DRAMA

Лиза Шашукова, 2023

Психологический роман – драма о тончайших гранях в нездоровых отношениях. Основана на реальных событиях. Опьяняющая сила партнёра, которая периодически перетекает в агрессию, затем даёт возможность реабилитироваться в сладком ощущении обиды, позволяет пафосно вознестись в своей жертвенности и чувстве вины обидчика, чтобы через мгновение снова рухнуть в ноги агрессора. Агрессия. Нежность. Сила. Слабость. Абьюз. Манипуляции. Вторичная выгода жертвы. Любовь.И главное: кто на самом деле жертва в таких отношениях? Кто выигрывает в конечном итоге? Сами герои пытаются разобраться в этом в течение нескольких лет. Первая книга трилогии.

ГЛАВА 5

Первые три месяца отношений почти любой пары — сущее враньё. Каждый влюблён в свои фантазии. Грезит о них. Спит с ними. Это ванильное дерьмо не имеет ничего общего с реальной жизнью. Когда я говорю «почти любой пары», я имею в виду нас с Димой. У нас не было трёх месяцев вранья.

Первые три месяца отношений — это господствующая половая доминанта в мозге. Эволюции надо, чтобы за эти три месяца парочка заделала потомство. Эволюции невыгодно, чтобы за эти три месяца партнёры узнали друг о друге правду. Трёх месяцев достаточно, чтобы зачать, а что происходит после — это уже не проблемы эволюции, это проблемы цивилизации. После трёх месяцев ванильного дерьма вы для неё отработанный материал. В каком-то смысле эволюция всех нас поимела.

Пропустим три месяца нашего с Сашей ванильного дерьма. Я была влюблена в свою фантазию. Моя фантазия заключалась в том, что он такой же, как Дима, но без тьмы в глазах. Клянусь, я находила доказательства и видела сходство между двумя совершенно разными людьми. Видела белое и утверждала, что это чёрное. Саша ставил передо мной чашку пуэра, а я видела, как Дима ставит передо мной апельсиновый сок. Что бы там ни было, я думала, что выбралась из ловушки, а на самом деле ещё глубже в ней застряла. Всё это время я по-прежнему была влюблена в Диму, но в этом случае разочарование было неминуемо. Я гоняюсь за призраком. Саша не Дима. Пора это признать.

Когда эволюция, отымев нас, ослабила половую доминанту, когда пелена моей фантазии спала — я осталась один на один с реальностью. Первым столкновением с ней стало моё решение посвятить Сашу в своё прошлое. Я хотела, чтобы этот бутафорский Дима стал его частью. Саша смотрел на меня, округлив глаза, в которых нет тьмы. О чём я вообще думала?

Я сижу на скучной паре по информационно-библиографической деятельности. Мы в Санкт-Петербургском государственном университете культуры и искусств. Группа студентов, планирующих стать референтами-переводчиками, отчаянно борется с накатывающим сном. Наш преподаватель могла бы подрабатывать анестезиологом. На таких скучных лекциях моё единственное спасение — Родион: бывший, как он сам считает, героиновый наркоман. Он уже третий год на втором курсе. Думаю, его родители готовы платить за его обучение вечность. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не кололось. У него отрешённые прозрачные глаза. Его взгляд — бездонная, пугающая пустота. Он мог бы стать переводчиком, врачом, гонщиком, писателем, учёным, чёрт возьми, с его внешностью он мог бы стать даже моделью. Но он попал в ловушку, из которой не выберется. Эта ловушка называется опиоидной зависимостью.

Родион прошёл курс заместительной терапии метадоном в другой стране. Он не знает, в какой. В России метадон запрещён и такая терапия невозможна. Такая заместительная терапия предполагает переход с нелегального героина на легальный, в ряде стран метадон — опиоид длительного действия. Это тоже опиоид, но теперь наркоман не получает кайфа и не испытывает ломку. Это та же опиоидная наркомания, но вогнанная в рамки закона ряда стран, не включающих Россию.

