Горби-2

Людмила Козлова

Девятый том «Избранного» Людмилы Козловой – это современная российская проза – повести, написанные либо в реалистическом ключе, либо в стиле фантастика реализма, но всегда – с проекцией в настоящее время. Девятый том продолжает серию прозы «Мои романы с жизнью».

Глава 1. Вперёд — в прошлое!

Мы с моим приятелем Максимом встретились для привычной кофейной беседы. Это была наша давняя традиция. Каждую пятницу в моём жилище два друга детства вели философские беседы за чашечкой свежезаваренного любимого напитка. Выбирали для церемонии всегда один и тот же сорт — кофе в зёрнах «Арабика». Мололи в ручной старинной кофемолке.

Этот маленький механизм, когда-то любовно сделанный мастером, с восточной гравировкой на крышке и боковой поверхности, казалось, имел душу. Только эта кофемолка давала нужный помол, когда зёрна, не превращаясь в обезличенную муку, отдавали всё необходимое, сохраняя фантастический аромат сортового кофе.

Священнодействовали на кухне, а потом сидели за маленьким столом перед открытым балконом. Вдыхали сочный аромат, вьющийся над фарфоровыми чашками, беседовали, наблюдая со зрительским пристрастием за преходящими картинами суетного мира.

Экран рябил, как всегда, потому что вместо антенны в укромное гнездо в задней стенке телевизора была втиснута алюминиевая проволока. На единственном канале шла девяносто девятая серия милицейского детектива с курносой рыжей барышней в роли майора МВД. Каждый раз при её появлении всплывали в памяти строки поэта, мирно творившего бессмертные шедевры где-то за океаном — в комфорте жилого фонда Нью-Йорка: «Там были сто два генерала, И каждый услышать хотел, Зачем либералу давала Сотрудница внутренних дел…».

Именно эти строки, а не что-либо иное — героическое и правильное, рождал образ этой бестии с бесстыжими стреляющими глазками. Даже и на девяносто девятой серии не хотелось верить в пламенное сердце, бьющееся только ради справедливости и защиты трудового народа.

В недрах улиц, в дебрях частного сектора, как под ножом, визжал ребёнок, принимая ежедневную порцию воспитательных мер. Тощая чёрная кошка, не спеша, шла через проезжую часть. Было видно, что в пути задумчивое животное успевало вспомнить счастливое детство, бурную юность, рассмотреть всё важное в настоящем и сориентироваться в будущем. Кошка знала, что в ближайшие десять минут асфальт будет свободен — журчание двигателей ощущалось примерно на расстоянии трёх километров.

Пахло дымком — где-то в садах, за трамвайным полотном, домовитые тётки и дядьки жарили шашлыки, топили бани, заваривали чай — готовились встретить очередную субботу, до отказа набитую трудами праведными — заготовками овощей на зиму, сбором фруктов, поливом грядок и прочими душевными заботами.

У входа в подъезд выстроились в ряд разноцветные табакерки легковых авто. Входили и выходили деловые и праздные граждане, каждый раз нажимая кнопку домофона. Журчащий звук его сигнала издалека напоминал песнь райской птички. Скрипели древние качели — на них в блаженном расслаблении сидел взрослый дяденька с портфелем. Склонив голову, болтая ногами, он, казалось, навсегда погрузился в плюс-квамперфектум — в золотые дни детства. За чертой видимого, в невидимых просторах, гудел и жил своей пыльной жизнью город. Временами его дыхание, подобное зловонному рыку Змея Горыныча, напоминало о бренности и опасности всего сущего.

Было как-то тесно, суетно и почему-то — печально. Вспоминалось глубокое и далёкое прошлое, которое продолжало жить — казалось, не только в памяти, но и в реальности — там, за пожухлой, жестяной, готовой упасть листвой тополей. Там, за какими-то домами, трубами, вывесками, за елями и соснами, за полями и озёрами. Там — где-то на излучине обмелевшей реки, среди жёлтого венчика кувшинок, должно было жить, всё так же и тем же, любимое, реальное, вечное, красивое и юное прошлое. Оно продолжало набегать прохладными волнами на песчаные дюны. Звало еле слышным голосом кукушки, шептало на речном перекате, сверкало солнцем в водах реки. И странным образом продолжало питать душу, словно там навсегда остался твой двойник.

