DRAMA

Лиза Шашукова, 2023

Психологический роман – драма о тончайших гранях в нездоровых отношениях. Основана на реальных событиях. Опьяняющая сила партнёра, которая периодически перетекает в агрессию, затем даёт возможность реабилитироваться в сладком ощущении обиды, позволяет пафосно вознестись в своей жертвенности и чувстве вины обидчика, чтобы через мгновение снова рухнуть в ноги агрессора. Агрессия. Нежность. Сила. Слабость. Абьюз. Манипуляции. Вторичная выгода жертвы. Любовь.И главное: кто на самом деле жертва в таких отношениях? Кто выигрывает в конечном итоге? Сами герои пытаются разобраться в этом в течение нескольких лет. Первая книга трилогии.

ГЛАВА 3

За месяц до аварии.

Я уже целых полгода ужасно влюблена. «Ужасно влюблена» мне кажется идеальным эпитетом для описания своего состояния. Влюблена до ужаса. Ужасающе. Ужас. Любовь. Как-то так. Последние несколько недель мне кажется это запредельно ужасающим. Я могу думать только о нём. Я придумываю всё более изощрённые пути ночных побегов из дома. Однажды я сказала, что мы с группой из колледжа и нашим преподавателем уезжаем в Великий Новгород с ночёвкой. Однажды я просто дождалась, пока родители уснут, и тихонько вышла. Я часто прогуливаю колледж и знаю, что сдать сессию при таком образе жизни будет крайне проблематично. Но я не могу с этим бороться. Это всепоглощающе, как наркотическая зависимость. Как смертельная неизлечимая болезнь. Я не справляюсь с этим.

Сегодня пятнадцатое сентября, суббота, и это первая суббота за шесть месяцев, которую мы не проводим вместе с Димой, и у меня настоящая ломка. Я в филиале ада, на мне чёрные брюки с имитацией высоких сапог из блестящей курточной ткани, чёрный боди с глянцевыми нашивками на плечах как у ниндзя из мультика, чёрные ботинки и чёрная короткая куртка без плеч. Необычные куртки — моя страсть. И мой Дима, сообщение от которого до сих пор светится на экране. Я ничего не ответила.

Возможно, если бы я честно сказала, что мне плохо без него, что я не могу найти себе места, когда его нет рядом, он бы не написал мне сообщение: «Сегодня не получится увидеться(». От порыва искренности меня остановили две вещи. Во-первых, он не испытывает то же самое, ведь его здесь нет. Во-вторых, я боюсь, что моё признание ничего бы не изменило.

Я встряхиваю волосы и подношу зажигалку к сигарете. Все эти размышления не имеют никакого значения, потому что я всегда следую только по периметру своего внутреннего забора. Кто-то называет это гордостью, я бы назвала защитой. Все эти слёзы, сопли и умоляющие просьбы вернуться находятся за пределами моих психических возможностей. Если от меня делают шаг назад, то я делаю два. Если от меня отдаляются, я разворачиваюсь и ухожу. Повторюсь, это можно было бы назвать гордостью, но я бы сказала, что это действие на опережение, чтобы не чувствовать боль покинутого. Если я позвоню ему и расскажу, что чувствую сейчас, — я психологически разденусь перед ним догола и стану настолько уязвимой, что не выдержу отказа. Раздеться в физическом смысле куда проще, потому что в такие моменты сила на моей стороне.

Так или иначе, я нахожусь в филиале ада в окружении людей с нарушенным обратным нейрональным захватом, а на моей шее висит невидимый ошейник — удавка. Единственным выходом из этой ситуации я вижу напиться и как можно скорее пропустить этот вечер в надежде, что завтра всё будет как прежде. Я сижу на высоком барном стуле, пью ром и даже не представляю, что произойдёт сегодня ночью. За эти полгода я познакомилась со всеми постоянными посетителями филиала ада, да и сама им стала. Я попросила бармена Лёшу записать ром на счёт Димы, не потому, что у меня нет денег, просто я хочу, чтобы всё выглядело так, будто мне весело и я ничего не хотела ему доказать. Глупо, конечно, доказывать то, что ничего не пытаешься доказать, но в данном контексте я и не претендую на адекватность. Это моя защитная реакция создать иллюзию будто ничего во мне и не колыхнулось, когда он написал, что у него сегодня не получится увидеться. Он придёт сюда на следующих выходных, и Лёша выкатит ему счёт на три стакана рома для его девушки. И, возможно, Лёша расскажет ему, что когда его девушка допила третий стакан, к ней подсел их общий знакомый и предложил пойти в чилаут. И она ушла. Когда от меня делают шаг назад, то я делаю два. Иногда чуточку больше. Иногда я разгоняюсь и бегу в обратную сторону, как раненый зверь. Тоска регенерируется в агрессию, так её легче проявить. Такая продуманная многоходовая провокация — это пассивная агрессия. Это месть.

Я в тёмном чилауте клуба. Музыка доносится сюда сильными тупыми ударами по голове. Со мной компания приятелей, которых нельзя назвать друзьями. Можно ли вообще назвать друзьями тех, кто предлагает тебе наркотики? Хотя они предлагают их бесплатно. Вполне возможно, что в их картине реальности это и есть настоящая дружба. Вполне возможно, что через несколько минут я тоже посчитаю это настоящей дружбой, ведь я приняла всё, что они мне предлагали. Почти всё.

Дима бы не допустил этого, поэтому происходящее здесь под грифом «секретно». Все находящиеся со мной люди в равной степени понимают ответственность и возможные последствия, поэтому никто не нарушит молчание. Все боятся моего альфу. Единственная, кому было бы выгодно рассказать Диме о происходящем здесь, — это Аня. Но её здесь нет. Отсутствие их обоих одновременно существенно повлияло на ход этой ночи и принятые мной решения. И принятые мной наркотики. Не уверена, что смогу воспроизвести весь список принятых мной веществ. Не уверена, что те, кто мне это предлагал, смогут. Чуть расслабившись, я признала в себе страх, что Дима сейчас с Аней. Кто-то только что назвал её имя, и я посчитала это издевательским намёком судьбы, вселенной или самого Бога.