Каждое утро в течение двух лет он принимал свою дозу легального опиоида под наблюдением психиатра-нарколога в стране, название которой не может вспомнить. Таким образом, Родион перескочил с героина на метадон, после чего родители привезли его домой, где теперь ему предстояло лечение уже от метадоновой зависимости. Здесь его посадили на бупренофрин. Он в ловушке, из которой ему не выбраться. Это видно по его пустым глазам. Дьявол уже забрал его душу. От Родиона осталась только оболочка, которая могла бы стать моделью.

Я кручу свой телефон на столе под монотонную речь лектора, держу свою голову на кулаке левой руки и рассматриваю Родиона, иногда переводя взгляд на большое окно нашей аудитории. Вид на Троицкий мост, у которого плещется голубая вода Невы, отражая майское небо. В мае всегда кажется, что лучшее только впереди. Сегодня Родион тревожный. Я вижу, что он старается слушать препода и понимать смысл, но даже здоровый мозг неспособен выдержать эту пытку. У Родиона нет шансов.

Опиоидный абстинентный синдром проявляется гиперактивностью центральной нервной системы. Психомоторная ажитация на отмене метадона, или попросту дьявол пришёл за Родионом. Ему пора. Это не неожиданное стечение обстоятельств, просто пришло время. Он встаёт на парту, снимает с себя рубашку. Препод кричит:

— Родион, в чём дело?!

Это она виновата, она свела его с ума своей нудятиной. И опиоиды.

Родион танцует на парте без рубашки и кричит, что любит нас. Он уже не с нами, он на вечеринке в аду. Его физическая оболочка ещё здесь.

Препод спрашивает:

— Хочешь, я позвоню твоим родителям?

Родион говорит:

— Я очень тебя люблю!

Он говорит это не преподу, а дьяволу. Просто его оболочка по-прежнему здесь. Я набираю сто три. Через пятнадцать минут приезжает скорая психиатрическая помощь. Два больших парня, похожих на амбалов-охранников из филиала ада, сдёргивают Родиона с парты и уводят.

Родион кричит:

— Я люблю вас!

Он кричит это не нам.

Я не хочу быть переводчиком. Я хочу быть психиатром-наркологом.

Больше мы никогда не видели Родиона. Дьявол забрал его больную душу и красивую оболочку, которая могла бы стать моделью.

Вернёмся к моим отношениям с Сашей, которые похожи на заместительную терапию метадоном. Или вонючим пуэром. Пока я рассказывала вам про Родиона, прошёл целый год. Целый и ничем, кроме съехавшего Родиона, не примечательный год.

Саша не открывает передо мной пассажирскую дверь своей машины. У Саши нет машины.

Квартира, в которой мы провели ванильно-дерьмовое время, оказалась не его, а его сестры.

В течение этого года я продолжала убеждать себя, что Саша такой же, как Дима. Только без машины. Без квартиры. Без денег. Без характера. Без любви. Без тьмы в глазах.

По общепринятым идиотским стандартам я встречаюсь с идеальным парнем. Практически любая мать будет счастлива видеть свою дочь с таким. Не курит, не пьёт, работает, сильно любит и готов на всё. Ужас, да? Я отчётливо понимаю, что не хочу быть с ним, но у меня нет повода, чтобы расстаться. Мне не к чему придраться. На самом деле я просто боюсь. Тот факт, что я не хочу быть с ним, — это и есть единственно верный повод для расставания.

Приглашаю вас в один из миллиарда случаев, когда Лиза из Сашиной головы оказалась куда лучше своего реального прототипа. Я бы всё отдала, чтобы стать своей виртуальной версией из Сашиной головы. Та Лиза прекрасна, добра и очень любит Сашу. И пуэр. Просто иногда наивная Лиза путается в своих эмоциях и чувствах и ведёт себя не так, как предполагается инструкцией, вложенной в коробку к любой хорошей надувной кукле.

Я сижу за компьютерным столом и клацаю ногтями по лакированной древесно-стружечной плите. Физически мой взгляд направлен в экран компьютера, фактически я его не вижу. Я съёжилась до состояния нескольких электрических импульсов и спряталась где-то в подкорковых структурах своего мозга. В той зоне, где живёт неконтролируемая агрессия.

