры, правила хмурая и на редкость пригожая женщина. Рядом сидела заплаканная девушка, прижимавшая варежку к носу и к глазам. Совсем молоденькая. Не красавица, но милая. Ещё в санях лежали связанные две овцы. В клетках спали куры и утки.

— Гляньте, гляньте, невест привезли, ой привезли, ой нас замуж не возьмут, — заливисто рассмеялась Дива.

— Откуда они? — улыбнулась Мила.

Василиса ничего не сказала, с неприязнью глядя на соперниц.

— Первые из Корзово, — донесся сзади женский голос. — Соседка моя бывшая, дочек везёт. А вторые сани я не знаю.

Сестры обернулись. За ними спешила за водой Рыжая Рута, держа в левой руке вёдра и помогая правой, с коромыслом, не упасть на сколькой дороге. Молодка видная, с рыжим цветом волос, с длинными бровями, румяная, с яркими губами и с утра в расшитом тулупе.

У колодца толпились и бабы, и мужики.

— Я тоже пойду на смотрины, интересно, что принесут невесты. — Тётка Пчела, переливала воду из колодезного ведра в свои вёдра, стоящих в салазках, одно за другим, снова и снова крутя поворотное бревно с цепью. — Работницы в доме нужны, я уже еле ползаю от усталости. Одна горбачусь на всех мужиков. Надоело.

И она, закрыв крышками вёдра, потащила салазки за собой.

Дива, Мила и Вася в разговор не вступали, не выросли ещё для обсуждения взрослых бабских сплетен и слушали молча.

— Все девицы, как девицы, приданое завтра выложат, — веселилась толстая Тихомира, стоящая рядом с такой же Ладимирой. — А Василиса принесёт подстреленную лису.

— Зачем лису? — Смеялась Рыжая Рута. — Их сейчас стрелять нельзя, с приплодом они. Принесёт зайца-беляка по всей шкуре плешивого.

Василиса слушала, тихо улыбаясь и думала: «Правильно бабы говорят. Ну, принесут все девушки приданое, а я чем удивлю?»

— Смотри, куда расписные сани завернули, — с удивлением прокричала Ладимира. — К Щуке-вонючке. Разве у неё есть родственники?

Бабы наблюдали, как во двор неприятной соседки заезжали сани. И кобыла, запряженная в них, песочного окраса, была незнакомая. Ворота в заборе Щуки никогда не закрывались, ей было лень их подправить.

— Была у неё младшая сестра, в Сукромлю от Щуки и матери сбежала. Вернее, они её обменяли на свою жратву. Давно. — Вспоминала Тихомира, снимая рукавицы. — Ишь, как теплеет. Выдали Малину за старого кузнеца Любомира в Сукромле. А теперь, видимо, сестра привезла дочку сватать.

— Как они смогут жить у Щуки? Там же грязь и вонь. — Удивилась Ладимира. — Сестра её и племянница с виду ладные, чистые.

— Видимо, припёрло баб, раз они сюда из города добрались, — решила Тихомира.

— Бабоньки, — к колодцу подошла Ведунья с корзиной, снегоступами и двумя палками. — Мне помочь нужно, снадобье истолочь и сварить с травками. С утра вся княжья дворня объелась и дрищет в нужниках. Надо бы сбегать к старухе Аните, она много трав сушит, и у неё точно ещё осталось. Пошлите к ней мальца, пусть принесёт.

— У нас самих дети животом маются, — возразила Тихомира, до этого не спешащая домой. Её вёдра с водой стояли у ног. — Не добежит малец до бабки Аниты, три раза по дороге присесть придётся. А везде снег и он задницу примёрзнет, или, что хуже, мудья простудит.

— И мои пятеро из нужника не вылезают, как и соседские пятеро. — Ладимира подхватила коромыслом верёвки своих вёдер. — У нас же дети на праздники вместе за столом сидят, по-родственному.

Обе подружки, со временем ставшие похожими на родных сестёр, поспешили уйти от колодца.