Достаю телефон и открываю сообщение от Димы. Я читаю его несколько сотен раз, пытаясь понять интонацию. Затем набираю: «Ты с ней?» Мои психологические заборы смываются потоком высвобождающегося норадреналина, которой даёт иллюзию собственного всемогущества справиться с любым ответом на заданный вопрос. Это иллюзия, я понимаю это даже сейчас, поэтому стираю своё сообщение и выхожу из чилаута на танцпол, чтобы отвлечься.

Чувствую лёгкое опьянение, но пока ещё способна мыслить. Я пока ещё я. Теперь я вижу клуб в совершенно другом свете, как будто перешла в параллельную реальность. Теперь я одна из этих странных людей. Мне всё здесь нравится, всё устраивает. Я по-прежнему понимаю, что эта эйфория иллюзорна, и я по-прежнему предпочла бы ей эйфорию от Calvin Klein, которой пахнет мой парень. Надеюсь, ещё мой. Раньше я стояла на краю танцпола и смотрела на происходящее здесь, как на театральное представление, но сейчас я на сцене и в главной роли. Тепло вибрирует у меня под кожей и я чувствую эту жизнь на кончиках пальцев. Музыка David Vendetta пронизывает воздух, я слышу её телом, растворяясь в ней. Я не танцую под музыку, я и есть музыка.

Бесконечный момент этого тотального растворения резко нарушается включённым стробоскопом. Он мигает с бешеной скоростью, и кажется, что люди на танцполе не двигаются, а сменяются статичными кадрами один за другим. Мне становится страшно от такого резкого перехода, я теряюсь в водовороте неадекватного количества нейромедиаторов, попыток моего сознания остаться во главе, внешних раздражающих факторов в виде яркого света в глаза и моего неожиданного осознания, что Дима сейчас с Аней. Это осознание свалилось на меня только что, сковав тело в приступе паники. Пытаюсь найти хоть одно знакомое лицо и забываю дышать. Я потерялась в пространстве и не понимаю, где выход, не понимаю, в какую сторону двигаться. Мои ноги потяжелели на двести килограммов. Моё будущее теперь кажется невыносимым, а настоящее — бессмысленным. Я застряла посередине танцпола со своими тяжеленными ногами и смотрю, как неадекватный парень приближается ко мне, размахивая руками, я вижу его движение не в видеоформате, а покадрово, будто мне показывают слайд-шоу из фотографий, только очень быстро. С каждой вспышкой стробоскопа он всё ближе и ближе. Я хочу убежать, но еле переставляю ноги. Ощущение, что я стою в вязком болоте, а мой преследователь приближается всё быстрее и быстрее, как в страшном сне. Под адреналиновым штормом паники в моём сознании всплывают термины, которые теперь обретут для меня другое понимание. Амфетаминовый психоз, синдром Кандинского — Клерамбо, психомоторная ажитация. Теперь я знаю, что это такое, не только по сухим описаниям из наркологического справочника. Это инициация в ад.

Я хочу уйти. Забраться под одеяло и подождать, пока обратный захват дофамина в клетки моего мозга вернётся к нормальным показателям. Я бы сейчас продала душу дьяволу за то, чтобы уткнуться носом в шею Димы и переждать этот ужас в его объятиях.

В самом начале наших отношений он поставил мне жёсткий ультиматум. Когда он привёз меня к себе домой впервые, на журнальном столике в гостиной я увидела две розовые таблетки, одну из которых он принял, будто это какая-то «Ношпа». Я сказала ему, что тоже хочу попробовать, на что он резко, на грани с яростью ответил, чтобы я даже думать об этом забыла. Он взял меня за запястье и сказал, глядя мне в глаза:

— Давай договоримся сразу. Если ты хоть раз это сделаешь, то мы с тобой больше не увидимся. Договорились?

Я бы согласилась на любые условия, которые он мне поставил под угрозой нашего расставания. Тем более что это условие не было для меня большой проблемой. Я кивнула и обняла его, вдохнув запах эйфории. Он сам по себе действует на меня как наркотик.

Так что, даже если бы сейчас он не развлекался с богиней-тварью, я всё равно не позвонила ему. Хотя если бы он с ней не развлекался, то этой ситуации вообще не произошло. Он виноват во всём.

Я медленно иду, пробираясь сквозь танцующие оболочки, оставшиеся от людей. Я всё-таки не в лесу, куда бы я ни пошла, я дойду хотя бы до стены. Я оборачиваюсь на своего преследователя и понимаю, что его не было. У меня начались галлюцинации, это плохо. Надеюсь, что моё осознание про Диму и Аню тоже галлюцинация.

Я подхожу к чёрной, едва заметной двери, ведущей в подсобку — закулисье и офис дирекции клуба. Рядом с этой дверью есть кнопка звонка, как на обычных домофонах в подъездах жилых домов. Нажимаю на кнопку, опустив голову.

За шесть месяцев в этом франшизном островке ада я приблизилась к самой верхушке, к самому франчайзи. Моя подруга Кристина познакомила меня с ним. Он платит роялти остатками своей заблудшей души. Обычно я захожу в этот клуб через чёрный вход для стаффа. Охранник Костя открывает мне дверь. Я прохожу в офис, который на первый взгляд напоминает обычное административное помещение. Директор клуба — франчайзи дьявола, сидит в кожаном кресле перед компьютером. Ещё здесь сидят диджеи, голожопые танцовщицы гоу-гоу, заместитель директора и небольшая компания людей, не работающих здесь. При детальном рассмотрении можно увидеть карточки, испачканные в белом порошке. Открытые бутылки с «Кока-колой», но каждый из присутствующих знает, что там не просто кола. На кресле лежит пустая бутылка с прожжённой дыркой сбоку. Эти сорок квадратных метров собрали в себе концентрат зла. Я плюхаюсь на чёрный диван. Никто не обращает на меня внимания.

Я заперта в своём теле. Ноги отключены, как при эпидуральной анестезии. Моя речь несвязна. Руки могут выполнять только размашистые движения, а пальцы не хотят слушаться. Какое-то из принятых мной веществ, отдельно или все вместе взятые, тормозит мои двигательные функции, вызвав тотальную миорелаксацию. Угнетение двигательных и когнитивных функций. Следующий этап — угнетение дыхания. Дело плохо, повторюсь. Я заперта в этом теле. Медленно моргаю и периодически делаю глотательные движения, чтобы хоть на мгновение перестать чувствовать эту раздирающую сухость во рту. Я под дулом пистолета не глотну ни капли жидкости в этом офисе.

