Комикс про то, чего не было… Часть вторая

Леонид Владимирович Кузнецов

Нет в Колеснице Иезекииля никакой тайны. Не в Колеснице тайна. Да и вообще никаких тайн нет, если ты проснулся! Есть только тишина и покой. И воля. Безмерная! Когда возвращаешься… Туда, где был всегда. Где невозможно перестать быть и где время и смерть становятся просто словами.

Ну и о чем ты плачешь, лиса рыжая?

Спасенный поваром Ав, войдя в салон в одно мгновение забыл и про Марию, и про архитектурные коварства “этого невозможного” бассейна. И вовсе не потому, что фазан уже дымился на столе, вино кроваво мерцало в хрустале и вообще здесь было много таких вкусностей, которые Ав видел раньше только на картинках в греческих книжках. А потому, что кузен был в салоне не один. Ему прислуживали две девушки, — рабыни, — как сразу определил Ав, хотя рабынь он раньше не видел. В Магдале ведь ни у кого не было рабов. Сами как рабы. Все нищие и несчастные. Ну, по сравнению с Константином, а теперь уже и с Авом — точно нищие. В общем, непонятно, почему Ав решил, что это были рабыни. А кто еще?…

Одной из девчонок, той, что посмуглее, родом, вероятно, из Африки, было никак не больше четырнадцати, то есть она была ровесницей Ава. Другая — высокая и худенькая, с печальными глазами — была намного старше. Уже совсем взрослая женщина. На вид Ав дал ей шестнадцать и не удивился бы, если бы Константин вдруг сказал, что ей все семнадцать. В общем, уже совсем старая. Поэтому та, черненькая, ему больше понравилась. Да и по росту она ему больше подходила.

Обе девушки были не просто красивы, а красивы до головокружения! Однако, не их красота отбила у Ава память и способность трезво рассуждать, причем сразу, как только он сюда вошел. А их диковинный наряд. Вернее отсутствие такового. То есть нет, девчонки формально были во что-то одеты. А как иначе? Но сказать, что их плетеные хитоны что-то скрывали, было решительно невозможно. И при этом ни та, ни другая не испытывала от этого портновского ляпа каких-либо неудобств. Напротив, обе они были веселы, раскованы и, вообще, чувствовали себя не как рабыни.

— Интересно, а как должны чувствовать себя рабыни?, —

озадачил себя вопросом Ав и совершенно потерялся, ведь раньше он об этом не задумывался, а тут… —

— Ну, несчастными, наверное, должны себя чувствовать, ведь их силой заставляют…

Нет, служанки несчастными не выглядели. Было непохоже, чтобы кто-нибудь заставлял их делать то, чего они не хотели бы сами. Ну, там, ходить перед Константином почти голыми и садиться к нему на колени, делая вид, что они как будто и не страдают вовсе, а что им это даже приятно! Тут еще и Ав будет теперь бесплатно на них смотреть…

— А с чего ты взял, что они рабыни?, —

поинтересовался Иосиф.

— Ну а кто? — В общем, неважно!, — ответил Ав воображаемому раввину. — Не о том разговор!

— А о чем, собственно?…, — не унимался Иосиф.

Константин, как Ав заметил, успел уже не только переодеться, но даже и искупаться в том самом бассейне, потому что его волосы были мокрыми. Мокрыми они были и у рабынь. Ну конечно, пока мальчишка изучал дом, ему ведь слышался девичий визг и плеск воды! Фантазия заработала…

Кузен восседал за столом в непомерных размеров кожаном кресле, поедая фрукты, названия которых Ав не знал. Напротив стояло еще одно, точно такое же кресло, пустое, и больше в салоне сесть было решительно не на что. Разве что на пол. То есть этот огромный стол был накрыт на-двоих! И Константин кивком головы пригласил Ава присоединиться к трапезе. Мальчишка с опаской погрузился в кресло и совершенно в нем утонул. Впрочем, скоро освоился. Сидеть в нем было даже приятно. Только вот есть не получилось. И виной тому стали уши, которые сделались малиновыми. Да и вообще он весь пошел пятнами. Шея покрасилась и стала, как у леопарда.