— Нам бабушка Снежана не разрешает у тебя учиться, Ведунья. — Отказались близняшки. — А уж к Антите по высокому снегу мы сами не пойдём. Ты, Ведунья, не обижайся.

— А я помогу, мне интересно. — Василиса приставила вёдра и коромысло к колодцу и подошла к Ведунье. — Только недолго.

— Иди, не сомневайся, — прошепелявил беззубый дед Бакота. — Ведунья плохому не научит. Мы за столько дет давно это поняли.

— Вот и хорошо, улыбнулась Ведунья. — Держи палки, корзину, снегоступы и беги прямо сейчас. Передашь травнице пирог с курицей, он в заплечной корзине. — Ведунья натянула верёвки корзины на плечи. — И поспешай, солнце скоро ляжет в закат.

* * *

У бабки Аниты Василиса не хотела задерживаться. Поднялась на низкое крыльцо, прислонила в угол палки и достала из корзины пирог, завёрнутый в тряпицу. Не снимая снегоступов, зашла в дом, где изнутри вся крыша была завешана пучками трав.

Невысокая старушка в старом, залатанном на плечах и у ворота шерстяном платье, лежала в обнимку с пятнистым, розово-серым кабанчиком.

— Доброго дня. В деревне травки нужны от слабости в животе. — Василиса поклонилась странной старушке и положила на стол пирог. — Прими бабушка Анита. Ведунья передала, он с суженой кислицей и курятиной.

Опустив кабанчика на пол, Анита, опираясь о бревенчатую стену, встала и, пошуровав в кожаном кармане передника, протянула Василисе нож.

— Вот, — бабка Анита махнула на две связки травок. — Срежь вон тот пучок и тот, что над дверью. Тебя Ведунья ко мне послала из-за того, что себе на замену готовит? — Нервно огладив платье, Анита начала теребить у горла завязки. — Я тебя научу разговаривать с деревьями и травами, если у спею.

Подпрыгнув, Василиса срезала пучки трав и стояла перед старушкой в растерянности.

— Не думаю, что на замену. Просто я привыкла много ходить, особенно по лесу. Мне не тяжело добежать до тебя.

— Спасибо за пирог, порадовала. — Старая Анита уложила в корзину Василисы травки. Она оглядывала девицу серыми, почти прозрачными глазами. — Ты приходи, Вася. Я мало кого вижу, а ты мне по душе. После моей смерти можешь занять этот дом.

— Но у меня есть новый дом, — осторожно заметила Василиса и старалась дышать в сторону. Несмотря на травы, запах старой, давно не мывшейся старушки и её кабанчика с грязным задком, шибал в нос. — Мне не нужно, отдай ещё кому-нибудь.

— Не отказывайся, — тихо перебила Васю Анита. — Меня скоро не будет и дом твой. Главное — не выгоняй и не режь моих домашних. Корову Уважу, гусыню Утю и этого кабанчика Тютю. — Понимая, что речь идёт о нём, Тютя моргал маленьким умными глазками в белёсых ресницах. — Он, видишь, небольшой, но поросята от него крепкие, из всех деревень свиноматок везут, едой платят. Знаешь, как смешено он на свинушек запрыгивает? Я ему пенёк для удобства подставляю, пока хозяева свиноматку держат.

Рассмеявшись, Василиса погладила пятнистого Тютю по голове и тут же посерьёзнела.

— Мне некогда, торопиться надо, Ведунья траву ждёт и темно скоро будет. А где у тебя коровник?

— Нету, — Анита прижала жилистые руки к груди. — Они, мои родные, здесь, в доме, в сенях живут. Сейчас за двором гуляют. И им тепло и мне за молоком да яйцом далеко не идти. — Попятившись, старушка села на лавку. — А свой дом никогда лишним не бывает. Без своего дома жизнь не в жизнь. Он крепкий, не сомневайся. А мне недолго осталось.

— Ой, не люблю я разговоры о смерти, — поморщилась Василиса. — Побегу я.

Она выскочила из дома Аниты и быстро пошла, споро помогая себе палками при ходьбе в высоком снегу и не видела, как старушка, вслед ей, провела плавный круглый знак оберега.

