ВанСан

Марья Тралялянская (2025)

Молодой врач терапевт работает в глухой деревне, где интернет работает только если на крышу сарая залезть. Пытаясь добиться от начальства какой-то помощи, Иван Александрович задерживается на работе допоздна. Но однажды в кабинет врывается… Иван Александрович даже толком не знал, чем занимается Николай Игнатьевич в деревне…

ВанСан

— Слушайте, да вы же сами меня сюда отправили! — кричал в трубку молодой доктор, — сами сказали, что деревне нужен терапевт! Воздух свежий, речка, старички, чтоб им давление измерять и направления в районную выписывать. В итоге я тут роды принимаю у лошадей, потому что у бабы Нюры день рождения и колотые раны зашиваю свиньям, потому что алкаш Ромка решил не всю свинью резать, а по частям от нее отрезать. Да вот сегодня плечо вправлял Иванову, хотя я не травматолог и не хирург, но хоть с человеком пообщался. Ветеринар им тут нужен!

Доктор умолчал правда о троих мужиках из разных концов деревни, которые странным образом одновременно подхватили какой-то вирус и отлеживались по домам с температурой, но это было скорее исключением. В трубке доктору отвечали тихо, не повышая голоса, а сам доктор кричал от того, что стационарный телефон хрипел и чихал не хуже его свалившихся с вирусом пациентов — доктор был уверен, что его не слышат.

— Тут даже вышки мобильной нет! Ближайшая за лесом! А интернет ловит только если на сарай к Куликовым забраться… И то! Всего одна палка!

В трубке снова что-то возразили и доктор, краснея, сжал кулаки.

— А я написал, представляете?! Сидел, как… Петух на сарае полдня и писал через госуслуги обращение. Знаете, сколько это заняло? Три с половиной часа! Дочь Куликова мне чай дважды приносила! Я вообще не знаю, отправилось ли оно! — обессиленно закончил доктор и взглянул на часы над входом, — сейчас двадцать три двадцать и через пару минут свет…

Трубку затопила тишина. Доктор аккуратно — трубку он уже кидал, после чего аппарат стал хрипеть — положил трубку на рычаг и уронил голову в руки.

— Ну почему я?! — взвыл он на весь кабинет, а точнее на всё здание, которое состояло из трёх кабинетов, двух палат и полуразрушенной продуваемой всеми ветрами столовой.

— ВанСан, — без стука в кабинет вошел высокий сутулый мужичок неопределенного возраста и застыл на пороге, почесывая редкую рыжую бороденку, — там это… А вы че? Тогой-ть?

Доктор поднял голову и устало взглянул на вошедшего.

— Николай Игнатьевич, добрый вечер…

Он хотел сказать о многом. О том, что «ВанСан» вообще не его имя и звучит оно, как прозвище самурая-неудачника. О том, что надо входить после того, как постучал — хотя об этом Иван Александрович уже говорил, и объявление прямо на двери приклеил. О том, что рабочий день деревенского «лекаря» — с этим званием Иван Александрович за две недели работы смирился — завершается в девятнадцать часов. Но, видимо, это было совершенно бесполезно, поэтому, помолчав для порядка, Иван Александрович спросил:

— Что случилось?

Мужичок, Николай Игнатьевич, местный не то почтальон, не то механик — Иван Александрович так и не понял — виновато улыбнулся и, словно прочитав мысли доктора, трижды постучал по открытой двери.

— Можн?

— Говори уже.

— Там это… Куликова жена тогой-ть, — Николай Игнатьевич замялся, переминаясь с ноги на ногу.

Жена Куликова была женщиной видной, крупной и здоровой, как бык.

«С ее давлением можно в космос запускать, — подумал Иван Александрович, — как раньше говорили — „кровь с молоком“.

— Чегой-ть? — кивнул Иван Александрович мужичку, передразнивая.

А тот нахохлился, руки в бока поставил.

— Эка вот городские вы!

— Да не кипятись, Николай Игнатьевич, — махнул рукой доктор, — устал я просто. Говори, что случилось?

