Прощание с Аэлитой. Роман

Марина Бойкова-Гальяни

Марина Бойкова-Гальяни – автор трёх сборников стихов, двух сборников рассказов и двух романов. Роман «Прощание с Аэлитой» – это история любви двух друзей. Романтичная и драматичная. Замкнутый четырёхугольник.

© Марина Бойкова-Гальяни, 2017

ISBN 978-5-4485-6041-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Спасское озеро

Ветер гулял по маковкам сосен: деревья отзывались скрипом, жалобными стонами. Воды Спасского озера рябили и надувались. В болотах жировали дикие утки, гуси. Серый журавль охотился на толстых бородавчатых жаб, а в ясном небе кружили два ястреба.

На берег вышел лось, взревел и стал, как вкопанный, мотая головой: кто такой?

Непрошеный гость задумчиво сидел возле чахлого огня: брови изломаны тяжкими воспоминаниями, вокруг губ залегли преждевременные морщины.

Один? Человек? Лось удивленно фыркнул, осторожно переступил с ноги на ногу, медленно скрылся в чаще.

— Вот тебе и ревун¹, — глухо произнес мужчина, и покачал головой, дивясь голосу. Едва сдержался, чтобы не оглядеться по сторонам в поисках говорящего, только вовремя сообразил, что сам издает басистые ноты, виснущие в нетронутом диком воздухе.

Внезапно ветер стих, и совсем рядом начала скупой отсчет кукушка.

Семен подкинул веток в угасающий костер, и пламя затанцевало, приглашая принять участие в веселье. Солнце коснулось макушек сосен. Еще немного и на бескрайнюю топь спустится молочная белизна тумана. Он развязал рюкзак, достал солдатский, защитного цвета продолговатый котелок с крышкой-миской, банку тушенки, небольшой пакет гречи и футляр из-под фотопленки — удобная вещь для хранения соли в походе. Продукты сложил на траву, украшенную редкими кленовыми мазками. Выпрямился, держа в руке котелок, и посмотрел на озерную гладь в кайме низких болотистых, поросших мшистыми кочками, берегов. Оранжево-алый закат превратил клюквенную плантацию в поле боя. «После боя» — уточнил Семен, невольно вспоминая Первую Чеченскую компанию. Там в далеком девяносто пятом он встретил парня с редким именем Парфен.

Бок о бок прошли товарищи жестокие годы службы в Чечне и не раз попадали в отчаянные переделки, когда, казалось, спасенья нет. Дружба не подвела. Парфён родом из Малой Вишеры, что на новгородчине, а Семен из небольшой уральской заимки в нескольких десятках километров от города Красновишерска, на берегу, удивительное дело, горной, норовистой реки Вишеры.

Семен вспомнил штурм Президентского дворца в Грозном. Январь девяносто пятого. Во время уличной схватки чеченский боевик обошел Семена с тыла, уралец едва успел выхватить кинжал из-за голенища, но чеченец сильным ударом ноги в челюсть на миг вырубил его сознание, перехватил железной хваткой запястье и вывернул. В глазах молодого солдата потемнело: он взвыл и уронил клинок:

— Смерть! — Пронеслось в мозгу. Тиски злобных рук врага на горле, — Прощай, мама!

От удушья глаза лезли из орбит. Потеряв сознание, Семен рухнул на мостовую. Последнее, что видел — зубы вампира в дьявольской усмешке.

— Вампир? Ничего удивительного.

Пришел в себя оттого, что на лицо текла вода.

— Дождик, — прохрипел удивленно, чувствуя резь в горле, — я болен? Ах, да, укус вампира.

— Я расправился с тем, кого ты называешь вампиром, дружище!

Семен открыл глаза и радостно улыбнулся:

— Парфен? Живой!

— Очень живой. А вот ты, чуть не сыграл в ящик. Насилу отбил, думал, хоть труп заберу, чтобы было кого хоронить. Ан нет! Приложил ухо к губам — тепло! Жить до ста!

— Э, нет, до ста сорока. Горло саднит. Чуть не удушил, вурдалак чеченский.

— Ерунда, пройдет. Главное — живой!

— Где мы? — Семен огляделся, — пещера?

— Подвал. Еле затащил тебя. — Парфен прислушался, — отступают.

— Боевики?