Мой чёрный диван стоит по диагонали от входной двери в офис. Я не закрыла за собой дверь и в небольшую щель могу видеть лестницу, ведущую на танцпол. На меня по-прежнему никто не обращает внимания. Если я здесь умру, они заметят это только к утру. Моё тело вынесут на парковку у клуба и только потом вызовут скорую помощь и милицию. Они скажут, что я не заходила в клуб. Это первое правило всех ночных клубов. Будьте уверены, оно работает не только в дешёвых районных клубах, в которых есть так называемые вечерние дискотеки для малолеток, но и во всех, включая дорогие и пафосные заведения. Правило такое: на территории клуба умирать запрещено. Буквально это значит следующее. Если человеку стало плохо или он потерял сознание, неважно, по какой причине, от передозировки солевыми наркотиками, низкого артериального давления или восторга, первым делом охрана заведения вынесет беднягу за пределы клуба. Я видела эту картину не один раз.

В пафосном «Песке» на Крестовском, во входные списки которого попасть сложнее, чем окончить универ, когда два охранника в приличных чёрных костюмах из кашемира и с наушниками в ушах выносили за руки и за ноги девушку без сознания. Они положили её на траву у входа и только потом позвонили в скорую.

В ужасном филиале ада, в котором дьявол забирает у людей души, два амбала-охранника в чёрных футболках из самой дешёвой турецкой кулирной глади проносили мимо меня парня на краю его жизни. Они вынесли его на парковку у клуба и оставили прямо перед синей BMW, ожидающей меня.

Дима. Дима. Дима. Сегодня что-то случилось.

Я продолжаю тихо сидеть на чёрном диване, который высасывает из меня душу, и смотреть в приоткрытую дверь из офиса. Пока моё тело является моей тюрьмой, моё затуманенное сознание летает в прошлом, снова и снова прокручивая нашу историю с самого начала как диафильм, который заело в проекторе.

Моё сознание снова вернулось в тот вечер, когда я пришла сюда, чтобы увидеть Диму. Я вижу, как сижу в барной зоне и уже пятнадцать минут пью растаявший лёд от мохито, наблюдая за людьми. Официант подходит и забирает мой стакан:

— Повторить? — он так настойчиво это спросил, что я кивнула прежде, чем поняла, что он спросил.

Минут через пять он принёс вторую порцию. В этом кадре моего диафильма у моего организма ещё очень низкая резистентность к этанолу. К этому моменту я уже нашла самого интересного героя своего импровизированного иммерсивного театра. Парень в чёрной футболке разговаривает с девушкой в белой джинсовой юбке и светло-голубой майке. Это не первая девушка, с которой он разговаривает. Сначала я подумала, что это местный пикапер, тренирующийся снимать девчонок, но некоторые девушки подходили к нему сами, многие из них подходили со своими парнями.

Девушка в джинсовой юбке в танце приближается к нему и хватается за передний карман его джинсов. Она кладёт туда пятитысячную купюру! Адреналиновый удар изнутри заставляет меня вздрогнуть, когда официант ставит на мой стол стакан апельсинового сока.

— Я не заказывала это, — говорю я, не отводя взгляда от парочки. Она сунула ему в карман деньги!

— Это подарок, — отвечает официант.

Мой пульс подскакивает до тысячи ударов в минуту. Мои щёки загораются ярко-красным пламенем от прилившего потока кипящей крови. Я засмеялась в попытке скрыть физические проявления значимости этого момента. На самом деле мне не было смешно. Он меня видел, а я его нет.

На этом кадре моего диафильма я чувствую, как из моих закрытых глаз текут слёзы и стекают на чёрный диван, высасывающий из меня душу. Все в офисе думают, что у меня бэд-трип.

Когда я справилась с нахлынувшим волнением, парень, которому девушка сунула в карман деньги, уже пропал. Когда я сильно нервничаю, я перестаю дышать. Мой мозг испытывает гипоксию и запускает ещё одну волну адреналина по крови, которая, в свою очередь, вызывает панику. Так я могу довести себя до панической атаки. Я смотрю на апельсиновый сок на моём столике, который стоит рядом с мохито. Дыши, Лиза. Просто дыши. Ты же за этим сюда и пришла. Я делаю два больших глотка мохито и ухожу с ним в руках, оставив сок нетронутым. Я осторожно направляюсь к коридору, который ведёт с одного танцпола на другой, в надежде увидеть того парня. Которому положили деньги в карман, а не того, что подарил мне сок, как маньяк из фильма ужасов. Я сразу же обнаруживаю объект своего преследования. Он стоит рядом с другим парнем и что-то тихо говорит ему на ухо. Музыка здесь не так оглушает, но я всё равно не могу разобрать, о чём они говорят. Я стою рядом с ними со своим коктейлем в руке, достаю телефон, чтобы сделать вид, что переписываюсь. На самом деле я надеюсь услышать или увидеть что-нибудь интересное.

Вжившись в роль, я действительно пишу Кристине: «Ты где?»

Она не отвечает. Парни закурили и посмотрели на меня, и я, растерявшись, будто они поняли, чем я здесь занимаюсь, спросила, не будет ли у них сигареты. Один из них молча протягивает мне открытую пачку, и я, зачем-то немного присев, вытягиваю одну сигарету. Зажигалки у меня нет, но просить у него ещё и зажигалку я не хочу. Я отошла от них подальше, жонглируя телефоном, мохито и сигаретой. Эта нелепая эквилибристика усложняется жутко неудобными ботильонами. В этом кадре своего диафильма я есть воплощение нелепости и растерянности. Я убираю телефон в сумку, но в этот же самый момент он начинает вибрировать. Я закатываю глаза и снова опускаю руку за ним, умудряясь держать и мохито, и сигарету, и саму сумку. Господи.

На этом кадре диафильма уголки моих обездвиженных губ едва заметно поднимаются. Я по-прежнему жду, когда моё тело вернётся к нормальному функционированию. Думаю, прошло часа два. Я продолжаю смотреть в прошлое.

