Комикс про то, чего не было… Часть вторая

Леонид Владимирович Кузнецов

Нет в Колеснице Иезекииля никакой тайны. Не в Колеснице тайна. Да и вообще никаких тайн нет, если ты проснулся! Есть только тишина и покой. И воля. Безмерная! Когда возвращаешься… Туда, где был всегда. Где невозможно перестать быть и где время и смерть становятся просто словами.

Нас ведь трое?

Каифа произвел на гостей неожиданно хорошее впечатление. Во-первых, он вышел их встречать сам, каковой чести мало кто удостаивался. А во-вторых, разговаривал с приехавшими как со старыми друзьями, легко и непринужденно, забавно подшучивая не только над ними, но и над собой. Когда сели ужинать, он своими руками стал подливать в их чашки жасминовый чай! И продолжал бы это делать, если бы Мария не опомнилась и, рассмеявшись в ответ на какую-то его остроту, не усадила его на место, отведенное ей, — между Иосифом и Сиром, — по привычке взвалив на свои плечи застольные хлопоты. И сразу стало как в Магдале — тепло и весело. Даже как будто освещение изменилось. По огромному залу парадных собраний словно бы полетели тысячи искорок. И он наполнился многими одновременно звучащими голосами. Молчал лишь безликий, одетый в черное человек, которого Каифа представил как своего секретаря, и на которого даже подозрительный Иосиф перестал обращать внимание уже через минуту, словно его здесь не было. Внимание раввина занимал совсем другой предмет. Ну еще бы! — Иосиф совершенно не узнавал своего врага. Даже немного растерялся.

Каифа нашел доброе слово для каждого и умудрился разговорить даже градоначальника, сердце которого за полчаса до того готово было выпрыгнуть из горла, а язык, сделавшийся шершавым как пемза, присох к небу! Выяснилось, что Каифа пригласил его в Ершалаим для того, чтобы познакомить со знаменитым архитектором из Рима, и что их встреча состоится через час. С этим градостроителем они отправятся в Магдалу посмотреть на месте, что можно придумать, чтобы забытая Богом деревня превратилась в элегантный город, в котором не стыдно было бы принять даже римского консула. Что значит “пригласил” и при чем здесь римский консул, а главное, кто и на какие деньги будет осуществлять превращение занюханной дыры в радостную сказку, градоначальник не понял, но был чрезвычайно польщен и, когда за ним вскорости действительно явились, отправился навстречу лучезарному завтра абсолютно счастливым.

Иосиф, когда немного освоился, понятное дело, заважничал и некоторое время просидел за столом надутым букой, угрюмо и неостроумно огрызаясь на безобидные подкалывания хозяина, со смехом вспоминавшего, как они ловили рыбу, а им никто не сказал, что рыбу на голый крючок ловят только идиоты. А еще, как тайком от родителей они делали вино, которое у них всегда скисало, но они его все равно пили. Кривились, но пили!

Общий хохот вызвала новость, что Иосиф, оказывается, пользовался ошеломительным успехом у замужних женщин, потому что, во-первых, был на голову выше Каифы и шевелюру имел не то, что сейчас, а во-вторых, выражение лица умел сделать до такой степени несчастным и романтическим, что устоять перед ним было практически невозможно. Главное же, он мог уболтать любую дуру, наврав ей с три короба про достоинства, которых у нее отродясь не бывало, но которые она, утонув в его честных глазах, неожиданным образом в себе обнаруживала и начинала всерьез верить в то, что этот шалопай бескорыстно влюбился в ее бессмертную душу. Нежную и прекрасную, как у ангела. Он же, Каифа, на этом фронте вечно оставался с носом и, естественно, Иосифу страшно завидовал, потому что так красиво врать до сих пор не научился. Да, конечно, с ростом ему катастрофически не повезло…