Саша стоит рядом со мной, но в параллельной реальности, и аргументировано, спокойно и логично объясняет, почему я в очередной раз не вписалась в концепцию «идеальная Лиза». Не потому, что эта концепция фейк, конечно же. Произошла системная ошибка, выявился баг, Саша сейчас всё объяснит, а я пообещаю в следующий раз соответствовать своему ярлыку. Справедливости ради я обязана рассказать, что концепция идеальной Лизы в Сашиной голове не только его проект. Я принимала в нём активное участие. Я очень хотела быть той, чей образ я сознательно формировала своим поведением и словами. Но не спешите закатывать глаза, вы делаете то же самое на первом свидании.

У нас с Димой не было первого свидания. У нас не было этого вранья. Первый день нашей любви выходит за рамки обычной ванильно-дерьмовой ситуации. Никто из нас не хотел слушать истории друг о друге из прошлого, мы сразу ворвались в собственную историю настоящего. Впрочем, теперь это тоже история прошлого, которую я никому, включая Сашу, не рассказываю. Это замкнутая последовательность событий, похожая на петлю безысходности. Любое настоящее когда-то станет скучным прошлым. Может, в таком случае не стоит так серьёзно относиться к своему настоящему? Всё это скоро станет пеплом.

Саша продолжает настойчиво добиваться соответствия моим заявленным при продаже, то есть при совершении сделки, то есть в ванильно-дерьмовое время параметрам. Я сама во всём виновата. Саша здесь не при чём. На его месте мог быть любой. Ему просто не повезло оказаться метадоном в моей заместительной терапии. Как только эволюция нас отымела и отпустила, я обязана была порвать с ним. Я была обязана быть честной. Но вместо этого я подарила Саше эйфорию от Calvin Klein. На что я надеялась?

Хотя давайте начистоту. В любой несчастной паре несчастье лежит на поверхности. В каждом движении, слове, взгляде, интонации видно любовь или её отсутствие, но на поверку выходит, что никому к чёрту не нужна эта честность. Все хотят жить в своих иллюзиях, и если кто-то осмеливается своей честностью разрушить эту иллюзию, его начинают ненавидеть. Считать виновным в своём горе. Проклинать за несоответствие. Будьте уверены, что в каждом моём взгляде, действии, интонации — во всём этом читается истина. Все это видят. Саша тоже видит, но ему не нужна правда. Ему нужна его иллюзия. Саша любит свою фантазию обо мне.

Прости меня, Саша.

Щелчок сообщения во «ВКонтакте» возвращает меня из подкорковых структур. Мой взгляд наводит автофокус на шесть букв. Тысячная доля секунды на обработку информации и взрыв адреналина по всему телу. Волна горячей крови пролилась по моим венам от самого сердца и тут же застыла, столкнувшись с моей ледяной оболочкой. Внутренне меня только что разорвало на части и от прежней Лизы, которую я старательно из себя лепила последние девятнадцать месяцев не осталось и следа. Внешне ничего не изменилось.

Я продержалась почти два года. Девятнадцать месяцев. Я знаю точную цифру потому что я знала, что когда-то это произойдёт. Я считала дни, недели и месяцы. Почему Саша именно сейчас хочет добиться моего соответствия заявленным характеристикам? Какой-то метадон требует от меня, требует от меня, требует, требует. В своём пассивно-агрессивном амплуа требующего Саша забывает, что и сам не соответствует своему уникальному торговому предложению. Неуникальному.

— Привет.

Шесть букв, повышающих частоту сердечных сокращений. Ты проиграл, Дима. Все письма, которые я писала тебе, я не отправила.

Я скучаю.

Я скучаю.

Я скучаю по тьме в твоих глазах.