Звонит Кристина, но я не могу разобрать, что она говорит. Здесь слишком громко.

— Напиши, я ничего не слышу! — кричу я.

«Мне надо разобраться со всеми своими пожитками», — думаю я. Залпом допиваю коктейль, забыв о своей низкой резистентности при малом весе, и ставлю стакан на ступеньку. Затем кидаю телефон в сумку и вот я один на один с сигаретой. Я здорово опьянела от двух стаканов сладкой дряни с этиловым спиртом, которую красиво назвали, чтобы продавать как нечто стоящее. Несколько мгновений я неуверенно стою, пытаясь поймать фокус глазами, но вижу только темноту и размазанных в ней людей, будто их нарисовали масляными красками большими мазками. Я опираюсь спиной на стену, чтобы не упасть и думаю снять ботильоны и пойти домой босиком.

Вдруг во всей этой мазне появляется огонёк. Я с трудом фокусируюсь на нём, понимая, что кто-то заботливо протянул мне зажигалку. Возможно, этот кто-то наблюдал всё это время за моим нелепым танцем с элементами жонглирования и сжалился надо мной. Я прикуриваю из вежливости и говорю в темноту:

— Спасибо.

— Не за что, апельсинчик.

Как у него получается воздействовать на меня физически, даже не прикоснувшись? Я почувствовала удар изнутри, будто моё сердце хотело выпрыгнуть. Соберись, Лиза.

— Я не… я не… я не апельсинчик тебе.

Лучше бы я просто молчала. Надо просто молчать, это лучший выход. Я в трезвом уме не смогла подобрать остроумных слов, чтобы ответить ему. В этот раз у меня точно нет шансов.

Я бегаю глазами по геометричным синим линиям на своих брюках, затем перевожу взгляд на ботильоны, которые надела, чтобы повергнуть его во влюблённый экстаз и затягиваюсь, чтобы заполнить эту чёрную дыру между нами. Дымом.

— А кто ты?

— Лиза, — надеюсь, я произнесла своё имя чётко, чтобы он не решил, что я Лида или Ира. Я не выдержу ещё одной нелепости.

— А я Дима, — приветливо и так расслабленно отвечает он.

Он не волнуется. Для него сейчас не происходит ничего, что заставило бы его нервничать. Я смущённо поднимаю глаза на него. В такие моменты и случаются подростковые фиксации психики на объектах. Когда я посмотрела в его карие, почти чёрные глаза, я уже прожила с ним вечность. Я уже растворилась и потерялась в нём. С танцпола доносится песня Butterfly. У него в руках оранжевый сок. Или два. Я не могу понять сколько, потому что у меня двоится в глазах. Он весь в чёрном, неудивительно, что я не заметила его в своей размазанной картине.

— Очень приятно. Вообще, я собиралась уходить. Спасибо за сок, кстати. И за зажигалку. Ну я пойду.

Заткните меня кто-нибудь. Я оторвалась от стены оттолкнувшись от неё руками и поплелась медленно переставляя ноги, стараясь не упасть.

— Тебя подвезти?

Я почувствовала его слова, будто он толкнул меня в спину. Его голос снова подействовал на меня физически. Когда ты встаёшь на неработающий эскалатор, тебя немного качает вперёд. Так срабатывает акцептор результата действия. Твой мозг ожидает, что эскалатор едет и сам подталкивает тебя в сторону движения. Какая-то часть меня остановилась, как сломанный эскалатор, а мой мозг не ожидая резкой остановки продолжил движение. Я пошатнулась, еле удержавшись на ногах и тут же почувствовала его руку на своём предплечье.

— Понятно, — недовольно сказал он, — можно было не спрашивать.

Меня пробирает приятным электричеством от линии контакта до самого мозга, потом оно разливается по всему телу. Я снова перестаю дышать. Я ещё больше опьянела.

— Я ведь говорил тебе — апельсиновый сок! Зачем ты напилась? Вот теперь ходить не можешь. Сколько тебе лет?

— Мне восемнадцать, — вру я, пытаясь быстро посчитать, в каком году я должна была родиться, чтобы мне сейчас было восемнадцать. При этом я пытаюсь доказать ему, что я всё ещё могу ходить. — Просто эта обувь такая неудобная, не знаю, зачем я надела её. — я знаю, зачем надела эту обувь, но главное, что этого не знает он.

Все остатки моих интеллектуальных способностей ринулись высчитывать год. Я была уверена, что он спросит. Я так погрузилась в своё враньё, что пропустила целых две минуты, пока он вёл меня к своей машине. Он так и не спросил, в каком году я родилась.

Он подводит меня к той самой синей BMW и открывает пассажирскую дверь. В моих руках по-прежнему зажжённая сигарета. Он помогает мне сесть в кресло. Я тайно надеюсь, что хоть кто-то стал свидетелем этой сцены. Я отдала бы всё за съёмку с видеокамеры на углу здания.

Он закрывает за мной дверь и обходит машину спереди. Я смотрю на него, и кажется, что моё сердце разорвётся от переживаний. Надеюсь, меня не вырвет в его машине. Я в ужасе.

Он садится за руль и заводит машину. Я открываю окно, чтобы смахнуть пепел и заодно вдохнуть свежий воздух, потому что я не дышу уже минут десять. Я бы просидела так вечность, но он спрашивает:

— Где ты живёшь?

— На «Пионерской». Проспект Королёва, — я машинально вру. Опять.

Я назвала адрес своей бабушки, потому что на самом деле живу в пяти минутах от филиала ада. Я не хочу расставаться с ним так быстро. Он поднимает брови, включая заднюю передачу. Наверно, он уже пожалел, что предложил подвезти меня.

— Как тебя сюда занесло, апельсинчик? — говорит он, оборачиваясь назад, чтобы выехать с парковки.

Я почувствовала запах эйфории, когда он повернулся. Он положил свою руку на подголовник моего сиденья, и мне пришлось приложить нечеловеческие усилия, чтобы не уткнуться в неё лицом. Я так сильно пьяна, что на миг мне показалось это совершенно уместным. Хорошо, что я вовремя очнулась и зажмурила глаза, чтобы вернуть хоть какую-то способность мыслить.