Сиру, дружелюбно хлопнув его по плечу, он шепнул, что их разговор впереди, и выразил уверенность, что разговор этот будет для него приятным, поскольку касаться будет исключительно его бизнеса, который давно уже пора расширять (Чего замыкаться на Магдале? Как будто нигде в Израиле больше не пьют…). Еще он сказал, что по случаю отведал его вина, остался в восторге и сожалеет, что в Ершалаиме такого не достать. И что он вообще давно хотел с ним познакомиться, потому как наслышан о его щедрых пожертвованиях на синагогу и о том, что вместе с дочерью они сделали невозможное — открыли в Магдале школу для девочек. Давно пора! В Ершалаиме такое, к сожалению, немыслимо. Слишком многие здесь считают, что, если девочки научатся читать, то скоро и в храмах начнут учить. А по его мнению, так лучше бы уже и начали, потому как невмоготу стало слушать весь тот бред, что несут на собраниях синедриона фарисеи. И что он вообще устал от интриг, политики, книжников и прочих идиотов. От того, что совершенно не с кем стало поговорить. По-человечески, запросто, по душам. Так что даже начал подумывать — не пора ли ему уйти на покой. Кого вот только вместо себя оставить волкам? Порвут ведь агнца…

Марию Каифа купил тем, что у самого дочь, так это же настоящее мучение. Пока молчит, вроде полной дурой не кажется, но тору совсем не знает и кроме как о мальчиках из богатых семей, сплетнях и золотых подвесках ни о чем говорить не может. На такое прекрасное безумство, к примеру, как собрать вокруг себя настоящий бандитский отряд или прохватить по кессарийскому ипподрому на боевой римской квадриге, чуть не передавив сотню вооруженных эллинов, от которых всего можно ожидать (и откуда только успел узнать?), у этой балды ни ума, ни храбрости не хватит. В общем, что делать с дочерью, он не знает и был бы весьма признателен, если бы Мария согласилась с ней поговорить, поучила бы ее уму разуму. Уж вечер поздний, а где шляется, неизвестно. И братец ее. Ведь загодя обоих предупредил, что будут гости. Просил ведь! Ну никакого почтения! Отец для них — пустое место. На него и наплевать можно. Странно, но, когда Каифа заговорил о детях, его даже стало жалко. Особенно, когда его сын таки явился и все увидели, что он пьян. Старику было стыдно…

Увидев, в каком состоянии находится наследник, Мария мгновенно сообразила, как выйти из положения: кивнула отцу, оба, извинившись, вышли и вскоре вернулись с кувшином вина, который предусмотрительный Сир прихватил из Магдалы.

— Раз уж ты хвалил мое вино, —

с улыбкой обратился он к Каифе.

— Так что ж мы тут чай пьем?, —

всполошился Каифа, догадавшийся, кто именно нашел спасительное решение. Он даже прослезился. А Мария уже звенела бокалами, и скоро зал снова наполнился смехом. Атмосфера разрядилась. Растаявший первосвященник быстро захмелел и называл свою гостью “дочкой”. Это было неслыханно!

— Ну дает, старый лис!, —

восхищался им Константин. —

— Актерскому мастерству вовсе не в греческом театре учиться надо. —

Таким Каифу он еще не видел. —

— Значит действительно многое на девчонку ставит. А ведь, похоже, не играет старик, — вдруг подумалось ему. — Уж больно натурально слезу из себя выжимает, — и даже забеспокоился за него. — О чем он только думает! Вино-то зачем так хлестать! Ему ж утром к Ироду ехать…

Однако, на всякий случай решил не расслабляться, поскольку не первый год был знаком с первосвященником и разные его спектакли видел.

— А вот интересно, Ава он в самом деле не видит или придуривается?…

Михаэль, оказавшись в доме первосвященника, неожиданно оробел. То ли его подкосила холодность Марии, которая вела себя сегодня просто ужасно, так, словно его рядом не было. То ли на него и в самом деле подействовала магия этого непростого дома. Его невероятные размеры и понимание того, что в Иудее нет человека, который не слышал бы о его хозяине.