Веришь-нет, но я это знал всегда.

Поэтому спокойно, почти холодно, относился к враждебному ветру окололитературных бурь. Литература стала моим местом силы — единственной точкой опоры в миру. Я, давно по воле обстоятельств оставшись один, выпускал журнал, где бесплатно публиковались местные авторы. Выпускал на свои средства, то есть — за копейки. Считал, что где-то обязательно должно ждать людей то, что не продаётся и не покупается. Ну, представь себе мир, где нет ни одной ценности, которую нельзя было бы купить или продать. Ничего более страшного и не придумаешь!

Издание журнала малым тиражом по силам любому, кто захотел бы этим заняться. Но желающих не находилось, а вот завидующих образовалось множество. Завидовать можно было лишь моей целеустремлённости — больше причин для зависти не было. Но почему-то все решили, что у меня — денег куры не клюют.

Упорно пропускали мимо ушей мои высказывания о том, что доход у меня такой же, как и у всех, а вот мышление — другое. Скорее всего, не пропускали мимо, а просто не понимали, о чём я говорю. И завидовали, и злобствовали, и злопыхали. Точно по тексту:

«Люди всему позавидуют — надо, не надо:

Если вы Гойя — завидуют горечи взгляда,

Если вы Данте — они восклицают: «Еще бы!

Я и не то сочинил бы в условиях ада!»»

Это Новелла Матвеева, друг мой. Сначала меня удивляла вот эта неприкрытая ненависть-зависть, а потом… Я стал даже получать удовольствие, наблюдая конвульсии всех этих тёток и дядюшек, мёртвой хваткой вцепившихся в свой жалкий кошелёк, дружно вопящих о нехватке денег, о каких-то трудностях со здоровьем, о великой нужде экономии.

Мне даже понравилась картина грандиозно изображаемой ими нищеты. Они искренне — ну, насколько может быть искренним Кот Базилио — вопили о «трёх корочках хлеба». Великая вещь — сказка! Они так старались увлечь Буратино в Страну Дураков, заставить посадить монеты в землю… ну, и так далее! А Буратино никак не хотел оправдывать их надежд и продолжал тратить свои «золотые», как считал нужным.

Коты Базилио и Лисы Алисы мечтали даже упрятать Буратино за решётку. Уж если нельзя отнять «золотые», так хотя бы наказать их владельца! Они продолжали ходить по пятам за Буратино и мечтали, что однажды появится Карабас-Барабас, который и бросит строптивца в тюремные застенки. Карабас-Барабас, действительно, появился — с грузом отмытых купюр и толстым-толстым… увесистым… журналом подмышкой. И даже пытался стукнуть этим журналом Буратино по голове, но промахнулся.

А Буратино, слышишь, друг мой, как и полагается, продолжал жить в созданном им театре, где поэты писали стихи, а сказочники сочиняли сказки. Каждый — свою!

Ну, да ладно! Что-то я скатился на сказку. А, между тем, речь пойдёт не об этом. Мы с Максимом всегда знали, что всё это пустяки по сравнению с простым неразрешимым вопросом: Что такое жизнь? И именно — жизнь одного человека? О, друг мой, из этого вопроса проистекает всё Зло мира, потому что люди не знают ответа. Ты удивишься, но ответа не знает никто — ни мудрецы со дней Пифагора, который, как мне кажется, ближе всего подошёл к истине; ни самые простейшие, кого называют дураками или юродивыми.

Пифагор во времена, когда компьютеры не возникали даже в самых отчаянных фантазиях самых талантливых философов, утверждал, что миром правят числа, то есть — ЦИФРА. И вот, наконец, спустя всего лишь несколько тысяч лет, мы начинаем понимать, О ЧЁМ он говорил.