Я продержалась девятнадцать месяцев, я доказала, что могу. Женщина в синем костюме говорила, что этот парень не тот, кто мне нужен, но я не верю этой женщине, потому что за девятнадцать месяцев не прошло и дня, в котором я не думала об этом парне. Не вспоминала его запах. Его сильные ледяные руки. Его чёрные глаза. Его голос. За девятнадцать месяцев не прошло и дня, чтобы я не чувствовала ту безграничную любовь. И ту безграничную боль, которую он причинил мне.

— Это не заканчивается ничем хорошим, — говорила женщина.

Это просто не заканчивается. Это навсегда. Как неизлечимая болезнь.

Я удаляю сообщение и нажимаю «Выйти». Сообщение можно удалить только с экрана своего компьютера, из головы его уже не удалить.

Удивительная слепота Саши, погружённого в отработку своего сценария, постепенно выводит меня из себя. Он не понимает, что я не слушаю, он не видит, что я не здесь. Я понимаю, что он в этом не виноват. Саша ни в чём не виноват. Ему просто не повезло быть моей неудачной попыткой избавиться от прошлого. От моей маниакальной, всепоглощающей, разрушающей любви. Ему не повезло оказаться неэффективной заместительной терапией.

Однажды я поняла, что это прекратится, только если Димы не станет физически. Я расслабилась, позволив себе перестать сопротивляться этому чувству. Я была готова стать никем, растворившись в нём. Потом он чуть не убил меня. Когда я спрашивала врача скорой помощи «Почему его не вытащили из машины?», я думала, что он погиб. Я боюсь себя когда думаю, что я на это надеялась. Я бы кричала, билась в истерике и рвала на себе волосы, раздирала бы своё лицо, пока врачи не скрутили бы меня и не вкололи какой-нибудь «Диазепам». Я прокручивала этот вариант сотни раз в своей голове. Ещё до аварии. Я боюсь себя, когда думаю так.

Саша кладёт свою руку мне на плечо, чтобы я ответила на вопрос, который не слышала.

— Да отвали ты от меня! Твою мать, как же ты меня достал! Я не хочу больше с тобой быть! — я закричала нечеловеческим голосом.

Саша, прости меня.

Он не ожидал такого и отпрянул, округлив глаза, будто увидел призрака Димы, который всё это время жил вместе с нами. В заявленных при заключении сделки характеристиках не числилась такая жестокость. Первое, что сделает хромой после своего излечения, — бросит палку, которая помогала ему ходить. Саша молча ушёл на кухню. Я уверена, что он будет там заваривать свой говняный чай, который я ненавижу всей душой.

На следующий день после аварии я узнала от Кристины, что Дима в реанимации. Никто не знал, что я была с ним в машине. В протоколе не было и слова о пассажире. И о наркотической интоксикации водителя. Аня создала группу во «ВКонтакте», где организовала сбор донорской крови среди его друзей. Это было сложно, ведь перед забором крови для переливания её проверяют на наркотики. Я звонила в больницу каждый день в течение пятнадцати дней, которые он провёл в реанимации. Я знаю все травмы, которые он получил. Я знаю, что, ударившись о стойку лобового стекла на скорости сто тридцать километров в час, он получил тяжёлую черепно-мозговую травму, на восстановление последствий которой потребуются годы или, возможно, вся жизнь.

Режиссёры романтических мелодрам приучили нас воспринимать амнезию как лёгкий симптом, используя этот диагноз как дешёвый приём поворота сюжета. Но только представьте хотя бы на секунду тот ужас, который испытываешь, когда смотришь в глаза человеку, которого любишь всем сердцем. А он тебя не знает. Ты — пустое место. Ты в этот момент умираешь. Тебя больше не существует. Я не была к этому готова. Когда от меня делают шаг назад, я делаю два. Я не смогла бы пережить боль отвергнутого. Я ни разу не пришла к нему в больницу, посчитав это лучшим способом расстаться с ним. Я не смогла простить его за ту ночь.