Ав изо всех сил старался думать о чем-нибудь постороннем. И не смотреть… Но как? Во-первых, что это за прислуживание такое? Кто так прислуживает?! Нет, он вовсе не придирается. Но разве Темнокожая за Константином сейчас ухаживает? — Скорее уж он за ней. Это ведь он ее кормит! Своими руками. И, если поначалу она просто ерзала на подлокотнике, всячески показывая, что сидеть на нем и есть, постоянно нагибаясь, ей неудобно, так скоро взяла и просто сползла к нему на колени! Ловко так. Нет, ну надо же!…

А когда Константин отослал худенькую поухаживать за гостем и эта гадина, улыбаясь так, словно знала какой-то стыдный секрет своей жертвы, обошла стол и, виляя бедрами, приблизилась к Аву, полагая, наверное, что он слепой и через сеть, в которую она, с позволения сказать, была одета, он ничего не видит!… В общем, сердце его громко забилось и кровь стала приливать… Везде она стала приливать, не только к голове. Аж жарко стало… Так ведь эта мерзавка, как будто так и надо, как будто в этом доме так заведено, залезла на подлокотник его кресла! В этой своей рыболовной снасти!!… А потом и вовсе нагнулась к нему, махнув прохладными влажными волосами по его воспаленной щеке… Да еще руку положила ему на плечо!… Теплую такую… И мягкую… А с чего он взял, что эта ее рука должна быть холодной и костлявой? — Да, худенькая, не как у Марии, но ничего, нормальная рука. Даже приятная.

Она еще что-то сказала, только он уже не расслышал — что. А девчонка всего лишь представилась. И поинтересовалась, как зовут его. Ничего особенного. Чего же так волноваться? Примечательно, что, не получив ответа, она не обиделась, а только улыбнулась. (Мария сразу бы шлепнула его по лбу, чтоб “этот дурак глупый” проснулся и начал вести себя вежливо.) Длинноногая должно быть объяснила себе его насупленное молчание и нежелание есть их “незамысловатое” угощение (Она так и сказала, извиняясь, — незамысловатое. Да ему сроду такой вкусноты никто не предлагал!) естественным высокомерием, ведь все здесь уже знали, чей он брат. Господи, да он с радостью все то, что перед ним лежало, давно бы уже слопал, если бы так позорно не дрожал. Если бы она отошла от него хотя бы на шаг. И что? Она его пожалела? — В каком-то смысле — да. Только не в том, в каком ему хотелось. — Потеряв последний стыд, она съехала с подлокотника к нему на колени. Как та, черненькая, к Константину. Да что они тут, совсем спятили, что ли?!…

И ведь правда, такая мягкая оказалась. Везде. И теплая. Прямо горячая! И вся упругая, живая, легкая. Почти невесомая. Только дышать почему-то стало нечем! А потом она еще запела. Неплохо, кстати. Негромко так пела, чистенько. Старалась. Не забывая касаться его всем, чем только можно… И дышать ему в висок. У них в Магдале так никто петь не умеет! И мелодия была красивой, явно нездешняя. Греческая, наверное… А может римская?… Та, другая, что жила теперь у Константина на коленях и все время неприлично смеялась, когда не целовалась с ним, добыла откуда-то дудочку и стала длинноногой подыгрывать. Лучше бы она этого не делала! Кто ее просил?! Ну раз нет слуха, зачем портить прекрасную музыку!…

А интересно, с чего Ав взял, что музыка и ее исполнение были прекрасными? — Непонятно. Впрочем, может и были. Вот только прекрасными стали уже и тоненькая ключица певуньи, левая, на погибель Ава вылезшая из-под угрожающего свалиться с плеча прозрачного хитона; голубая бьющаяся жилка на ее нежной шее… Ее точеный подбородок, по которому уже несколько раз проехались его ресницы. И прямой нос. Все вдруг сделалось прекрасным. И левый холмик, которым она дышала и которым уже дважды якобы нечаянно ткнулась сначала ему в щеку, а потом в нос. У Марии и у той, бесстыжей, что совращала Константина, он был больше. У Марии — так намного. Но у этой он был просто прекрасен! Хоть и меньше. А почему прекрасен? — Да потому что Длинноногая, а не Темнокожая и не Мария сидела сейчас у него на коленях. Нет, и у Марии все тоже было красивым. Но ведь правда — ее же здесь не было.