— А кто знает моего отца?, — спросил он себя. — Или меня… А ведь отца должны помнить! Он был здесь не последним человеком. Судя по его рассказам… В том-то и дело, что по его рассказам! А кто помнит его на самом деле? Без этих его дурацких фантазий. После двух кувшинов красного вина…

Михаэль много разного слышал про хозяина этого дома. Пару лет назад был даже короткий период, когда Иосиф вспоминал своего бывшего друга без ненависти. Очень короткий, правда, период…

Когда в зал ввалился подвыпивший сын Каифы и, буркнув что-то нечленораздельное, мало походившее на приветствие, плюхнулся в кресло своего отца, — в кресло первосвященника иудейского!, — Михаэль почувствовал себя униженным. Бедным просителем! Он вдруг ясно увидел пропасть, разделяющую их, и ощутил себя сбежавшим из клетки немытым, воняющим нищетой диким зверем, надевшим на себя маску человека, которого, конечно же, скоро разоблачат, изловят и с позором вернут обратно — за решетку, где его ожидают родимое корыто и прошлогодняя солома, на которой грязным животным полагается спать. Не спать — жить!!

— И ведь этого сопляка знает уже весь Ершалаим, — кипело в нем выпитое вино, — а я здесь — никто, дерьмо собачье. Пустое место, как в шутку обозвал себя его отец. Так вот, это было сказано про меня! Через пару дней мы возвратимся домой, в свое родное стойло, а этот холеный прыщ через несколько лет станет первосвященником, которого начнут звать к себе в гости цари. Даже римский император станет оказывать ему знаки внимания! Поди, подарит ему еще одну шикарную карету, чтобы все вокруг сдохли от зависти.

Михаэлю захотелось исчезнуть. Не выйти подышать воздухом, потому как никакого воздуха в этом городе для него нет и быть не может, а убежать отсюда куда подальше. И немедленно! Чтобы никого не видеть и чтобы его никто не видел. Не смотрел бы на него так, как поглядывал на него сквозь дорогой хрустальный бокал этот одетый в парчу и золото безмозглый ублюдок.

— И ведь это ничтожество все будут уважать! Кланяться ему будут, говорить, какой он умный и распрекрасный! Что весь Израиль с надеждой смотрит на него. А я?!… Назавтра этот гад даже не вспомнит, что видел меня. Да что б ты сдох, червяк! Раздавить бы тебя!…

И кулаки его сжались. В висках горячо застучало и Михаэль испугался, что из его глаз сейчас брызнет кровь. И еще он испугался того, что только что про себя узнал. Что, оказывается, он готов убить человека по-настоящему. Что действительно может это сделать! И неважно, что этого холеного идиота он видит впервые. Он не просто может, он хочет его убить! Михаэль даже взмок, испугавшись своего желания всадить в горло человеку, не сказавшего ему пока что ни слова, хрустальный бокал! Того, что он еле сдерживается, чтобы не прыгнуть через стол, вырвав в полете из его вялой руки бокал, и одним движением…

Неизвестно, что бы в итоге произошло, если бы Михаэль не увидел стоявшего за спиной сына Каифы невысокого, но, судя по безжалостным глазам, достаточно надежного телохранителя — мальчишки-китайчонка, который тенью просочился в зал вместе со своим хозяином и спрятался за колонной, завидев среди гостей Константина, — похоже, единственного на свете человека, которого боялся.

— А что думаешь ты, Михаэль?, —

раздался вдруг посреди отвратительно зазвеневшего марева теплый и на удивление трезвый голос Каифы. —

— Ты тоже считаешь, что самоубийство этого сумасшедшего может сделать счастливой толпу идиотов, которые даже имени его не запомнят?