Врачи говорили, что ему повезло остаться в живых, ведь он был не пристёгнут. А я была пристёгнута. Меня увезли с места происшествия на скорой, а инспекторы, оформлявшие документы по этому дорожно-транспортному происшествию, не стали указывать, что в машине был пассажир. Когда Дима очнулся в больнице, его мозг продолжал хранить файлы, но доступ к ним был временно утерян. Примерно год до аварии стал для него заблокированным файлом. Мой образ тоже в этом файле. Я — невидимый ярлык, компиляция копий, никто. Ретроградная посттравматическая амнезия. Я знала, что это временно.

У меня сохранился номер Димы. Я пишу: «Можешь забрать меня прямо сейчас?» Глупая Аня не догадалась даже сменить его номер? Я бы увезла его на край планеты, а эта богиня-тварь даже не сменила номер его телефона. Ну как она может конкурировать со мной? Она проигрывает мне даже тогда, когда я не участвую в бою. Омега.

«Адрес», — отвечает он через две секунды.

Я отправляю ему сообщение с адресом, открываю шкаф и взглядом натыкаюсь на кусочек костюма, о котором совсем забыла. Он торчит из разноцветных тканей своим острым концом как осколок. Графические вырезы этого костюма создают разлом посередине чёрной грубой ткани из под которой виднеется тонкая и мягкая текстура. Будто мой защитный внешний панцирь наконец раскололся на две части и настоящая я могу просочиться из этой трещины, показав свою мягкость, нежность и уязвимость. Я так хочу, чтобы эта метафора стала былью. Я так надеюсь, что смогу перестать защищаться от него. Я надеваю костюм, состоящий из укороченного топа и шортов и тихо собираюсь, будто за мной сейчас приедут, чтобы отвезти домой после девятнадцатимесячной ночёвки у друзей. Пора возвращаться домой. Меньше всего на свете я сейчас хочу, чтобы Саша вышел из кухни. Надеюсь, что он будет сидеть там, пока я не уйду. Просто отпусти меня, Саша. Пожалуйста.

— Куда ты собралась?

— К родителям, — я вру. Господи, это же очевидно!

— Я тебя отвезу.

Я забыла упомянуть, что недавно Саша купил какое-то ведро и называет это машиной. Я ненавижу ездить на этой помойке.

— Не надо. Я не хочу с тобой ехать и слушать всё это.

— Будем ехать молча.

Я чувствую запах ненавистного чая, который заставляет меня кипеть изнутри от ярости. Я хочу, чтобы он отстал, чтобы он отстал, чтобы он отстал! Даже его голос сейчас чувствуется где-то в глотке.

— Саша, я не поеду с тобой.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не заорать. Я хочу быть максимально корректной, я, правда, стараюсь.

— За тобой кто-то приедет?

— Да, — я не соврала.

— Кто?

— Марина с Вадимом, они недалеко, — снова соврала.

Я закрываюсь в ванной и сижу на полу, обнимая свои колени. Телефон лежит передо мной. Качаюсь из стороны в сторону, не могу успокоиться. Я перестаю дышать, а от нарастающей гипоксии мой мозг начинает паниковать ещё больше. Дима об этом знает, Саша нет. Я с Сашей дольше, чем была с Димой. Я с Димой ближе, чем была с Сашей.

Подхожу к зеркалу. Глубокий вдох. Выдох. Включаю ледяную воду и умываюсь.

Дима пишет: «Подъезжаю, выходи».

Саша через дверь говорит мне:

— Я хочу поздороваться с Мариной и Вадимом. Выходи.

Я пишу Диме: «Заедь во двор с другой стороны дома срочно».

Агония. Даже если он заедет во двор, Марина с Вадимом здесь точно не появятся. Не знаю, зачем я это написала. Не знаю, зачем я вру Саше.

Мы спускаемся в лифте. Я, Саша и моё враньё, висящее в воздухе. Двери открываются, я направляюсь к выходу из подъезда. Саша идёт позади меня, он хочет убедиться в несоответствии заявленным характеристикам своей надувной куклы. Бессмысленно, Саша. Твоё левое полушарие сотрёт всё подозрительное, вывернет наизнанку и объяснит тебе так, как ему нужно. Это не имеет никакого отношения к реальности. Это твой собственный мультик. Я это проходила.