— Не знаю. Я не апельсинчик!

Всю дорогу я думаю о том, как бы не проколоться на своём вранье. Всё, о чём Дима не начинает говорить, упирается в моё враньё. Я всё испортила.

Сейчас, когда я сижу здесь, на чёрном диване спустя шесть месяцев после событий, которые мы все только что прожили вместе с моей болтающейся во временной петле душой, я чётко осознаю, что тогда я ничего не испортила. Я всё испортила сейчас. Я вижу Диму в проёме открытой двери офиса филиала ада. Вижу, как он крутит на указательном пальце своей левой руки брелок от BMW. Его правая рука в кармане его чёрных штанов. Он разговаривает с охранником Костей. Я не знаю, знает ли он, что я здесь. С одной стороны, я хочу, чтобы он забрал меня отсюда, с другой — я помню его ультиматум. Я не хочу его терять. Я не смогу вынести чувства вины перед собой за наше с ним расставание. Не могу поверить, что он оставит меня из-за одной ошибки. Не могу бороться с собой, чтобы сейчас не уехать с ним. Я пытаюсь закричать, чтобы он повернулся и увидел меня, но мой речевой аппарат пока ещё находится под угнетающим воздействием яда. Я заперта в своём прекрасном теле.

Прошло примерно сто семьдесят лет, Дима и Костя до сих пор разговаривают. Он так близко физически, но я не могу до него дотянуться. Это так символично. Я трачу все свои оставшиеся жизненные силы на то, чтобы подняться с этого чёртового дивана, отталкиваясь от него руками. Мои ватные ноги весят килограмм триста, не меньше. Я медленно иду к двери, выставив руки вперёд. По-моему, мои навыки хождения откатились до уровня полуторагодовалого ребёнка. Я кое-как добираюсь до двери и падаю на неё, чтобы открыть. Других вариантов сдвинуть эту трёхтонную железяку с места у меня нет. Я чувствую, как мой отравленный мозг подаёт слабые, отдалённые сигналы, что колени повреждены. Сейчас Дима поднимет меня и отвезёт домой. Я в безопасности. Слышу, как директор клуба говорит за моей спиной:

— Лиза, детка, ты чего?

Я поднимаю глаза. Димы здесь нет. Кости тоже. Твою мать, это очень реалистичные глюки.

Владелец дьявольской франшизы, наконец обратив на меня внимание, помогает мне встать. Я знаю, что ещё чуть-чуть и ему самому понадобится помощь. Левой рукой я держусь за проём двери, а правой сжимаю его запястье. Он придерживает меня за талию. Я бы даже сказала, он держит меня на стыке талии с поясницей, что ощущается как похабное сексуальное домогательство. Он говорит:

— Пойдём в чилаут, полежишь?

Я отвечаю:

— Нет, мне надо домой. Спасибо.

Предполагаю, что в связи с угнетением моего речевого аппарата он услышал что-то типа:

— Прлды, ыогвап оооокрл.

Я убираю его руку и медленно перешагиваю порог двери. Это даётся мне с трудом. Вдобавок мои колени разбиты. Если вам когда-то будут рассказывать о гламурном шике наркомании, знайте, что это блеф. Потому что нет никакого шика в запахе блевотины, разбитых коленях и грязных похотливых мужиках, желающих затащить тебя в чилаут, пока твои когнитивные функции заторможены. Дима был прав. Он знал, о чём говорил, когда запрещал мне переходить эту грань. Даже если сейчас он веселится с богиней-тварью, это не отменяет его правоты насчёт наркотиков. Я — всего лишь теоретик. Он — практик.

Мне надо спуститься по лестнице, чтобы добраться до выхода для персонала. Этот выход ведёт на задний двор, там обычно никого нет. Не доверяя своим конечностям, я медленно передвигаюсь, опираясь на стены. Кажется, прошла целая вечность, пока я добралась до первой ступеньки.

Возможно, хотя я искренне надеюсь, что нет, вам приходилось видеть ужасающее зрелище, когда человек, находящийся во власти наркотической интоксикации, бьётся головой о пол? Если вам не доводилось побывать на таком представлении, то самым простым описанием, которое поможет вам заполнить этот пробел, будет ассоциация с ныряльщиком. Представьте ныряльщика, который прыгает с мостка в воду головой вниз. Здесь примерно то же самое, только несчастный проворачивает этот трюк не в воде, а где придётся. На асфальте или бетонном полу, например.

Однажды я вышла из филиала ада и увидела такую картину:

Дима навалился на парня и локтем левой руки прижимал его к дорожному покрытию, а правой рукой держал телефон и с кем-то говорил. Это выглядело так, будто Дима бил его головой об асфальт.

— Ты что делаешь, ты с ума сошёл?! — закричала я. В тот момент я поверила в мысль, что Дима может бить человека головой об асфальт. Это о многом говорит, но кто же рассматривает свои мысли в таком контексте?

— Лиза, быстро сядь в машину!

На самом деле парень отчаянно пытался биться головой. Это опасное проявление наркотической интоксикации называется аутоагрессией. Скорая приехала через семь минут. Вместе с милицией. Когда Диму спросили, где был этот парень, он ответил, что увидел его на парковке. На самом же деле, двадцати минутами ранее, охранники вынесли его из клуба на парковку и оставили прямо перед машиной Димы. Все приверженцы филиала ада защищают его как свой дом. Это второе правило. Любой приверженец филиала будет выброшен на парковку как отработанный материал, когда дьявол окончательно высосет из него остатки души.

Дима мог оттащить его от своей машины и уехать, но он остался и, возможно, спас его пропащую жизнь. Я не уверена, что его жизнь стоила семи минут нашей с Димой любви.

Я люблю тебя, Дима.

Господи, я сейчас отдала бы всё, чтобы услышать его «Лиза, быстро сядь в машину!». Но вместо этого я чувствую, как мои колени врезаются в стену и через долю секунды как моя голова врезается в бетонный пол филиала ада. Сегодня я вышла за рамки сухой теории учебника и прошла экспресс-погружение в практическую часть схватки с дьяволом. В официальной психиатрии — самоповреждающего поведения. В неофициальной — инициации в ад.