— Пропала она. Тогой-ть, говорю же.

Иван Александрович подпер подбородок ладонью.

— А я чего? От меня какая польза? Я не участковый…

— Да как же?! Написано же «участковый» над входом! Вон! — возмутился мужичок, тыча корявым пальцем в дверь. — Сразу под словом «врач»!

— Так я и есть врач! Доктор! Не полиция! — повысив голос, сказал Иван Александрович, — розыск следователи ведут, полицейские… Собаки служебные, в конце концов.

Николай Игнатьевич махнул рукой, но не ушел, а наоборот, ближе подошел.

— Вот ты сейчас все равно спать не будешь, ВанСан, а человек, может, в болоте тонет…

Иван Александрович тяжело вздохнул, вспоминая, как доктор Айболит вытаскивал из болота бегемота и едва не прослезился. Впрочем, спать не хотелось, а на сарае у Куликовых ночью ловило лучше, можно было посидеть немного в интернете, ответить на сообщения из цивилизации.

— У меня сапог для болота нет, — буркнул доктор, вставая.

— А эт я быстро! Это я организую мигом! — засуетился Николай Игнатьевич, будто это его жена в болоте тонет.

«И с чего он решил, что в болоте именно?» — подумал Иван Александрович, но ничего не сказал.

Сапоги-заброды нашлись моментально, будто стояли сразу за дверью, ожидая своего часа. Свет, который обычно включался через несколько минут, так и не появился, но Николай Игнатьевич справлялся и в полной темноте. Он с усердием закреплял брезентовые чулки на ремне Ивана Александровича, а тот только морщился от неприятных ощущений в паху. Заброды оказались больше на пару размеров, ткань собиралась складочками и терла внутреннюю часть бедер и ягодицы.

— Ну все, Николай Игнатьевич, хватит, — раздраженно выдохнул доктор, устав от того, что мужчина лезет ему под ремень, — сам справлюсь.

Николай Игнатьевич только фыркнул, но ремень отпустил.

Кое-как закрепив непослушные заброды, доктор вытащил из кармана джинсовки фонарик — теперь он был его постоянным спутником — и шагнул за порог.

— Дождем пахнет, — тихо сказал Иван Александрович.

Тут же, будто отвечая на его слова, над головой громыхнуло и полилась вода. И не просто мелкая морось, какая лила весь день, а самый настоящий ливень с грозой.

— Рыбаку дождь не помеха! — хохотнул Николай Игнатьевич, шлепнув ладонью по плечу доктора, — пойдемте.

***

Проклятый дождь. Фонарик высвечивает бурлящие лужи. Зачем-то я еще выискиваю места почище и посуше, хотя голова моя и вся одежда насквозь промокли. Игнатьич сам-то в плащике каком-никаком, сволочь, как знал. А днем казалось, что жизнь налаживается и разговор с начальством мог выйти лучше, если б ты, Ваня не орал, как Ромкина надрезанная свинья. Надо будет проверить госуслуги, может, ответ пришел.

— Дождь не дубина, не убьет! — подбадривает Игнатьич, топая впереди, — Будет дождик, будут и грибки; а будут грибки, будет и кузовок!

От обилия народного фольклора хочется нажать на паузу и отдышаться, но я просто машинально продолжаю идти за сутулым проводником с тусклым фонариком сквозь дождь. Сколько мы идем? Кажется, бесконечно. За это время в городе я бы дошел до магазина и вернулся обратно, а тут… Оборачиваюсь, вылавливаю фонариком здание медпункта, из которого только что вышли — вот оно, буквально в пяти-шести метрах. Ноги, чувствую, разотру в кровь.

Иду дальше молча. Хотя бы они сухие. В доме обогреватель есть.

«Который от электричества работает, Вань», — перебиваю сам себя в голове.

— Когда свет дадут, Николай Игнатьевич?

— Горыныч супостат!

— Чего?

Странный этот Николай Игнатьевич, старик и не старик. Чушь какую-то несет.

— Какой Горыныч?

— Я говорю, генератор барахлит на подстанции! — кричит сквозь дождь Николай Игнатьевич.