Прости меня, Саша.

Телефон ловит сеть, и мне приходит сообщение от Димы: «Зачем? Я здесь, выходи». Глупо было надеяться, что он спрячется. Я слышу Butterfly, доносящийся с улицы. Он устроил настоящий перфоманс из своего воскрешения. Открываю дверь и выхожу на улицу. Чёрный силуэт, присевший на капот своей чёрной BMW. Чёрный капюшон на голове. Руки в карманах. Это кадр из фильма? Я не верю, что снова вижу его. Он вышел из машины и стоит у пассажирской двери так, чтобы его точно было видно. Он хочет, чтобы его было видно. Альфа.

Саша позади меня. Дима передо мной. Почти два года назад Саша, сам того не зная, спасал меня от Димы. Теперь наоборот. Почему меня всё время нужно спасать?

— Если ты сделаешь хоть шаг в его сторону, назад дороги не будет, — сказал Саша из-за моей спины.

Враньё. Женщина в синем костюме тоже так говорила.

Дима смотрит на меня с улыбкой, а из машины доносится моя песня. Наша. Я не слышала её с тех пор.

Эпик Мазур и Шифти Шеллшок зовут меня из динамиков его BMW:

Иди моя девочка

Иди, иди

Это не заканчивается. Я хочу сесть в эту новую чёрную BMW и уехать с этим парнем в чёрном капюшоне. Я хочу попробовать ещё раз. Всё, что мне нужно сделать — это открыться. Перестать защищаться. Просто проживать бесконечность настоящего момента рядом с ним, не возвращаясь в прошлое снова и снова. Наслаждаться эйфорией сейчас, не отягощая её воспоминаниями. Я делаю первый шаг навстречу Диме. Саша молча уходит. Он всегда так делает.

Я подхожу к Диме, к тому самому, что чуть не убил меня, но, возможно, об этом не помнит. Он довольно улыбается и молча открывает мне дверь. Ретроградная амнезия передаётся воздушно-капельным путём? Я забыла всё, что происходило со мной за эти месяцы. Господи. Боже. Мой. Я обнимаю его, утыкаясь носом в его шею, и быстро вдыхаю запах эйфории. Дело не в парфюме. Не могу поверить, что я касаюсь его по настоящему, а не в своих бесконечных фантазиях.

— Привет, апельсинчик, — шёпотом говорит он.

Когда он предложил подвезти меня до дома в тот вечер, когда я пришла узнать его имя, в ужасном филиале ада, в тот вечер, когда я напилась мохито, в тот вечер, когда впервые села в синюю BMW, в тот вечер, когда соврала ему, что живу на «Пионерской». Он подвёз меня прямо к подъезду моей бабушки и предложил проводить до квартиры. Он помог мне вылезти из его низкой машины. Я сказала, что не хочу, чтобы меня увидели родители с парнем, и дойду сама.

Он тогда прищурился и хитро сказал:

— Такие строгие родители у тебя, тебе же уже восемнадцать, — он знал, что я соврала. Это было очевидно.

Он довёл меня до подъезда, продолжая придерживать за предплечье. Я одновременно нажала три самые стёртые кнопки на кодовом замке и дверь открылась. Ура.

— Спасибо, что привёз, — сказала я.

В фильмах здесь предполагается поцелуй. Дима сказал:

— Напиши мне, когда зайдёшь в квартиру. Я буду стоять здесь, пока не напишешь. Запиши мой номер.

Как можно было не влюбиться в него?

— Ты же помнишь, что меня зовут не апельсинчик? — я поднимаю голову, не отпуская его. Я смотрю ему прямо в глаза, но не романтично-влюблённо, я просто хочу удостовериться, что его зрачки не расширены. Он другой. В его глазах больше нет тьмы. Или тяжёлых воспоминаний о нашем прошлом.

— Я трезв, Лиза. Я больше ничего не употребляю. С тех пор как чуть не убил тебя.