Больше всего Ав мучился от того, что видел он пока что только то, что было слева. Притом что все, что росло на певунье справа, возможно, было еще прекраснее, но так уж она села. От запаха ее волос бедняга начал дуреть. Чтобы не потерять сознание он попробовал представить, а как там справа… Представил. Стало еще хуже. И совершенно некуда было девать руки!… Посмотрел, как выкручивается со своими руками Константин. Увидел!!… — Кажется, теперь не только уши — даже нос покраснел. Еще раз бросил взгляд через стол. Нет, действительно, в первый раз не ошибся. Минуту соображал, как быть. И вдруг решился. Так, сначала нужно разобраться с левой рукой. Не торопясь… Крепко сжал зубы и попробовал повторить все в точности… вслед за Константином. Если ему можно, то почему, собственно?…

Небеса не упали, и по лицу Ава никто не ударил. Только рот пересох и захотелось кашлять. Если бы Длинноногая сейчас не пела, он бы точно покашлял. А главное, этот проклятый хитон — одно ведь название: что он есть, что его нет!… Головокружение опасно усилилось. Теперь правая рука… Не успел. Только собрался ее пристроить, а певунья в паузу вдруг лизнула его в переносицу… Так, между прочим… Хорошо, что он сидел и падать было некуда. У Марии губы не такие тонкие… Но странно — у этой мягче… И колени у нее не дрожат. Может потому, что здесь тепло и она не мерзнет? А может потому, что она сейчас сидит? Нет, наверное, потому, что поет. И ей сейчас не до глупостей! Она думает о музыке. Ав нечаянно выключил что-то в своей голове, потом перестал слышать музыку и вдруг увидел, о чем на самом деле думает сейчас Длинноногая. — Господи, что там сны Марии!…

Ав был уже практически в обмороке, когда где-то далеко отсюда, не в этом доме, лопнула длинная толстая струна и раздался беззвучный, нарисованный в воздухе стеклянный звон. По салону поплыл вкусный, но не вполне съедобный запах, обладавший кроме всего прочего еще и цветом. Он был невидим, как и полагается запаху, но определенно рыжим! И еще: он напоминал собой лису. Нет, не принадлежал ей, а просто неуловимо был чем-то на нее похож. Ав знал, чем пахнет лиса, — псиной. И ничего хорошего в этом запахе он не находил. Этот же аромат был просто восхитителен! Он обжигал и помогал вспоминать то, чего никогда с ним не происходило, призывая радоваться всему подряд, словно он пьяный или слабоумный. И давать быстрые обещания. Непонятно кому… Одновременно этот запах погружал Ава в странный сон, чем-то напоминающий тот морок, который по ночам впускала в себя зеленоглазая ведьма, позволявшая потом своему мучителю делать с собой все, что ему захочется. Только бы кто-то у нее потом родился…

Странность этого обволакивающего сна заключалась еще и в том, что ему совершенно невозможно было противостоять. Понятно, что и не хотелось. С чего бы вдруг? Но даже если бы такая мысль в голову и пришла, сопротивляться сну просто не получилось бы. Он не спрашивал, чего ты хочешь, или чего боишься. И не дрался с тобой. Не ломился в твои стеклянные двери, а просто входил в тебя… Проникал сквозь твои нервы беспрепятственно, как в прозрачное. Как вода в сухую губку. Он пробирался через тебя, делая с твоим прошлым что-то удивительное, волшебное, непостижимое…