Когда моя голова касается пола, я отлетаю из своего тела и вижу себя со стороны. Я клянусь, я стою и смотрю на себя, лежащую на бетонном полу нижнего этажа филиала ада. Мои колени разбиты, а через волосы на голове выступает кровь. Я умерла, и моя душа выскочила из тела. Дима и Аня стоят рядом со мной, но не видят меня. Красные и мокрые глаза Димы смотрят на эту картину с такой тоской. Разочарованием. Ненавистью. Горестью. Коктейль эмоций, который я вижу в его глазах, пока он смотрит на моё мёртвое тело, станет бестселлером в баре преисподней. Я бы назвала его «Ужас бытия».

Аня говорит:

— Так ей и надо. Пошли отсюда.

Я ненавижу тебя, Аня! Ты сука не только в реальности, но и в галлюцинациях, и даже в загробном мире.

И пока моё тело лежит в тёплой луже собственной крови на холодном бетонном полу, мой призрак перенёсся на два месяца назад, когда было ещё жаркое лето. Дима предложил поехать на пляж в тот день. Он сказал:

— Там будут мои друзья.

— Хорошо, поехали, — ответила я.

Я взяла с собой купальник и книгу. Когда мы приехали, я увидела Аню.

— Серьёзно? — спрашиваю я.

— Я не знал, что она здесь. Это проблема?

— Нет.

Иногда «нет» это «да». Мы подходим к шумной компании его друзей. Если быть откровенной, я не люблю такие компании. Это странно звучит, ведь я всегда вливаюсь в любую тусовку. В тусовку наркоманов. В тусовку интеллектуалов. В тусовку успешных. В тусовку неудачников. Я — хамелеон. Это моя защитная реакция. Я не люблю большие компании, и именно поэтому я их душа. Их больная душа. Я в замкнутом круге своего вранья. Так работают зеркальные нейроны. Уж не знаю, как так вышло, но мои зеркальные нейроны работают лучше остальных. Общаясь с человеком, я невольно перенимаю его стиль речи, интонацию и даже мимику. Я повторюсь — невольно. Ненавижу это. Когда мой собеседник выражает свою позицию по какому-то вопросу, я чувствую, что согласна с ним. В этот момент я воспринимаю услышанное из позиции своего собеседника. Я его понимаю на уровне зеркальных нейронов. Это, безусловно, даёт мне власть над ним, я прекрасно понимаю, кто он, но порой я не понимаю, кто я. Иногда мнения, с которыми я соглашаюсь, полярно разнятся, и я не могу понять, кто я в действительности, какое мнение действительно моё? Я — компиляция множества копий когда-либо повстречавшихся мне людей. Я — все они и никто одновременно.

Я. Вижу. Вас. Всех. Насквозь. Но не вижу себя.

— Какие люди! Привет!

Его бывшая подходит и обнимает его. На ней белая майка и нет лифчика. Это очевидно. Я демонстративно закатываю глаза, а Дима хлопает её по плечу, не отпуская моей руки. Она трётся об него нарочито долго, и я выдираю руку из их сцепки, потому что это уже похоже на извращение.

— Пойду переоденусь в машине, дай, пожалуйста, ключ, — говорю я Диме, чтобы уберечь свои глаза от жалкого зрелища, когда женщина, не знающая слова «гордость», висит на парне, который предпочёл ей меня.

— Я тоже переоденусь в твоей машине, ты же не против? — спрашивает она Диму, не замечая меня. Сука.

Дима хмыкает, едва заметно пожав плечами, и протягивает мне ключ от своей BMW. Я нажимаю на кнопку. Пик-пик. Она, эта богиня-тварь со своими сиськами, садится сзади. Я по-хозяйски сажусь за руль. Это так символично. Не знаю, зачем я влезла в эту иерархическую гонку. Так себя ведут омеги. Доказывают другим омегам, что они не омеги. В доказательствах нуждается только то, что вызывает сомнения.

Я решила, что подожду, пока она переоденется и уйдёт, и я смогу остаться одна. Я решила, что прямо сейчас потерплю несколько минут, чтобы потом мне стало лучше. По-моему, так размышляют проститутки.

Закрываю глаза и представляю, как завожу машину, выжимаю педаль газа и направляю её вместе с этой сучкой на заднем сидении в озеро на полной скорости. Представляю, как выпрыгиваю в последний момент. Представляю, как утопила эту прилипалу в BMW своего парня. Представляю, как вся компания смотрит на это, открыв рты. Вот такая вот душа у этой компании. Ха. Я так погрузилась в свои фантазии, что случайно хихикнула, и Аня это услышала.

— Может, переоденемся по очереди?

Я смотрю на неё в зеркало заднего вида и закуриваю сигарету. Я не хочу курить, но это политический шаг. Мне можно, ей нельзя.

— У тебя выросло что-то новое с момента последней фотофиксации, Аня?

Я намекаю на её неактуальный фотосет с моим парнем, и выпускаю дым в зеркало, чтобы хоть на миг скрыть её лицо с моих глаз.

Она натянула треугольный лиф без чашечек цвета хаки. Ужасная, нелепая Аня.

Я ненавижу тебя, Аня.

Она выходит и направляется в сторону компании, оставляя меня с моими фантазиями наедине. Я представляю, как нажимаю педаль и сажаю её на капот BMW своего парня. Представляю, как вся компания смотрит на это, открыв рты. Вот такой я хамелеон.

Я чувствую сильную боль в районе левого полушария мозга, которое перерабатывает информацию логически и последовательно. Моё левое полушарие стремится создать историю из всего, что только что произошло. Отдельные факты упаковываются в причинно-следственные связи, когда на самом деле таковыми не являются. Я открываю глаза на пыльном бетонном полу и слышу, как на лестнице ворчит уборщица. Я не знаю, существует ли она на самом деле. Медленно встаю и собираю вещи, выпавшие из моей сумки, в надежде, что отбилась от дьявола. Ключ от дома моих родителей с брелоком в виде розовой машинки, телефон, кошелёк, пачка «Парламент», зажигалка и… и прозрачный пакетик с серой таблеткой, которая точно стала бы последней, если бы я кинула её себе в рот, а не в сумку. Из меня вылилось достаточно отравленной крови, чтобы я начала приходить в себя. Надеюсь.