* * *

В доме князя Переслава, в клети Ведуньи, передав ей корзину с травами и сняв снегоступы, Вася села напротив пожилой женщины.

— Ведунья, а ты была когда-нибудь замужем? — набралась смелости спросить Василиса.

Здесь было темно, пахло снадобьями и травами. Над жаройней^[43] на треноге в котле кипела вода.

Поставив перед Василисой ступку с пестиком, знахарка насыпала в него сушеных птичьих желудочных плёнок, взятых из большого туеса.

— Была я замужем. — Ведунья несчастливо улыбнулась и рассказывала спокойно. Так бывает, когда душевная рана уже не так сильно болит. — Начиналось всё, как и положено, светло и правильно. Только познакомились мы с суженым моим, Порошеней, необычно. В самом начале осени и его и моя семьи отправились на санях собирать грибы, ещё первые, губастые^[44].

Но жили мы в разных деревнях и знали друг друга только вприглядку, встречались на общих праздниках и похоронах. Мы же все на земле через пять рук друг другу родственники…

Так во-от, я отошла от своих и поняла — заблудилась. Покричала: «Ау!» и пошла по солнцу в сторону деревни. Лета не было чтобы кто-нибудь не заплутал в лесу, но обычно все возвращаются. Потерявшихся насовсем, помнят много лет. И вот иду я себе, песенку про грибочки пою, второй короб набираю, первый уже закрыла и закинула за спину, а небо тем временем заволоклось тучами и солнце пропадало. Оглянулась я, а куда идти — не понимаю. Снова покричала «Ау», а в ответ ни «ау», ни «му-му».

И тут меня от страха пробила аж до пота… А из — за дерева вышла Лешачиха-Лохматка.

— Страшная? — немного испугалась Василиса, не прекращая толочь желудочки.

— Не очень. Ты добавь ещё плёнок в ступку. Народу много на общих харчах объевшихся и нужно сухих травок докрошить. — Ведунья не спеша стала отрывать травы от сухих пучков. — Так-то Лешачиха похожа на обыкновенную бабу, только волосы не в косы заплетены, а простоволосые торчат в разные стороны и мох с на них свисает. Ноги у Лешачих странные. У них босые ступни вывернуты наоборот, пятками вперёд. Смотреть жутко. Тут я вспомнила, чему учила бабушка. Когда заблудишься, нужно переодень лапти задом наперёд, и они сами тебя выведут в нужную сторону.

— Мне бабушка тоже самое советует, — вспомнила Вася.

— Не перебивай… Так вот, глядя на меня Лешащиха перетопталась, но молчала. Я тряпицу с яичным пирожком оставила на пеньке, а она махнула в нужную мне сторону…и сгинула. Пройдя совсем недолго, я оказалась на опушке берёзовой рощи. А впереди поле со льном, значит, я рядом с деревней. Льняных наделов у нас немного, а этот был княжеским, до небосклона тянулось.

Встала я у берёзы, прислонилась лбом к белому стволу, поблагодарила Лешачиху за подсказку. А тут прямо передо мной появился высокий парень в широких портах и светлой рубахе, ткнул меня в бок своим туесом с грибами:

— Слышь, девица, где ближняя деревня, кушать хочу, с утра голодный.

— Здесь рядом, по краю поля нужно дойти до пшеницы, а там уже и крыши будут видны.

Я отвечаю, а сама боюсь парня. Он чужой, а никогда не знаешь, как себя поведёт чужой человек. Тут начался дождик. Я стою и капли у меня стекают с платка на грудь. А парень стоит красивый, кудрявый. С его волос, перехваченными берестяной повязкой стекал на лицо дождик, на бородку, на усы, и он смешно с них слизывал воду. И я перестала бояться.

— Вместе пойдём, — сказал парень. — А то я лесу видел диких, они тоже грибы собирают. Могут обидеть.

— Пойдём, — сразу согласилась я.

И пошли мы с ним по лесу. Оба мокрые, дождь льёт, а мы улыбаемся друг дружке.

— Столько хватит? — спросила Василиса, показывая ступку Ведунье.