Зато мы так и не поняли — какова роль каждого из нас в этом цифровом мире. А между тем, человек — носитель кода — набора цифр, начиная от секунды, минуты, часа, даты рождения, цифрового изображения его личного генома, и, заканчивая датой, часом, минутой и секундой его смерти. Условно, это выглядит так: HS — 11.01.1937 — цифровое изображение генома — имя — 13.01.2013. Это индивидуальный код в программе по имени «Жизнь». Всё, что каждый из нас может и должен исполнить, записано в геноме, помеченном именем. Имя отражает индивидуальные особенности генома, то есть генетическую программу по имени Джордж (например). Увы, что из этого следует?

Первое, что приходит на ум, мы — роботы. Так же, впрочем, как и все животные. Друг мой, когда начинаешь понимать это, осознаёшь и цель своего прихода на эту планету. Логика подсказывает, что геном даёт путь, а цель может быть только одна — наработка твоей личной программы, которая называется «Дух». Если кому-то не нравится это слово, пусть найдёт другое. Но, как ни крути, как ни жонглируй словами, а твою личную задачу за тебя не решит никто.

Ты рождён именно для этого. Другими словами, за тот период, который тебе отпущен, ты должен стать равным Богу, Творцом. Должен создать и укрепить свой личный Дух. Это значит — стать Живым и бессмертным.

Удалось ли это кому-либо? Трудно сказать. Попытки были. Взять хотя бы бурятского ламу Итегелова. Ну, ты знаешь эту историю. Он хотел доказать, что человек бессмертен в прямом смысле, то есть в теле. Но что-то не сработало. Хотя ему многое удалось. Тело сохранилось в живом состоянии, но Дух, похоже, не захотел возвращаться в свою прежнюю обитель, спустя 70 лет после ухода в сон (смерть).

Люди, которые не задумываются о цели своего появления в мир, проживут жизнь только в теле, в действиях, диктуемых программой генома. После чего геном будет расформирован. Остаются в памяти цифрового мира лишь твои личные наработки — Дух. Так что, работай над собой день и ночь, друг мой: «Не спи, не спи, художник, не предавайся сну. Ты — вечности заложник, у времени в плену». Борис Леонидович был прав.

Мы с Максимом говорили об этом не в первый раз, но КТО захотел бы нас услышать? Думаю, никто. Ну, да ладно — сказать себе, это уже много! Но КАК создаётся Дух? Обращением к Богу? Да. Но только ли так? Ответа нет. Вот так мы и ходим по кругу — в Лабиринте. А пока блуждаем во Тьме, думаем, ищем, миллионы тел просто действуют. Зло живёт! Да как живёт! Процветает и плодит ядовитые цветы.

Может быть, стОит вернуться в прошлое: кажется, там каждый из нас знал всё. Действительно, дети знают всё. Это значит, они знают, зачем мы живём. Знают, что такое Добро. Они приходят в мир, принимают его, впускают в себя. Живут. Для них мир — чудо!

Недавно довелось посмотреть фильм о молодых людях, которых снимают в кино, начиная с детского сада. Проходит семь лет, и по замыслу режиссёра с каждым из них снова записывают видеоинтервью. Задают одни и те же вопросы, в основном, о том, что думают киногерои о жизни. Удивительно, но в фильме отчётливо видно, что уже в детском саду дети несли в себе всё, что проявилось во взрослом состоянии.

Но при этом взросление не давало каких-то преимуществ. Наоборот — ощутимы были потери. И главная из них — утрата гениальности. В детстве все они были маленькими гениями, уверенными в себе, уверенными в том, что мир есть Добро. Постепенное узнавание Зла отнимало у них божественность. Печально было видеть, как гениальные создания, взрослея, превращались в обычных средних людей. Неглупых, образованных, в чём-то интересных, но впечатление погасшего внутреннего света оставляло тяжкий отпечаток.

Ну, вот так, друг мой, мы с Максимом каждый раз в конце беседы и возвращались в начало пути. Оглядывались вокруг. И что же видели?

Экран рябит, идёт сотая серия бесконечного детектива, в джунглях улиц визжит ребёнок, у подъезда паркуются и отчаливают разноцветные автотабакерки… Суетно и печально. Но это потому, что потеряно детское ощущение жизни.

В общем-то, нам нужна была малость — продолжить логически наши рассуждения, то есть перейти к действиям.