Уже и Леонтина встревожено заглянула сыну в глаза, однако, не обнаружив причин для беспокойства, лишь зябко повела плечами и привычным движением взъерошила его волосы. После чего громко шмыгнула носом и, стянув с его тарелки ломтик дыни, растаяла, не смешиваясь с этим чудесным запахом. Константин проводил тетку напряженным, несколько испуганным взглядом и вытаращил глаза на Ава, словно спрашивая, все ли с ним в порядке. На всякий случай Константин прикрыл ладонью глаза своей темнокожей наложницы, воспринявшей этот жест как начало какой-то новой, еще более откровенной игры и заулыбавшейся кузену уже всем лицом. А обольстительница Ава в этот момент как раз заканчивала свою песню. Она ничего не увидела…

На какой-то момент тишина подарила Аву отрезвление, и его обожгла мысль, что все, что он в последнее время делает — даже не плохо. Что это — преступление. Гадкое и жестокое. То, как он думает о Марии. Что позволяет себе, когда без спросу влезает в ее сны. Да, конечно, они оба вступили в такой возраст, когда в человеке просыпается необузданное. Еще ведь и Иосиф предупреждал, что после некоторых его заданий, кровь в жилах будет закипать с такой силой, что мозг может взорваться. Мария вон, похоже, с ума уже сходит и ничего с собой поделать не может. Но не она же насилует его по ночам, а он приходит к ней, пользуясь тем, что ее руки и воля связаны его преступным желанием! Правда, она не так отчаянно с ним борется, как могла бы. Царапается только и больно кусается. Но как-то уж подозрительно быстро она сдается. Как будто ей это совсем не противно!…

Краткая минута трезвости закончилось тем, что певунья за свое искусство посчитала себя в праве получить награду, о чем вот так прямо Аву и сказала. Не только глазами. Еще и руками. А вот уже и губы пошли в ход… Ну и… забылась Мария. Вместе с мимолетными угрызениями совести. В конце концов у Принцессы есть жених, так что — всего им хорошего!…

И все-таки, как запах может походить на лисицу? Да еще рыжую… — Ну, когда у тебя на коленях оказывается полуголая девица… Впервые в жизни! Настоящая, живая, которую можно трогать руками и она не рассыпается осколками сна. Более того, которая совсем не против того, чтобы ты как можно скорее удостоверился в ее реальности. И в реальности ее намерений. Не где-то в своих тайных запретных фантазиях. Не залезая на дерево и не портя себе глаза. Как будто ночью с того дурацкого дерева можно что-нибудь разглядеть! В темной спальне Марии. Через маленькое зеркало на дальней стене. Отражение того, что прячется в тени, в медной пластинке, которую почти не видно. Да совсем не видно! С тем же успехом можно видеть все, что тебе захочется, ни на какое дерево не влезая!… А при чем здесь вообще дерево и эти глупые зеркала на потолке?!…

Вот она — живая! Теплая. Настоящая! Длинноногая… Правда, с маленькой грудью, но зато ни на какое дерево не нужно лезть. Все близко. Даже ближе, чем во сне. Вообще никуда идти не надо. Да и не получится: на тебе уже и так сидят. Куда ты пойдешь? Зачем? Если она уже поет… Как она сказала — ее зовут?… А то, что ей шестнадцать лет… Не слишком ли она для него стара? Стоп!… А ведь он у нее скорее всего не первый… Ну а это здесь при чем? Может это как раз и неплохо? Дядя Иосиф говорит, что учиться нужно всему и всегда. Вот он и готов… учиться… Он же не подгадывал и ни о чем таком специально не просил…

В общем, все ясно: аромат, сладкой отравой распространившийся по салону, был рыжей лисой. Вот так. Точка! Никаких сомнений. И при этом он не принадлежал никому из здесь присутствующих! Ав в этом нисколько не сомневался. Что ж он, запахи отличить не может? Вот, например, невинная развратница, что пела ему, пахла прудом, ландышем и корицей. И еще, от ее щеки исходил запах желания. Громкий и непонятного цвета. Не то — синий, не то бирюзовый… От ее любовницы, — той, с дудкой, — даже через большой стол спокойно можно было учуять аромат дорогих, но чрезмерно пряных египетских духов, цвета ночи. А также миндаля. Константин… Так, доигрался, — правая рука стала неметь! Это значит, что мигрень пошла по второму кругу. Певунья мокро лизнула Ава в глаз… Стало горячо и тревожно от дурных предчувствий. Лучше бы она ему шею растерла… Вот не время сейчас целоваться! Кровь быстрой волной отлила от лица, и в ушах отвратительно засвистело. Лоб сделался холодным и покрылся большими каплями пота.