Очнувшись от своих воспоминаний, Ведунья слегка нахмурилась, но сразу пришла в себя.

— Подсыпь ещё… Так вот, по пути вышли мы с парнем к знакомому хутору и постучались в калитку крайнего дома. Там жила старуха Паша — одна-одинёшенька. Трёх дочерей замуж отдала, зятья всегда помогали и теперь она только ждала гостей. Сидела Паша на лавке под оконцем, грибы для засушки резала. А чего ей делать-то? Поленница забита дровами, у колодца на журавле ведро раскачивается, огород весь посаженный, из живности одна корова и кур полный двор.

Увидев нас, бабка Паша пригласила в дом. Тут же налила нам козьего молока, показала куда идти и сказала, что ей по делам нужно в деревню, и побежала в сторону, даже дверь за собой не закрыла.

«Тебя как зовут, девица»? — спросил парень и так заглянул в глаза, что я поняла — пойду с ним хоть на край света. «Лапушка», — отвечаю я. «Только я дочка Ведуньи, ко мне никто не сватается». «А я не испугаюсь. Меня Порошеней зовут».

Он поклонился мне и ушел в другую сторону, раза три на меня оглянулся и помахал рукой.

Пока я дошла до Явидово, с тяжелыми коробами с грибами, бабка Паша добежала в Корзово до свахи Разумеи, матери теперешней свахи Забавы. И орала она на всю деревню, что я и Порошеня собрались пожениться. Разумея, та из дома выскочила, заставила мужа запрягать коня в сани и вопила, что дочь Ведуньи собралась замуж. А уж Разумея знала всех в округе, даже родителей моих сватала и всех по именам помнила, кто кому в родственниках приходиться и кровосмешения не допускала.

В Явидово мама моя сидела на крыльце нашего дома, с виду спокойная.

— Я знала, Лапушка, что ты не заблудишься, а бабуля твоя поклоны Мокоше кладёт, просит помочь тебе выйти из леса. А где парень то? Уже слухи дошли, что ты в лесу нашла себе жениха.

— Он в Корзово ушел. — Я села на крыльце рядом с мамкой. — А от кого ты узнала о Порошене?

— Берёза прошептала. Я, когда за тебя волновалась, к нашему дереву во дворе, лбом прислонилась и увидела тебя и парня…

Тут и сани со свахой подъехали. Мама обернулась к толстой Разумее, уже разодетой для сватовства. Она от неожиданности, что дочку замуж возьмут, даже встать не сразу смогла. Знаешь, Вася, потомственных Ведуний неохотно в семью берут. Знают, что это навсегда и других супружниц в доме не будет… пока ведунья захочет жить с супругом. Вторую бабу мы рядом не потерпим… Так вот мама прямо со ступеньки спросила:

— Парень-то хоть хороший?

Спрыгнув с саней, сваха сразу пошла в дом.

— Тётка Паша сказала, что не пожалеет твоя Лапушка о супружестве.

Я и не жалела…

Вечером из Корзово приехали родители Порошени. Сваха Разумея из нашего дома до утра не уезжала, примеривалась, как ей очередную свадебку сварганить, да курочку с петушком и рушников расшитых заработать. Всё прикидывала с каких родителей сможет больше взять.

Познакомились мы тёплым летом, а свадьбу сыграли осенью. А нам уже так хотелось любви, так было невтерпёж, что я бегала на хутор бабки Паши, в лаптях на голую ногу. И мы с Порошеней проводили там ночку на сеновале. И ходить, казалось тогда, недалеко… И так нам было вместе сладко.

Глаза Ведуньи светились воспоминаниями и из них текли ручейки слёз. В слезах отражался огонь лучин. Казалось, течёт боль, но сладкая, молодая.

Василиса тоже вытерла слезу. А Ведунья продолжала вспоминать.

— Свадебку сыграли на две древни, хоть и небогатую. Жили мы хорошо в доме у мужа, и ни свекровка, ни свёкор не обижали. У них только один сын был, остальные три дочери, старшие сёстры, разъехались по домам супругов.