— А то, кто же? Наши бьются за нефтяной институт. Глотни, — товарищ протянул флягу, — водка.

Семен сделал глоток и поморщился:

— Болит. Шея и челюсть, — он несколько раз открыл-закрыл рот, — сволочь! Удрал?

— Хм! Мертвые не бегают. Туда ему и дорога, — Парфен сплюнул, побледнев. — Идти можешь?

— Могу. Где мой автомат?

— Смотри! — Друг повернулся боком: на плече висели два автомата. Один снял, — Держи, Сеня! Драться в состоянии?

— Да. Идем.

Друзья вышли из подвала, и, прижимаясь к стенам домов, осторожными перебежками отправились догонять ушедших товарищей. Уличные бои в Грозном продолжались, то и дело вспарывали тяжелый воздух автоматные очереди. Наконец, догнали своих, и ворвались в здание института.

Семен открыл глаза от легкого прикосновения к щеке. Летучие мыши!

Темнело. Пелена тумана висела над озером, ползла по болотистым берегам. От костра остались тлеющие угли. Поежился: холод проник под куртку. Под ложечкой противно сосало, страшно хотел есть. Семен посмотрел на банку тушенки и нетронутый пакет крупы:

— Лентяй, зачем лишку тащил? Кусок колбасы и хлеба буханка — вся недолга. Одному готовка не в радость.

Мужчина снова открыл рюкзак. Вытащил на этот раз бутылку водки, стакан, налил немного, выпил, занюхал рукавом.

— Дожидай, покормлю и тебя, — обратился к угасающему костру, — эвон, сколь веток наломал! — Показал рукой на сложенные неподалеку горой еловые лапы и пиленые кругляши, заготовленные еще днем. Поднялся, взял охапку и кинул на раскаленные угли. Пламя взметнулось к небу, обдавая жаром. Семен взял котелок и пошел к озеру.

Внезапно почудилось, из воды пристально за ним наблюдают. Семен застыл на месте. Никого! Зачерпнул воды и долго стоял, вглядываясь в озерную гладь.

— Дружище, всюду тебе вурдалаки да нечисть мерещится, — сказал, подражая голосу Парфена.

— Так я ж родом из уральской глухомани. В нашей-то Вишере полно русалок, а в лесах леших, — ответил сам себе, возвращаясь к костру.

Солнце окончательно село. Темнота обступила пылающий костер, протягивая к человеку голодные костлявые руки. Проявились белые камни, образующие круг, пугая нечисть. Зловещие тени держались ближе к лесу, не решаясь нарушать запретную полосу.

Армейским ножом Семен ловко открыл тушенку, им же отрезал ломоть черного хлеба.

— Вот это перехват! А каша подождет другого раза.

Он посветил фонариком на руку:

— Всего то? Детское время.

Снова налил немного водки, выпил, погрузил в тушенку алюминиевую ложку. Зажевал, причмокивая!

— Может, чаю?

— Чаю! — потребовало эхо.

Семен погрозил лесу пальцем:

— Не балуй!

Лес промолчал.

Завыл волк, тоскливо, отчаянно. Семен замер, слушая. В солнечном сплетении рождалась уже знакомая боль, и он знал, что через несколько минут она скрутит внутренности, огнем пройдет вдоль позвоночника. Боль потери, боль одиночества.

Мужчина тихо заскулил, подзывая хищника.

Огромная волчица ступила в полосу огненных бликов. Глаза ее превратились в красные уголья.

— Здравствуй, дорогая! Видишь, явился без друга лепшего. Три года с хвостиком. Ох, ядрить в колено! Болен, небось, Парфенка. Тать его внутренности гложет. Да, ничего, матка обещалась приехать и заговор начитать. Авось, оправится, лешака милый.

Волчица подошла ближе, и по-собачьи играя бровями, уселась в нескольких метрах от него, слушая голос, склоня голову набок. Семен, не сводя глаз со зверя, медленно развязал рюкзак, вытащил кусок подвяленной говядины, завернутый в целлофан, развернул и положил на землю. Сам присел поодаль.

Волчица взяла мясо и унесла в темноту.

Семен знал, что насытившись, она снова придет к костру, поблагодарит глазами и уйдет до следующего сентября.

Боль отпускала.

Примечания

1

Ревун — так называли сентябрь в древней Руси.