Я сажусь в машину, а он закрывает за мной дверь. Обходит машину спереди, появляясь в свете правой фары, затем левой. Я в ужасе.

Мы едем по двору, я вижу, как Саша идёт с опущенной головой, у него потерянный вид. Весь мир сейчас отлетел от него в другую галактику.

Прости меня, Саша.

Нет более жестокого существа, чем жертва, которая возложила на тебя своё спасение, а ты не смог спасти. Первое, что сделает хромой после своего излечения, — бросит палку, которая помогала ему ходить.

— Дима, я хочу поговорить о том, что случилось.

— Лиза, я не за этим приехал. Я прошу у тебя прощения за это. Это был предел.

— Точка невозврата, — говорю я. Или женщина в синем костюме.

— Давай мы просто продолжим с того момента, на котором остановились, — он кладёт руку на мою руку. Меня бьёт током. Я не верю, что всё это снова со мной происходит.

Мы останавливаемся перед пешеходным переходом, по которому идёт Саша. Его потерянный взгляд сталкивается с моим. Я опускаю глаза на Димину руку, крепко держащую мою. Я сижу на пассажирском сидении чёрной BMW с парнем, о существовании которого Саша не знал до настоящего момента. С парнем, которого я представляла, когда обнимала Сашу, вдыхая подаренную мной эйфорию от Calvin Klein. С парнем, призрак которого жил с нами всё это время.

Прости меня, Саша. Прости. Прости.

— Куда мы едем? — спрашиваю я.

— Куда хочешь?

— Хочу напиться.

— Это без проблем, но на такси. — он так весело и непринуждённо отвечает, будто не было этих девятнадцати месяцев. Он не спрашивает, что это за парень вышел со мной из дома. Где я была все эти месяцы? Скучала ли по нему? Его совершенно не интересует прошлое.

Мы заезжаем во двор его дома. Я снова здесь. Дима паркует машину и достаёт телефон, чтобы вызвать такси. Я рассматриваю его при свете ламп подземной парковки. Так же смущённо глядя на него как в ту ночь, когда он появился в моей размазанной интерпретации реальности и предложил подвезти меня до дома. Я снова влипла. Я бы даже сказала, что я влипла по новой. Это не закончится ничем хорошим.

Дима достаёт сигареты.

— Ты куришь?

— Нет.

Я вижу, что он пытается вспомнить, курила ли я раньше. Когда твой нейропсихолог и психиатр помогают тебе восстановить память последовательно, они прибегают к помощи людей, участвовавших в забытых событиях. Они показывают фото и видео. Ищут пути к потерянным файлам. К моим файлам никто пути не искал. Он по-прежнему не восстановил всю хронологию событий, связанных со мной. На секунду мне показалось, что это здорово, ведь я могу рассказать ему не всё. И мы сможем продолжить без учёта нашего прошлого.

— Я курила раньше. Ты мне не поверишь, но я курила прямо в твоей машине, — я улыбаюсь.

Он смотрит на меня не так, как раньше. Он рассматривает меня. Я ему чужая. Мне плохо.

— Я помню тебя, как… как же это объяснить словами… Я просто знаю, что ты есть. Фундаментально. И помню какие-то отдельные детали, типа прикола с апельсинчиком. Короче, я быстро всё вспоминаю, — он махнул рукой так, будто мы говорим о каком-то пустяке, типа случайно удалённой фотографии с телефона, а не о вышибленной памяти о стойку лобового стекла на скорости сто тридцать километров в час под воздействием сильнейшего психостимулирующего наркотика.

И сейчас я резко осознала, что продолжить без учёта нашего прошлого не получится, потому что память потерял только он. Я чувствую себя одиноко со своим знанием о нашем прошлом. Будто он бросил меня с этим грузом один на один. Я не знаю, как простить ему ту ночь. Теперь особенно, ведь он её даже не помнит. Мне даже не за что его винить.

— Хотя дай мне сигарету, — поспешно говорю я, протягивая руку.

— Ну вот, я уже плохо на тебя влияю, — отвечает Дима, протягивая мне свою сигарету.