— Так у тебя уже давно нет мужа, Ведунья. — Удивилась Василиса, хлюпнув носом. — Его никто никогда не видел, я спрашивала. Помер?

— Убили, — ведунья вздохнула. — Через лето после нашей свадьбы, через седмицу после Купалы, на Корзово напали кочевники. С самого рассвета налетели. Спрыгнули с саней, заулюлюкали. В дома, на соломенные крыши пускали огненные стрелы. На мужчин и молодых девок, выскочивших из дверей, накидывали сети.

У нас и мужики и бабы по всем деревням владели мечами и луком со стрелами, с детства учили от врагов-налётчиков обороняться. Но три лета никто не нападал, вот и расслабились. Многих тогда увели. Поначалу так растерялись, что никого к князю на помощь не послали.

Когда наши мужики пришли в себя и подхватили мечи и луки, кочевники окончательно озверели. Били всех подряд. Моего Порошеню проткнули мечом насквозь, хотя таких видных, как он, всегда продавали в рабство. Это я потом узнала, позже.

Старух и стариков не брали, поубивали тех, кто не успел спрятаться. Беременных баб не тронули, других, что схватились за оружие, порубили. А я лежала в доме, плохо мне было от жары, беременная. Но меня один изверг за косы стащил с лавки, под дых дал, задрал подол и залез на меня сверху. Здоровый мужик, с белыми растрёпанными волосами, они всё время мне в лицо лезли. В потной вонючей рубахе, в таких же портах. А на нём и меч на поясе, и нож на перекрёстных ремнях с плеч. Так он, не снимая их, и набросился на меня на полу. И всё насиловал, не обращая внимания на мой живот. А у меня в нём уже стучалась Лика, на жестокость жаловалась.

За этим, в ремешках на туловище, вбежал второй, но насиловать не стал, увидев мой живот. Ничего не сказал, вышел.

Белобрысый лохматый взвалил меня на плечо и внес из дома. Тогда я увидела во дворе моего Порошеню и свёкра, оба пропоротые мечами, в крови.

«Что мы сделали тем людям, чем обидели», — не понимала я. — «Почему убивают и мучают?» Я закричала, чувствуя, как из меня потекла кровь, выбрасывается из живота ребёнок ни в чём не виноватый… и я потеряла сознание. Кому нужная чужая баба в крови? Меня там и кинули, во дворе. Повезло. Родилась моя Ликочка. Хорошенькая, только не разговаривает, хотя всё слышит.

Тут дружинники князя подоспели вместе с мужиками из Явидово. Мы с ними похоронили половину деревни. Костёр горел два дня, все дрова пожгли. С трудом, но мы выжили. Меня и Лику потом мама с отцом забрали сюда, домой, в Явидово. А Корзово постепенно возродилось. Кто успел спрятаться в лесу, кто сбежал от кочевников.

Больше детей у меня не было. Не беременела, хотя пыталась сходить замуж, но не получилось. Не могла забыть Порошеню… И тех извергов никогда не забуду. Не понимала я их.

— А теперь понимаешь?

— Теперь — да. Они не люди, они нелюди. В них больше звериного. Где приспичит — ладно бы ссуться, а ведь срут. Оголодал такой зверюга — отнимет последний кусок у кого угодно, а то и убьёт. Уд у него вонючий немытй встал, захотелось блядства — изнасиловал. Хоть бабу, хоть ребёнка.

— И что же, они Богов не бояться? — Возмутилась Василиса.

— А у них и боги такие. — Ведунья закладывала в кипящую воду травы. — Звериные. — Утерев лицо передником, она забрала ступу и высыпала желтый порошок в кипяток. — Иди домой, Вася, у тебя уже глаза слипаются.

* * *

Дома женщины и Ведогор ещё подъедали блины, и пили лёгкую брагу, но Вася поставила вёдра с водой к печи, отказалась от ужина и легла спать первой.

Примечания

43

Жаройня — небольшой открытый очаг в комнате.

44

Губастые — грибы, в отличие от пластинчатых — трубчатые: боровики, подберёзовики, маслята, подосиновики и т. д.