— Какого еще сумасшедшего?, —

вздрогнул от неожиданности запыхавшийся Михаэль, совершенно не соображая, о чем с ним говорит первосвященник. Торможение было чересчур резким. Он вновь увидел себя в большом зале приемов в доме Каифы. Все вокруг улыбались и были приятно расслаблены. А в его бокале плескалось вино, которое Мария себе, Аву и Михаэлю разбавляла водой. Сама она была уже немного пьяненькая. Во всяком случае глаза ее масляно сверкали, как два дня назад, на его дне рожденья, когда все пираты и даже новообращенный, принятый наконец-то в банду Ав выпили за сараем неразбавленного вина. И при этом никого не вырвало. Наоборот, всем стало безумно весело. И Мария разрешила тем, кто захочет, поцеловать ее руку. Все вдруг притихли. Целовали по очереди. Михаэль сжульничал и, притворившись пьяным, встал во второй раз. А потом попытался поцеловать Марию еще и в щеку. Кстати, она не была против. Это он, дурак, оказался не готовым к такому повороту и растерялся. Глупо получилось. Мог быть и посмелее…

— Да их множество сейчас развелось, — продолжал тем временем о чем-то говорить Каифа. — Что ни месяц, являются перстень прокуратора примерить. Время, что ли, для этого подходящее? А и правда, дождей давно не было… Ну вроде того безумца, на которого вас завтра мой сын сводит посмотреть.

— Дядя Иосиф говорит, что только любовь…, — влезла в разговор Мария, начало которого Михаэль пропустил.

— Ну слава Богу!, — обернулся к ней Каифа. — Твой учитель, дочка, наконец-то, оттаял. И десяти лет не прошло. Очухался! Видишь, как полезно бывает из столицы уехать. Пить бы еще бросил…

— А разве он не всегда так думал?, — удивилась Мария.

Михаэль все еще не понимал, о чем здесь говорят, и лишь глупо хлопал глазами, радуясь тому, что его по счастью вытащили из ада, в который он только что готов был ступить. Дышать стало легче.

— Ну давай, расскажи еще, каким злодеем я был, пока тут с вами, агнцами, грызся, — услышал он голос отца, который успел уже изрядно наклюкаться. — И какой ты у нас всегда был хороший. Все со своей любовью к нам приставал, когда мы, недостойные, только кнут да шекели уважали… Про любовь он заговорил!… Давно ли вспомнил, как это слово звучит? И что оно вообще значит! Опять решил нас…

— А я и не забывал никогда, — спокойно, не повышая голоса, заткнул забивший было фонтан Каифа. — Это ты, похоже, запамятовал, как уговаривал меня отречься…

Тут в зал вошел слуга, чтобы увести градоначальника. Попрощались с ним поклонами, не прерывая разговора.

— Ты еще объяснял тогда, что иначе не сможешь протащить меня в синедрион, — продолжал первосвященник. — Что здесь такое не приветствуется. Говорил, что к власти нам с тобой нужно придти любой ценой, чтобы осуществить мечту. А, если и придется заплатить мелким предательством за что-нибудь важное, так победа все загладит. Того только ты не учел, что за маленьким враньем всегда приходит большое. И благая цель как-то вдруг теряется из виду. Вернее, это мы ее незаметно подменяем. Незаметно для самих себя. Ну так и скажи мне теперь, кто из нас тогда предал мечту?

— Я что-то не понял, —

растерялся Михаэль. Он чувствовал себя лучше, но все еще не был способен понимать суть разговора, ухватывая из него лишь отдельные фрагменты. —

— Кто кого из вас привел в синедрион?