Елена вошла в салон неслышно, но ее появлению как раз и предшествовало то самое дуновение, которое Ав услышал. Не почувствовал кожей или чем там еще чувствуют такие вещи, а именно услышал, — ушами. Странно, что он совсем не слышал ее шагов, хотя она не кралась, а шелест воздуха, заранее принесшего тот удивительный аромат, который и назвать-то человеческим нельзя, он каким-то образом ощутил. Теперь ему стало понятно, кто был той рыжей лисой.

— Да сиди уж, —

целуя Константина в висок, милостиво пощадила она прислужницу, которая, завидев Елену, от испуга уронила свою дудку, и сама при этом с колен хозяина чуть не свалилась на пол.

— А это у нас кто?, —

бросила вошедшая мимолетный, обидно равнодушный взгляд через стол, присела на подлокотник кресла и запустила руку в кудри Темнокожей, которой пришлось изогнуться змеей, чтобы эту ее руку поцеловать.

— Знакомься, родная. Это — мой кузен. Я тебе рассказывал…

— Так он же вроде как умер… Или я что-то напутала?, —

одними бровями изобразила удивление Елена, которую жемчужная сережка, подаренная Константином их темнокожей наложнице, интересовала сейчас куда больше, нежели чудесное воскрешение его родственника. В отместку Ав принялся вычислять ее возраст. Не особенно церемонясь. Впрочем, мысленно раздевать ее, как в последнее время поступал по отношении к любой особе женского пола, встретившейся ему на улице, он не стал. Наверное потому, что до настоящей минуты был абсолютно уверен в том, что Константин холост. И теперь, к своему стыду, он вспомнил, что ни разу не спросил у него, как тот вообще живет и нет ли у него, к примеру, жены.

— Может у них уже и дети есть?, — задался Ав запоздалым, но вполне законным вопросом. — А ведь в ней действительно есть что-то лисье, —

отметил он про себя и подумал, что, должно быть, занял ее кресло.

— А с чего еще ей быть со мной такой холодной? Точно, обиделась. Надо бы встать. Но как? Не прогонять же… Еще и эта обидится. Господи, как же ее зовут?…

— Живой, как видишь, — с некоторым опозданием откликнулся на слова Елены Константин. — Не поверишь, — случайно нашелся.

— Ты говоришь о случайном? Это что-то новенькое. Брат — это хорошо. Представляю, как Август обрадуется, — нахмурилась Елена и как-то странно испытующе посмотрела Константину в глаза. — Может, лучше не находился бы? Все целее будет… Не мучайся, —

вдруг подняла она глаза на Ава. —

— Мне не двадцать. И не двадцать два. Я для тебя уже совсем старая. Будешь спать с одной из них. А можешь с обеими, если захочешь. Поделимся. Принцам здесь все дозволено. Будь спокоен, я их всему обучила. Останешься доволен.

— Я даже и не думал, — оторопело пробормотал Ав, застигнутый врасплох, и опять пошел краснеть ушами. — С чего бы мне понадобилось знать, сколько тебе лет? Очень мне надо…, —

совсем уж зря добавил он и услышал громкий шепот Леонтины над самым ухом, зачем-то сообщившей ему, что Елене столько же лет, сколько и ей. И опять он не дал себе труда разобраться с той странностью, что его матери двадцать четыре года уже много лет. Сколько он себя помнит. А может ему просто хотелось, чтобы ей и через десять лет было столько же? И через двадцать…

— Так нечестно. Тебе подсказали, —

глядя куда-то мимо него, сказала Елена, и Ав вдруг почувствовал, что эта женщина совершенно не боится смерти. Ее боятся все, ну или почти все, а эта гордая римлянка, похоже, даже ищет ее. Находиться рядом с такими людьми бывает жутковато. Они дышат другим воздухом и думают по-другому. Не так, как все. Кто знает, что они сделают в следующую минуту? Может у них и минуты другие…

— Мне действительно двадцать четыре, — выдохнула она. — Все правильно, как и ей… когда-то было. Я в твои годы думала, что столько не живут…, — и вдруг обернулась к Константину. — Слушай, а ты в курсе, что у твоего родственничка мигрень?