Добравшись до очередной чёрной железной двери, я нажимаю на кнопку, подсвеченную красными светодиодами, и выхожу на улицу под сопровождающий писк открытия магнитного замка.

Мокрый осенний воздух не поможет мне прийти в себя. Из наркологических учебников я знаю, что бензодиазепины используют как антидот амфетамина, но я не могу вспомнить ни одного названия из препаратов этой группы. И я не уверена, что могу прийти в аптеку посреди ночи с кровью, стекающей по волосам, и попросить такой препарат, не угодив при этом в отделение милиции.

Я достаю телефон и пишу Диме сообщение, пока левое полушарие моего мозга складывает сегодняшний день в историю с доказательствами чего-то, о чём я узнаю только завтра, когда просплюсь. Уверена, что меня настигнет озарение. Это левое полушарие всегда делает так, как ему выгодно. И истории рассказывает, зачастую не имеющие отношения к реальности, но всегда абсолютно точно поддерживающие его стратегии выживания. Это когнитивное искажение называется предвзятость подтверждения. Мозг умеет не замечать факты, опровергающие сложившуюся картину реальности, и наоборот охотно подмечает те, что её подтверждают. Но пока этого не произошло, и факты остаются просто отдельными точками во временном отрезке, я набираю эти буквы, на что требуется пара столетий: «Помоги. Пожалуйста».

Я выхожу из тёмного пустынного заднего двора на освещённую парковку у главного входа в ад. Сейчас три часа ночи. С моим амфетаминовым психозом мне может привидеться дракон или сам чёрт, но остатки моего сознания понимают, что бояться стоит недружелюбных парней возле клуба. Раньше я их не замечала. Мы находились в разных мирах, в разных параллельных реальностях. Раньше я всегда была под защитой, а сейчас я беспомощна, как брошенный котёнок. Который вдобавок нажрался амфетаминов. Главное сейчас — притвориться трезвой.

— Тебя проводить? — нагло и, возможно, даже агрессивно спрашивает меня парень в чёрной куртке.

Может, это мой психоз, и парень просто хочет помочь.

Может, он увидел, что я неспособна себя контролировать, и хочет этим воспользоваться.

Может, он ангел.

Может, он чёрт.

— Мой парень ждёт меня на той стороне дороги, спасибо, —

отвечаю я.

Боюсь, что он услышал только:

— Рна гры гхамор наркыр.

Если бы Дима действительно приехал за мной, то стоял бы у выхода из клуба, а не на той стороне дороги. Если бы он был здесь, то у этого парня даже не возникло бы мысли подойти ко мне. Если бы сегодня, впервые за шесть месяцев нашей любви, он не написал мне, что «Сегодня не получится увидеться(», я бы вышла к нему с целыми коленями, головой и адекватным нейрональным захватом. Я хочу, чтобы вы поняли, что в этой точке, в этот самый момент я ненавижу себя за то, как сложилась эта ночь. Я ненавижу себя за то, что выпила три стакана рома, записав их на счёт своего парня, чтобы он узнал, что я была здесь. Я ненавижу себя за то, что на глазах у бармена согласилась пойти в чилаут со своим знакомым. Я ненавижу себя за то, что когда от меня делают шаг назад, я разворачиваюсь и бегу в обратном направлении, чтобы опередить эту ужасающую боль покинутого. Возможно, если бы я умела делать шаг навстречу, даже когда от меня делают шаг назад… Возможно, всё бы сложилось иначе. Но я не умею.

До дома идти пятнадцать минут быстрым шагом только при условии, что твои ноги не потеряли связь с моторной корой мозга, которая в адекватном своём состоянии отвечает за контроль, планирование и выполнение произвольных движений тела. Надо прости идти, других вариантов нет. Я выхожу на дорогу. В сумке завибрировал телефон и я с детской надеждой и воодушевлением опускаю руку за ним. Дима скажет, чтобы я зашла в клуб и сидела рядом с охранником Костей, пока он не приедет. Он позвонит Косте, как только поговорит со мной, и попросит приглядеть за мной. Я покорно просижу минут двадцать, прежде чем услышу родной скрип колёс, скользящих в заносе заднеприводной BMW с постоянно отключённой системой стабилизации. Я поклянусь ему своей жизнью, что больше никогда и ни при каких обстоятельствах не нарушу его ультиматум. Я буду ползать перед ним на своих разбитых коленях, пока он не простит меня. Сейчас я рассуждаю так, потому что моё левое полушарие тормозит с историей, состоящей из причинно-следственных связей.

Дима, я люблю тебя. Потому что моё левое полушарие тормозит.

Я достаю телефон и разочарованно зажмуриваю глаза.

— Да, мам, — отвечаю я.

Мама слышит:

— Лна пыр.

— Быстро домой!

В этот момент я слышу вой мотора и поворачиваю голову в его сторону. Я что, стою посреди дороги? Красная «Тойота» с выключенными фарами несётся на меня. Потерявший бдительность дьявол по ошибке выпустил меня из своего филиала и вернулся за мной на машине цвета крови. Я замерла. По-моему, во мне полностью отшиблен инстинкт самосохранения. Такие особи не выживают в реальном мире. Я стою на месте как вкопанная и смотрю в тёмное блестящее лобовое стекло. Вот сейчас, через пару мгновений, дьявол возьмёт своё. Я снова вижу Диму, как всегда, в чёрном капюшоне. Он — кадр из фильма. Из моей личной драмы. Я так его люблю. «Тойота» со скрипом останавливается в полуметре от меня.

Не помню, как оказалась дома. Вставляю ключ в дверной замок, слышу, как Рекс уже устроил приветственный грохот. Мои ватные руки не могут повернуть ключ. Рекс, умоляю, заткнись там!

Мама открывает мне дверь:

— Что ты здесь возишься?!

— Ключ застрял. Ты чего не спишь?

Не уверена, что мама меня поняла.

— Ты где шатаешься? Уже пять утра! Что с тобой?

Она хватается за голову, когда видит мои грязные штаны и кровь на руке. Я провела по волосам, перекинув их на сторону левого полушария, чтобы она не увидела зияющую дыру в моём черепе. Я писала Диме в три, я что, шла домой два часа?!