— Твой отец — меня, конечно. Кто ж еще! А ты что, не знал? К нему ведь благоволили все семь главных старейшин. Точнее их верные жены. Ох и страшные же были ведьмы! Образец целомудрия… На них и взглянуть было тошно, не то, чтобы до них дотронуться. Но твой отец никогда не боялся трудностей… Как он любил повторять: — “Даже в крокодиле можно найти что-то человеческое и прекрасное.” — Впрочем, о чем это я?… Ах да, так вот… О том, кто кого и куда привел… Мне сюда путь был заказан. Я же из простых. Слава Богу — хоть не раб. Мой отец, если ты не в курсе, плел на базаре корзины. Так что я сюда и не собирался. Даже мечтать не смел. Куда мне! Как вдруг узнаю, что твоего отца избирают членом синедриона! Можешь себе представить? Единогласно! За год до того мы с ним хлеб на рынке воровали, чтобы с голоду не подохнуть, а тут такое! Ну вот. Через год он и меня протащил. До сих пор не понимаю, как это ему удалось. Сначала писарем…

— Ужас, как интересно, а какая у вас была мечта?, —

не выдержала Мария. Она честно с собой боролась, но все же не справилась. Девичье любопытство, куда ж его спрячешь… Каифа улыбнулся и отхлебнул вина.

— Мы с твоим учителем, дочка, собирались новую религию создать. Все спорили, как это можно устроить, так, чтобы чужими руками…

— Ну ты лишнего-то при детях не болтай, —

буркнул неожиданно присмиревший и даже вроде как немного потеплевший к хозяину дома Иосиф.

— Не такие уж они и дети. Мы с тобой не намного старше тогда были.

— Что значит — новую религию?, — изумился Михаэль. — Зачем? У нас и так уже есть… Хорошая…

— Лучшая! Но, видишь ли, наша религия не запрещает ждать Мессию. Нам не запрещает. Да и не нам тоже…

— Не просто не запрещает, —

обрадовалась Мария тому, что никто не затыкает ей рот, и добавила:

— Пророки так прямо и говорили, что он для всех придет. Скоро уже…

Сир двинул ногой дочь по колену, и Мария, надувшись, умолкла.

— Да пусть себе говорит, — остановил его Каифа, — Ведь все правда. Только что из этого следует?

— Как что?!

Мария была настроена на боевой лад. Ей ужасно нравилось спорить со взрослыми. А, если не спорить, так хотя бы показывать, что она здесь не просто так сидит, а тоже может сказать что-нибудь умное. Она уже раскрыла было рот…

— Да помолчи уже!, — не выдержал Михаэль, видя, что говорить собрался Каифа.

— А следует из этого то, что тот, кто придет, скажет новое слово.

Каифа сделал Михаэлю знак оставить девочку в покое.

— Собственно, только затем, чтобы его сказать, Он и придет. И мы с твоим отцом пытались угадать, что это будет за слово.

— И то, что это слово станет новой религией, мы, конечно же, понимали, —

вставил свою реплику вдруг протрезвевший Иосиф. —

— Опередить Его хотели.

— Приготовить Ему путь, — поправил Иосифа Каифа.

— Любовь?, — задохнулась от восторга Мария.

— Ну разумеется!, —

подтвердил Каифа и погладил ее по голове.

— А кто первым из вас угадал?, — поинтересовался Михаэль. — Мой отец?

— Ну… не совсем… Я не помню, — смутился Каифа.

— Давай, расскажи им еще про меч, —

опять завелся непонятно на кого обидевшийся Иосиф. —

— Как я мечтал утопить Израиль в крови. Да если бы я говорил тогда по-другому, меня вообще никто не услышал бы! И ты, между прочим, плел бы сейчас корзины на базаре, а не командовал шайкой этих уродов и мздоимцев. И жил бы сегодня не в прекрасном дворце, сытый и благостный. А твой сын мыл бы сейчас заплеванные полы в притоне где-нибудь в нижнем городе, где его в конце концов и зарезали бы.