— Разумеется.

— Ну а что тогда сидишь? Хочешь, чтобы он у нас тут свалился?

— Да я ему уже все дал, что сам в таких случаях пью… Можно вина еще немного?…

— Господи, какие вы все!…, — с досадой отмахнулась она от него. — А вы на что?, — переключила она свой гнев на девчонок. — Чем заняты? Только об одном и можете думать, шлюхи. Ой, да идите вы все к Дьяволу!, —

и решительно направилась к Аву.

— Вон пошла!

— Что?, — испугалась худенькая и вся сжалась.

— Брысь отсюда!

Елена шлепком смахнула Длинноногую с колен Ава. Зашла к нему за спину и начала массировать ему шею, сильно, не жалея его, со знанием дела.

— Могла бы и сама все это сделать, —

раздраженно отчитала она кого-то, но явно не певунью.

— Отойди от меня! И хватит дыню лопать! Живот опять заболит.

Ав обратил внимание на то, как странно вдруг притих Константин.

— Пей давай!

Елена поднесла к губам Ава бокал с вином.

— Слушай, а ты у нас случайно не девственник?

— С чего ты взяла?

Мигрень начала потихоньку отпускать, но правдоподобно врать Аву было пока еще трудно.

— Да так, показалось… Ну точно — девственник! — Что ты мне голову морочишь? Тогда возьми сегодня вон ту, — кивнула она на темнокожую и деловито принялась за его спину. — Тебе с ней проще будет. А кто такая — Мария? Ну ты свинья! Разве можно так с девочкой обращаться?! Хотя, может, именно так и нужно…

Певунья надулась, чуть ли не плакать собралась.

— А чего ты обижаешься?, — обернулась к ней Елена. — Кто виноват, что он до сих пор тебя стесняется? Эдак вы пол ночи дурака проваляете. Да я не говорю, что ты плохая! Вот идиотка…

— А ты кто?, —

спросил ее Ав. Вышло не очень вежливо, но уж как вышло. В мигрени Ав, вообще говоря, особым умом не отличался, при том, что даже в разгар болезни держать рот закрытым ему не удавалось.

— Я-то?, — немного смутилась Елена. — Да кто меня знает?… Тоже, наверное, шлюха…

— Не начинай…, — насторожено отозвался Константин.

— Да ладно тебе. А кто ж я еще? — Шлюха. Самая настоящая.

— Это как? — изумился Ав.

— Да так. Сплю с одним…

— Елена!

— А люблю другого, — не обращая внимания на Константина, спокойно договорила она. — Кто ж я после этого получаюсь?…

— Ну, наверное, все-таки не шлюха, — как-то очень серьезно проговорил Константин. — Может не совсем счастливая женщина. Но ты же никого не обманываешь…

— Ну конечно!… А шлюхи, кстати, никого и не обманывают. С ними как раз все честно складывается… Так что я даже хуже шлюхи получаюсь.

Ее пальцы со спины перебежали к Аву на затылок и сама она нагнулась к нему, к самому его уху.

— Представляешь, я ведь за твоего брата чуть замуж не вышла. Вот тварь…

— Ну хватит уже!, — не выдержал Константин. — Никто тебя ни в чем не упрекает. А мое предложение по-прежнему в силе. Помни об этом.

— Я помню. Только ведь мы с тобой и спать уже почти перестали. Одно уважение осталось. Это, милый, какое-то кровосмешение получается. Словно брат с сестрой.

— А почему?, —

спросил у нее Ав. Понял, что сморозил глупость и прикусил губу.

— Я тебе потом как-нибудь расскажу, — ответил вместо нее Константин. — Если тебе так интересно.

— Ну ты даешь!, — показав Аву большие глаза, покрутила пальцем у виска Темнокожая. — Глупый, что ли, совсем?