Я затягиваюсь и закрываю глаза.

Я в ужасном филиале ада в день аварии. Дима заберёт меня отсюда с минуты на минуту. Ко мне подходит наш общий знакомый Серёжа, чтобы поздороваться. Я обнимаю Серёжу, а он кладёт свою руку в объёмный задний карман моих белых брюк.

— Диме привет, — говорит он.

Я улыбаюсь ему в ответ, втягивая свою бутафорскую отвёртку через пластиковую трубочку.

Через час на парковке у клуба Дима притягивает меня к себе и целует. Он опускает руку в задний карман моих брюк, и я говорю ему:

— Тебе привет от Серёжи.

Я в ужасе распахиваю глаза:

— Я завидую тебе, Дима. Я бы тоже многое хотела забыть.

Я думала, что смогу стать другой после стольких месяцев, ведь моя боль поутихла, но она утихла, потому что никто не напоминал мне о ней. Кроме меня самой. Сейчас у меня ощущение, что всё это время у меня из груди торчал нож и края раны со временем зарубцевались, но вернувшись в мою жизнь Дима одним своим видом умудрился провернуть этот нож, обновив рану и саму боль. Воспоминания напали на меня с новой силой.

Он открывает заднюю дверь жёлтой «Тойоты Камри», я падаю на сиденье. Он обходит машину и садится рядом со мной. Я люблю тебя. Я ненавижу тебя.

Единственный доступный мне сейчас способ получить амнезию, хоть и временную — напиться. Сравнять счёт и наконец поймать ту же волну. Такси привозит нас в «Две палочки» на Невском проспекте.

— Давай пить, — говорю я.

— Два колодца, пожалуйста, — Дима говорит это официанту и поворачивается ко мне с лучезарной, счастливой и свободной улыбкой. Мы никогда не были романтичной парой. Возможно, Дима верит, что мы можем ей стать. Но только потому что его левое полушарие подтормаживает.

Официант приносит два стакана холодного пива, на краях каждого лежат по две деревянные палочки для роллов как мостики. На этих палочках стоят стопки с тёплым саке. Раздвинув палочки, стопка проваливается в стакан с пивом. Если выпить пару таких колодцев, временная амнезия обеспечена. Резистентность моего организма к алкоголю нарастает параллельно с эскалацией драматичности этой истории.

Он меня не знает. Я его люблю. Можно сказать, что мы вернулись в начальную точку, но к сожалению я всё помню. Дима полюбит меня снова, я знаю. На чистовик. Черновик он потерял, но проблема в том, что я осталась в нём. В черновике. В прошлом.

— Тебе уже хватит. Заказать тебе апельсиновый сок?

Я смеюсь. Это, правда, очень остроумно в контексте нашего прошлого. Через секунду слёзы льются по моим щекам. Мне очень плохо.

— Я хочу уехать отсюда.

Дима просит счёт и вызывает такси. Отлично, сейчас он подумает, что я истеричка.

В такси я кладу голову на его плечо. Я просто дышу и чувствую его запах. Он пахнет эйфорией. Всегда. Второй колодец был лишним. Точнее, лишним был уже первый, а второй — и подавно. Алкоголь заставляет эритроциты в крови слипаться, что, в свою очередь, приводит к перекрытию кровотока в микрокапиллярах, питающих нейроны, которые, в свою очередь, погибают от гипоксии.

Закрываю глаза.

Я стою в закрытой кабинке туалета филиала ада. Достаю розовую таблетку из заднего кармана моих ослепительно белых брюк и спускаю её в унитаз.

Я вздрагиваю, проснувшись, и открываю глаза.

— Ты чего? — спрашивает Дима.

— Провалилась в сон. Приснилась какая-то ерунда, — отвечаю я.

— Быстро пьянеет. Так и запишем, — он улыбается и обнимает меня.

***

Прокурор настаивает на переквалификации части статьи с максимальным сроком наказания до двадцати лет лишения свободы. Я понимаю, что это такое. Все мои двадцать лет меня лишают свободы. Я сама свой личный тюремщик.