Про сына он напрасно ввернул. И ведь даже не понял этого, безмозглый пьяница… Ну, сказал глупость, — извинись. Поймут и простят. Спишут на нервы. Кому ж сейчас охота ссориться? Так нет! Еще и рожу обиженную скроил! Воистину, Марии “повезло”: по части непризнавания за собой ошибок у нее был первоклассный учитель. В общем, избегавшему в этот вечер острых углов Каифе самому пришлось возвращать разговор в цивилизованное русло, переведя его на проблемы образования. Действительно ли его интересовало, как в Магдале преподается тора, или ему просто захотелось, чтобы Иосиф заткнулся, предоставив его ученикам возможность расхваливать его “волшебную” методу, о которой по Ершалаиму ползали самые разные слухи? Например, поговаривали, что старик окончательно сбрендил. Более того — ударился в ересь. Разговор, однако, вышел интересным. Единственно, Каифу насторожил несколько парадоксальный способ извлечения мистического знания из священных книг, о котором с радостью доложила ему дорвавшаяся до возможности безнаказанно поговорить Мария, не понимая, что она выбалтывает сейчас, возможно, то, что является секретом. Причем секретом — небезопасным не только для своего учителя, но и для всех его учеников. То есть и для нее самой тоже. Она так увлеклась, что совершенно не обратила внимание на то, как напрягся Иосиф. Не увидела она и того, что Ав закрыл уши руками, а Михаэль давно уже делает ей страшные глаза и, не особо таясь Каифы, показывает кулак.

— Ты что же, действительно полагаешь, дочка, — осторожно начал первосвященник, — что тора скорее научит тебя видеть Бога, если ты перестанешь ее читать?

— А можно подумать, что Ему будет легко до меня достучаться, если я заткну уши и закроюсь от Него книжками с рассказами о Нем, которые я и так уже давно наизусть выучила?

Мария, похоже, не соображала, что за подобные методические вольности ее учителя могут не просто взашей погнать из Магдалы. Хотя, куда уж гнать дальше той дыры, в которой он теперь живет?…

— Нет, правда, достаточно с меня чтения! Пусть теперь Бог читает меня, если не обманывает, что любит меня! Как Он все время мне говорит…, —

добавила она, не замечая, как среагировал Каифа на ее последние слова. А он аж побелел.

— Я ведь теперь уже почти совсем прозрачная стала и ни от кого больше не прячусь.

— И от Сатаны тоже?, —

вставил Каифа, но не был услышан увлекшейся Марией, а иначе бы она ему ответила, что никакого Сатаны нет, и что эту глупость придумали одни дураки для того, чтобы пугать и делать послушными других.

— Так вот, мои глаза и уши для Него открыты, — продолжала девочка. — Так что пусть говорит мне, что хочет.

Сказала, простая душа, и радостно засмеялась. В полном одиночестве, впрочем, потому как никого своими словами не рассмешила.

С этого, собственно, все и началось. Сын Каифы, до сих пор сидевший молча и в раздражении наливавшийся неразбавленным вином, а также злобой от того, что отец приказал ему забыть сегодня про своих друзей и угробить вечер на общение с какими-то непонятно во что одетыми провинциалами, наконец, раскрыл рот. И полилось…

— А и правда, — начал он вроде бы спокойно, ни к кому не обращаясь, — зачем читать то, чего все равно не понимаешь?

— Я… понимаю…, —

растерянно пролепетала девочка и отвернулась, чтобы никто не заметил, как из ее глаз брызнули слезы. Каифа, однако, слепым не был.

— Поаккуратнее, сынок, —

проговорил он незнакомым голосом, однако, сколько-нибудь решительных мер, способных погасить агрессию наследника, не предпринял. Должно быть хотел посмотреть, как Мария станет выкручиваться сама.

— Я в торе все понимаю, —

предательски шмыгая носом, повторила девочка. Вид у нее был жалкий. Ища поддержку, она оглянулась на Михаэля.

— Нас ведь трое? —

робко и как-то даже виновато прозвучал ее минуту назад так весело щебетавший голосок.