А у нее оказался приятный голос. После того, как Елена для первого раза порекомендовала взять сверстницу, Ав стал находить в этой девушке куда больше положительных черт. Если бы, к примеру, она сейчас снова заиграла на своей дудке, не исключено, что он нашел бы ее вполне приличной музыкантшей. А ее губы, улыбку и грудь он и раньше находил привлекательными.

— Ну не раньше, а, положим, только сейчас все это как следует разглядел, —

уличил Ава Иосиф. —

— Господи, какая тебе разница — когда я разглядел?! Ноги вот только коротковаты… Ну, в сравнении… А зачем сравнивать, ведь Певунья и ростом повыше? И вообще другая. Так что, ничего не короткие! — В самый раз. Точно. Решено! А Певунья — завтра…

— А зачем потом? —

продолжила Елена разговор, начавшийся непонятно когда и с кем. В любом случае, о чем был этот разговор, Ав уже не помнил. —

— Я и сейчас могу ему все рассказать, раз уж мы — почти одна семья. Видишь ли, мальчик, я хочу только одного мужчину. Спать могу с кем угодно, а хотеть только одного. Вот такая я уродка.

— Давай в другой раз!, — чуть ли уже не крикнул Константин.

— А он у нас будет — этот “другой раз”?

— Ну хотя бы завтра…

— Нет у меня больше никаких “завтра”! Я до края дошла!! Неужели непонятно?!, —

внезапно сорвалась Елена. И так же резко вернулась в прежнее состояние. Ну или почти вернулась.

— Да, так вот… Ты представляешь, как мне повезло? — Влюбиться угораздило… А этот дурачок взял и умер. У братца твоего служил. Целым легионом командовал в восемнадцать лет. Убили его под Карфагеном…

Аву показалось, что на шею ему что-то капнуло. Нет, не показалось, вот еще. И еще… Что-то горячее.

— Все правильно, — продолжила Елена в наступившей тишине, непонятно с кем соглашаясь. — Я, собственно, так и сделала. Решила с другими попробовать. Ты думаешь, где он меня подобрал?, — показала она Леонтине глазами на Константина. — Я ведь уже со всеми подряд начала!… Только вот разлюбить не получилось. Так что будь с этими глупостями поосторожнее. С этой заразой!

— Ты о чем?, — спросил ее Ав, понимая, что последние слова были обращены ему.

— Я про любовь. Прости, тебе это, наверное, еще непонятно?

— Очень даже понятно!, — возмутился Ав. — Я тоже…

— Так вот я на старости лет и стала лесбиянкой, — не особо прислушиваясь к своему пациенту, продолжала Елена. — Ну хоть так…

— Ты что же, не любишь моего брата?

Каждый новый вопрос Ава звучал еще глупее предыдущего. Даже Длинноногая, похоже, разочаровалась в нем и, поджав губы, ушла к Константину. Или просто смирилась с жестоким приговором Елены. Темнокожая заерзала на коленях у Константина, заглядывая ему в глаза с вполне понятным вопросом — относительно Ава. Константин пожал плечами, не зная, что еще придумает Елена, а потому не отпускал пока что от себя девчонку, на которую, похоже, строил сегодня планы. Певунья тоже на всякий случай забралась на поручень его кресла.

— Куда ушла? Ну-ка налей, —

приказала ей Елена и Певунья сорвалась с кресла. Обежала стол, налила до краев в бокал Ава вина, дождалась, когда госпожа выпьет, налила еще и отступила.