Сосуды моего несчастного тела расширяются в щедро отопленном коридоре квартиры моих родителей. К мозгу приливает всё больше отравленной крови. Шкаф за маминой спиной начинает двигаться. Я обречённо закатываю глаза. Похоже, меня ждёт ещё один киносеанс, надеюсь, в этот раз романтическая комедия. Мои ноги распирает изнутри, они становятся тяжелее и тяжелее.

Прошло секунды три, не более. Я открываю глаза, мама сидит на краю моей кровати. Уже утро. Я спала в одежде?

— Лиза, что ты вчера пила?!

Мне крупно повезло, что моя мама живёт в мире, где наркотики существуют исключительно в мифических подвалах. Мне крупно не повезло, что я живу в другом мире.

— Водку, — вру я.

Водка в этой ситуации звучит максимально правдоподобно. Если, конечно, вы живёте в мире, в котором живёт моя мама.

— Ты нас вчера напугала. Папа думает посадить тебя под домашний арест.

«Если они вздумают запереть меня, я убегу из дома», — думаю я.

— Но я напомнила ему, как он, будучи подростком, пил «Старый Таллинн» в Нарве, — мама хихикнула. — Он поехал встречать бабушку на Балтийский вокзал, скоро они будут здесь. Приведи себя в порядок, бабушке не обязательно знать, что я плохая мать.

Мама, я люблю тебя.

Я достаю разряженный телефон из сумки, ставлю его на зарядку и кладу под подушку. Иду в ванную и смотрю на себя в зеркало. Это ужасающее зрелище, я себя не узнаю. Этой ночью я умерла на бетонном полу ада. Я медленно и аккуратно стягиваю с себя штаны, но останавливаюсь, когда дохожу до коленей. Ткань прилипла к ранам. Я забираюсь в ванну и сижу в воде с полуспущенными брюками, обхватив колени. Когда ткань пропиталась водой и отлипла от моих ног, я медленно снимаю штаны и опускаюсь с головой в воду, которая тут же окрашивается в розовый оттенок. Долго лежу под водой в надежде почувствовать жажду к жизни, но нет. Абстинентный синдром от амфетамина часто сопровождается депрессивным состоянием. Чувство, что произошло непоправимое, всегда сопровождается депрессивным состоянием. Подозрение, что тебя предали, тоже им сопровождается.

Я привожу себя в порядок, насколько это возможно, и выхожу. Мой телефон вибрирует под подушкой. Два миллиарда сообщений о пропущенных звонках и снова звонок. Вчера вечером я мечтала о его звонке. Сейчас я потерялась где-то между желанием снять трубку и желанием исчезнуть.

— Да, — я отвечаю равнодушно и холодно. Я делаю два шага назад.

— Лиза, твою же мать. Что ты творишь?

Голос моего парня — это коктейль из ярости, страха и собственной беспомощности. Гораздо проще ставить ультиматумы, нежели приводить в исполнение их обещанные последствия. Тем более если ты сам виноват в нарушении собственного ультиматума.

— Я сейчас приеду!

Я молча положила трубку.

Он приехал слишком быстро. Минут через пять после звонка. Либо он звонил по дороге, либо он выезжал не из своего дома, а дома, который находится недалеко от дома моих родителей. Примерно в пяти минутах езды. Например, в доме Ани. После схватки с дьяволом, летающего шкафа, наклеек на окнах, трансформирующихся в собак, и музыки, которой не было, очень сложно снова воссоздать адекватную картину реальности.

Я выхожу к нему в коротком платье, открывающем мои ужасающие колени. На нюдовую тонкую и мягкую ткань наплывает чёрная, объёмная вставка с заклёпками и молниями. Будто чёрная, агрессивная суть происходящего медленно пожирает едва зародившуюся мягкость и нежность. Сейчас сентябрь, но мне жизненно необходимо, чтобы он увидел мои колени. Я завязала хвост, чтобы было видно дыру в моём черепе. Он стоит у своей машины, припаркованной очень близко к подъезду, настолько близко, что это разозлило бы всех проживающих в нём людей. Это уже агрессия. Агрессия — это реакция защиты. Так делает мой плохой парень, когда ему страшно. За меня либо уже за себя.

Я медленно подхожу к нему, как на модном показе. Только я демонстрирую ему не своё идеальное платье, а свои раны. Он закрывает рукой рот и округляет красные глаза, осматривая меня. Затем он открывает пассажирскую дверь и помогает мне сесть. Я уничтожила его своим видом. Выйти к нему в таком виде — агрессия. Всем своим видом я кричу ему: «Вот что происходит, когда ты делаешь от меня шаг назад».

— Обещай мне прямо сейчас, — он держит меня за запястье, — обещай, Лиза.

Я поднимаю голову и поворачиваюсь к нему. Я смотрю ему прямо в глаза, и в этот самый момент я ничего не чувствую. Я смотрю на него, и мне всё равно. Будто он мне больше не нужен. Возможно, потому что накануне ночью я умерла на бетонном полу ада. Я спрашиваю с издевающейся равнодушной улыбкой на лице:

— Иначе что? Уйдёшь к Ане?

Он отпустил моё запястье. Мы оба знаем, что ультиматум не удался.

В этот момент наш танец повела я. Этот момент власти называется вторичной выгодой жертвы. Это именно то, от чего получает удовольствие жертва, которую предали. Альфа попался в ловушку. Он молча отводит свой взгляд, тем самым признав своё поражение в этой битве интеллектуальных ресурсов. Это была заранее проигранная битва. Я улыбаюсь и говорю:

— Прости меня, пожалуйста. Прости. Я обещаю, что такое никогда больше не повторится. Это такой ужас, ты не представляешь, — я беру его за руку и кладу её на свою ногу, чуть выше чёрного синяка с красной ссадиной. Он смотрит на мои колени. — Я упала с лестницы, и мне привиделось, будто там был ты. Жуткие глюки, — я смеюсь сквозь слёзы, а он крепко обнимает меня, будто я вылечила его, но на самом деле я ввела временное обезболивающее.

— Давай просто оба сделаем вид, что этой ночи не было? — предлагает он, обнимая меня, легонько придерживая дыру в моём черепе.

***

Следователь спрашивает:

— Елизавета, вы употребляете наркотики?