— Откуда ж мне знать, сколько нас осталось?, —

капризно надул губы Михаэль и потянулся за бараньей ногой, намереваясь взять реванш за все унижения сегодняшнего вечера. Он не собирался вот так просто забывать обиду обласканной и осыпанной вражескими подарками предательнице. Этой надменной владелице возмутительно шикарного экипажа с баснословно дорогими лошадьми! Такими чудесными, что просто ужас! Да в Магдале все умрут от зависти, когда он, водрузив над каретой пиратский флаг, станет катать в ней по улицам города их банду! Простить эту взбалмошную кокетку только потому, что она вдруг о нем вспомнила? Можно сказать, милостиво до него снизошла. Когда приперло!… —

— Об этом надо бы у тебя самой спросить, —

дал он ей все-таки шанс и, блаженно закатив глаза, с хрустом погрузил зубы в сочное мясо. Мария вытерла локтем нос, забыв, что на нее смотрят, и перевела мокрые, полные мольбы глаза на Ава.

— А этот дурак почему на меня не глядит? Зачем набросился на хурму? Он ее в жизни не ел… Он же весь пятнами сейчас пойдет!, — кричало в ней отчаяние. — Что же это вы струсили?, —

заговорила, наконец, всхлипывая, девочка и даже Иосиф понял, что сейчас ее слезами умоются все.

— Тоже мне пираты… Предали меня… Дураки глупые…

Каифа, по-прежнему не вмешиваясь, холодно наблюдал за развитием ситуации, попутно вычисляя третьего, недостающего члена бандитской коалиции, способной принять бой.

— А может это тайный код? Третий-то кто? Ну, не этот же пьяница! Хотя…, —

ломал он себе голову, внимательно наблюдая и за Иосифом тоже.

— Да трое нас, трое! Вот они мы — все у твоих ног! Только не реви, — не выдержал Михаэль. — Куда ж мы без тебя денемся…, —

и ткнул Ава локтем:

— Ты как?

Ав затравленно кивнул, продолжая сосредоточенно жевать. Видно было, что ему категорически не нравились воинственные приготовления Принцессы, но деваться и правда было некуда. Он словно предчувствовал, что сейчас случится что-то нехорошее. А ведь Мария пока что и сама не решила, как расправится со своим обидчиком. Знала лишь, что веселье состоится, вот прямо сейчас, и что этот самоуверенный хам сильно пожалеет о том, что с ней связался.

— А ты, собственно, кто?, —

негромко спросила она его, подслеповато щурясь. И сказано это было таким тоном, что, если бы в ответ сын Каифы вскочил и врезал ей по физиономии, никто особенно не удивился бы. И не осудил бы его. Даже странно, что он этого не сделал. Воспитание, надо полагать, остановило.

— Я — будущий первосвященник Израиля!, —

грозно заявил он. Получилось, правда, не так грозно, как ему хотелось. И немного ненатурально. Иосиф сказал бы лучше. С гораздо большим достоинством. Раввин еще обязательно надел бы на лицо выражение вежливого презрения и скуки. Вот именно, — скуки! И постарался бы говорить спокойным, тихим голосом.

Мария бросила быстрый взгляд на Ава, убедилась, что этот жалкий трус, с которым она еще потом поговорит!, уже начал тереть свои виски, и, улыбнувшись так, что стала видна дырка от выпавшего на прошлой неделе последнего молочного зуба (верхнего, справа), пошла в атаку:

— Ух ты!… Неужели это наш будущий первосвященник?

Слезы высохли и глаза девчонки зажглись нехорошим огнем.

— Так вот, кто у нас собрался народ Израиля учить!

— Именно!

— Ну и чему ж ты собрался нас учить?

— Закону Моисея.

— А-а…, — разочарованно протянула Мария. — А я-то подумала, сам чего придумал. Что-нибудь новенькое. Чего мы не знаем.