— Люблю?…, —

не сразу очнулась Елена. Идиотский вопрос Ава как-то уже подзабылся. —

— Не поверишь, люблю. И даже очень. А как можно твоего брата не любить? Да он — лучший на этой земле! Только вот не понимаю, как с ним спать, ведь того, другого, я не разлюбила. Это, наверное, не лечится. Я честно старалась… Думаешь, мне жить не хочется? — Еще как хочется! И детей рожать…

Она нагнулась и, не предупредив Ава о том, какую лечебную технологию собралась применить, укусила его в шею. Прилично так цапнула. Ав дернулся, взвизгнув от боли. Попытался высвободиться из рук сумасшедшей лесбиянки, но Елена крепко прижала его голову к своей груди. Ее ладони закрыли его глаза. Темно, однако, не стало. Разноцветные плавающие круги, в центре которых он оказался, были такими яркими, что сделалось светло как днем. Цвета преобладали желтые. Потом золотое стало перекрашиваться в оранжевое… Кроме кругов Ав начал различать еще что-то. Вернее кого-то… Сначала ему показалось, что это Константин встал из-за стола. Но почему он в латах? И откуда у него меч?… А еще этот запах… Нет, лицо не Константина…

— Ну и о чем ты плачешь, лиса рыжая?, — был задан кем-то вопрос. — Забыла, девочка моя, что смерти нет?

Ав не узнал собственного голоса.

— Что ты сказал?

Руки, закрывавшие его глаза, разжались, и Ав спиной почувствовал, что произошли какие-то перемены. Ему показалось, что женщина, укусившая его, растерялась. Что она чем-то в себе изменилась. Он не видел ее, — она стояла сзади, — но неплохо чувствовал. Даже ростом она стала как будто ниже. Не выше Марии. И еще, Ав готов был поклясться, что услышал, как в ее груди что-то хрустнуло. Словно она громко сглотнула. Или у нее разорвалось сердце. Фиалками еще не запахло, но вкус расплавленного золота у него во рту уже появился. Оказывается, оно тоже имеет свой вкус.

— Ничего я тебе не говорил, пусти, —

сбросил Ав, наконец, с себя ее руки. И в этот момент увидел округлившиеся глаза кузена, обращенные не на него. Темнокожая икнула и свалилась с колен Константина. Шлепнулась прямо на пол. Больно, наверное, стукнулась. Но не вскрикнула и даже не охнула, а, не вставая с четверенек, быстро поползла за кресло. Худенькая юркнула следом за ней.

— Повтори, что ты сказал, —

услышал Ав за своей спиной женский голос. И не понял, кому он принадлежит. Точно не Елене. И не матери. И вообще, какой-то незнакомый. Стоп, что значит незнакомый?!… —

— Как ты меня назвал?

В наступившей пугающей тишине Ав слышал, как за его спиной продолжают происходить беззаконные превращения. —

— Ну ладно, Виталий, поздно уже, — услышал он и похолодел. — Вечно ты где-то допоздна шляешься, а я тут одна… Замерзла совсем. Идем, согреешь меня. Хватит тебе возиться. Ешь давай быстро. И вина еще выпей. Эй, где вы там?, —

крикнула стоявшая за спиной женщина, как Ав понял, крикнула она девчонкам, но те вылезать из-за укрытия не захотели. Тогда поднялся Константин. На деревянных ногах он обошел стол и налил в бокал Ава неразбавленного вина. Молча. Руки его дрожали. Ав накинулся на еду. Мигрень странным образом прошла и аппетит проснулся просто волчий. Он не ел, а пожирал остатки фазана, с хрустом перемалывая даже его кости. Чуть не захлебнулся вином. Закашлялся. И тут же получил удар по спине. Однако, не обернулся узнать, кто это его лупит. А крепкий такой удар! Зато кашлять перестал. И единственное, о чем он думал, что повторял словно заклинание, — что оборачиваться не нужно.

— Ну их всех… Вот просто не оборачивайся и все…, — поддержал его Иосиф. — Все хорошо, но только не оборачивайся. Чего ты там не видел? И совсем не страшно. Ничего же не случилось. Чего они все так перепугались? Подумаешь… Главное, не оборачивайся!

Время заполночь… Заснула…

— Ты можешь есть быстрее?! И хватит уже пить! Пойдем скорее. Сначала искупаешь меня. А где твоя спальня? И не забудь, — груши для меня захвати, а то забываешь все время.

Мария, потеряв терпение и не особо полагаясь на память Ава, перегнулась через его плечо и подхватила со стола корзинку с грушами. Константин как стоял с кувшином вина в руках, так и остался с ним стоять. Такое ощущение, что он и дышать перестал.