— Да нет! Я точно слышал про Горыныча!

— Глухой не услышит, так прибрешет! — рассмеялся Николай Игнатьевич, но лицо осталось серьезным.

Как у того трупа. Вот такой же дождливой осенью привели нас, стайку первокурсников, в морг и оставили с трупом наедине поразмышлять о ценности человеческой жизни. В свете ламп тот труп был бледно-голубого цвета и походил на почтальона Печкина из мультика, так и хотелось ему напомнить его же фразу «его надо в поликлинику сдать для опытов». Допрыгался?

Игнатьевич вдруг останавливается и задирает голову кверху.

— Вот зараза! — шлепает себя по боку и ко мне разворачивается, — Сеть забыл! ВанСан, вы идите к болоту, а я ща мигом туда и обратно.

И исчез. Нет, буквально. След простыл. Да и черт с ним.

Кроме дождя и тусклого света фонаря ничего вокруг нет. Сапоги хлюпают по лужам, а я стараюсь сосредоточиться на стуке собственного сердца, чтоб не сойти с ума в этом промозглом дожде и не завыть от растирающей боли между ног. Теперь прием только в медпункте, никуда не буду ходить, пока не заживет.

Ни одного фонаря. Откуда я вообще знаю, где находится болото? В какой-то момент я ощущаю, что мир вместе с электричеством потерял и цвета. Все стало черно-блестящим от воды и только мой фонарик кое-как удерживает реальность в реальности. Глаза почти привыкли.

Нуарное кино! Вспомнил.

Герой бредет один по мокрым промозглым улицам, рассуждает от жизни, о том, как ему не повезло родиться и существовать в этой клоаке, погрязшей в грехе и о том, как, закончив с делами, он, наконец, уедет в солнечный рай и будет нежиться со своей…

Останавливаюсь и едва не складываюсь от смеха.

— По законам жанра сейчас должна явиться прекрасная брюнетка с кроваво-алыми губами и…

— Иван Александрович! — слышу истеричный голос справа и оборачиваюсь, — Иван Александрович! Сюда! Скорее!

Не вспомню ни имени, ни фамилии. Красивая барышня в красном спортивном костюме с кроваво-алыми губами подбегает ко мне, хватает за руку и тянет за собой.

— Да что случилось-то?

— Иван Александрович! Там беда! Помогите, вы же доктор! — голос приятный и просьба звучит искренне.

Кроме того, я действительно доктор.

— Кому плохо? — я пытаюсь прогнать ощущения нереальности происходящего, но все вокруг по-прежнему черно-белое и только кроваво-алые сполохи ее костюма в свете моего фонарика, только ее встревоженный голос и частое дыхание…

— Вот!

Девушка затаскивает меня под крышу какого-то сарая и указывает на тачку. Фонарик дрожит в руке, по крыше оглушительно лупит дождь, но, сколько я ни тру глаза, я все равно вижу русалку.

Самую натуральную! Волосы зеленые, сверху ничего из одежды нет, грудь небольшая, а вместо ног — хвост и чешуя зеленая.

— Ей надо помочь! Надо зашить, доктор! Она погибнет! — тормошит меня девушка в красном.

— Я терапевт же… Тут вете… хир… Боже…

Русалка без сознания, на руке рана кровоточит — глубокий порез. У меня с собой ничего нет и мы прямо в тачке везем ее к медпункту, там — слава те хоспади — я снимаю с себя мерзкие заброды и, обставив все свечами, зашиваю рану. Девушка в красном со слезами благодарности домой уходит.

— Вы сильный, отвезете ее, справитесь!

Конечно, ага. С русалкой.

Один волоку русалку на тачке к реке. Русалки живут в реках? Или только в болотах? Русалки? Трогаю свой лоб, но ощущаю только мокроту, а по голове все лупит, не щадя, ливень.

— ВанСан! — кричит Николай Игнатьевич из-под козырька медпункта, когда я возвращаюсь с пустой тачкой от реки, — жена Куликова тогой-ть…

Конец ознакомительного фрагмента.