— Зачем мне что-то придумывать?, —

проглотил крючок молодой повеса, которому недавно исполнилось пятнадцать и который по идее мог бы играть половчее. —

— В торе и так все написано…

— То есть ты хочешь сказать, что уже и тору читал? Смотри, какой ты у нас умный получаешься. А что, и правда читал? Тебе не рано?

— Да я тебе!…

— Что ты мне?, —

с нежной улыбкой змеи, кольцами обвивающей тушканчика, подсекла его Мария. —

— Что ты вино пить научился — это мы уже поняли. Молодец. Так ведь это дело нехитрое. Я тоже умею. А из того, что прочел, ты что-нибудь помнишь?

— Уж как-нибудь побольше твоего!

— Да ну! А докажи.

— Что?!

— Нет, правда. А вдруг ты и в самом деле умный. Представляешь, как мне тогда стыдно будет. Извиняться придется… Давай. Чего испугался? Это — честная игра. Ты говоришь слова, какие знаешь, а я продолжаю.

— Вот еще! Стану я с деревенской…

— Да, боюсь, теперь придется, —

вставил, наконец, свое слово Каифа. Он понял, что молчать больше нельзя. Это было бы ошибкой. Такой игрой он уже просто обязан руководить. Ну или хотя бы взять на себя роль арбитра. —

— Ты ведь только что объявил себя будущим первосвященником, — произнес он чуть ли не с угрозой. — А почему бы вам тогда и в самом деле не посостязаться? И в честном поединке выяснить, кто чего стоит. Будущий первосвященник обязан уметь держать удар.

— Вот, — обрадовалась Мария, — теперь у нас и судья имеется.

— Тогда я уж не с ней буду.

— А с кем?, — прищурился Каифа.

— Ну хотя бы с ним, — показал его сын на Михаэля.

— Не советую, —

скорчила испуганную физиономию Мария. Ее понесло. Она уже ни на что не обижалась. Теперь ее все только забавляло. Потому что игра началась. А, правильнее было бы сказать, закончилась.

— Что ты сказала?

— Что слышал. Ты против него — щенок сопливый. Он тебя в пыль разотрет. Опозорит так, что ты из дома не высунешься, потому что тору он наизусть знает. Уже и в нашей синагоге ее читает, когда дядя Иосиф болеет. Без всяких свитков! Так что давай лучше со мной сразись. Шансов у тебя, конечно, все равно никаких, но хоть побарахтаешься. Или боишься, что все в Ершалаиме узнают, как тебя деревенская девчонка побила?

Константин обратил внимание на то, как странно Ав трет свои виски. Он сразу все понял и тронул Каифу за плечо.

— Что-то я устал. Пойду-ка домой. Передавай Ироду от меня и Августа привет и пожелания здравствовать.

Поднялся и обошел стол, попрощавшись с каждым касанием к плечу, как с давними друзьями. Проходя мимо сына Каифы, он вдруг споткнулся, якобы запутавшись в складках тоги, и, наклонившись к нему, не раскрывая рта, тихо проговорил:

— Сматывайся, дуралей! Ты даже не представляешь, во что втравился и чем сейчас рискуешь.

Прощаясь с Марией и Михаэлем, он посмотрел обоим в глаза и без особой надежды кого-либо переубедить, спросил:

— Может хватит уже игр на сегодня?

Говоря это, он ловко подхватил обмякшего Ава, вытащил его из-за стола и, более не оборачиваясь, вышел с ним из зала.

— Что, сильно тошнит?, — спросил он мальчишку, когда они оказались на улице.

— Да ужас!

— На-ка, хлебни, — протянул он Аву склянку, с которой, похоже, никогда не расставался.

— Вот теперь меня точно вырвет, — прошептал мальчишка, возвращая Константину флакон. — Сейчас слепнуть начну.

— Не начнешь. Теперь все с тобой будет в порядке.