Рождённый в чужой стране. Время перемен

Лев Воронцов, 2021

Лев Воронцов – на первый взгляд обычный человек. Но он скрывает от окружающих свою вторую жизнь, протекающую во снах. Лев считает эти ночные грёзы девиацией, психической реакцией на обыденность. Ведь в сновидениях он – человек, занимающий привилегированное положение в некоем Мире, окружённом Стеной. В один из сентябрьских дней, двигаясь привычным маршрутом дом-рынок-дом, Лев встречает сенбернара, который заводит с ним разговор. Лев поначалу решает, что вот теперь-то он точно сошёл с ума. Но по мере общения с собакой убеждается, что пёс не галлюцинация, а сны не просто сны… Комментарий Редакции: Пространство сновидений всегда являло собой безграничный холст для воплощения писательских способностей. Кажется, ничем новым удивить здесь уже не удастся, но Лев Воронцов (автор или герой?..) смог перебросить своих читателей в иную плоскость, подарив искрящийся сюжет и вдохновляющую жанровую дисперсию.

Рождённый в чужой стране

Я бываю порою несносный, и дерзкий,

И циничен до боли. Другим уж не стать.

И пусть всё это так, пусть я гадкий и мерзкий,

Но зато я умею летать!

Лев Воронцов

Ну, вот и всё, мой друг, пора.

Башка трещит, как с перепоя.

Гляжу на двери из стекла —

Я никогда их не открою.

Отключен наш магнитофон,

Что старым монстром называли,

Разбит о стену телефон —

Предмет из пластика и стали.

А дальше будет пир горой

И суматоха по планете.

Я буду — чокнутый герой!

И… разобью я двери эти.

Вадим Дедурко

Творите о себе мифы —

боги начинали именно с этого.

Станислав Ежи Лец

Лев Воронцов. Предисловие

Ценность этих записок не в их необычности. Возможно, мой жизненный путь покажется кому-то суматошным, странным, неправдоподобным. Он и в самом деле, в силу обстоятельств, немного нестандартный.

В декабре девяносто седьмого я остервенело принялся записывать всё случившееся со мной. Молодой человек, одержимый великими целями, бьётся за будущее своих потомков — так мне это виделось тогда. Я надеялся, что мои заметки со временем трансформируются в некое подобие мемуаров. Мемуары будут изданы. Книга понравится читателю и сможет прожить настолько долго, насколько это необходимо.

Идиот… Не этого от меня добивался Джорджио…

Впрочем, я всё равно постараюсь собрать из мозаики снов, мыслей и фактов некую полноценную картину. А вдруг она всё же кому-то когда-то сгодится!

Описывая произошедшее, я не придерживался точной хронологии. Да и человеческая память не самый достоверный источник информации. К тому же я литературно сгладил текст, а значит, невольно исказил реальность. Я не исключаю, что кто-то из моих знакомых прочтёт это всё и скажет: «Дело было не совсем так…» — или: «Дело было совсем не так!» Ошибаться могу я. Или он. Или мы оба. Но я честно старался передать суть случившегося.

Также мне следует объяснить читателю, кто такой Джарви.

Когда вы хотите посмотреть 3D-фильм, вы обычно идёте в кинотеатр. Покупаете билет, берёте стереоочки, ну и так далее…

Когда я ложусь спать, трансляция «фильма» начинается без моего согласия. Причём это не двухчасовая полнометражка, а сериал в формате 3D-super: я вижу и чувствую всё, что видит и чувствует главный герой. Только решений за него не принимаю.

Затем Джарви ложится спать. И смотрит уже свой сериал — со мной в главной роли.

Мы с ним знаем друг о друге всё. Наши истории связаны. И, наверное, сейчас я единственный, кто способен поведать о его жизни максимально правдиво. Это я и попытаюсь сделать. Я буду вести рассказ от лица Джарви. Получится что-то вроде художественного перевода иностранного романа: сюжет сохранён, но события изложены языком, привычным для русскоязычного читателя конца двадцатого — начала двадцать первого века.

И раз уж это перевод с неизвестного языка на русский, то вас не должно удивлять, что Джарви оперирует земными понятиями и терминами, цитирует строки из произведений наших авторов, использует в разговоре заимствованные слова (арабизмы, грецизмы, латинизмы…) или, например, пословицы и поговорки, характерные для моего окружения. Считайте эту особенность текста литературным приёмом, цель которого — передать смысл произошедшего и показать взаимосвязь событий.

Под светом звезды по имени Пилур

Чтобы понять логику происходящего вокруг Джарви, нужно знать, как устроено общество, в котором он живёт. Я потратил много времени на поиск исторических параллелей и пришёл к выводу, что их верования и верования земных цивилизаций создавались по одному шаблону.

Начать хотя бы с того, как люди оказались в том Мире.

Я не случайно пишу слово «Мир» с большой буквы. Ведь местные жители вкладывают в него понятие, отличное от нашего. Для них это — земля, отведённая смертным, и частенько синоним слова «Империя». А Небо — не столько пространство над головой, сколько место, откуда приходят боги.

По легенде, предки нынешних жителей Империи обитали в Юдоли^[2] греха, где нечестивцы, забывшие заветы своих создателей, без меры притесняли праведников. Видя творящуюся несправедливость, демиурги Огнеглазый — Пилур^[3] и Великая Мать — Канет^[4], высшие в местном пантеоне богов, решили исправить это и даровать страждущим Мир для новой благочестивой жизни.

Демиурги обитают на бесконечной плоской твёрдой поверхности. Отсюда и её название — Твердь. Вот в этой Тверди боги и сделали большую выемку и, наполнив её землёй, водой, растениями и животными, поселили там своих подопечных, а затем сгубили «Юдоль греха» в огне. А чтобы люди не забывали, как им следует жить, Пилур и Канет породили человека, отличающегося от обычных смертных великим умом, и поставили его главенствовать над людьми.

Как вы, наверное, уже догадались, это был первый правитель династии Пилуров.

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: этот миф — гигантское политическое клише. Его цель — вдолбить в головы простого люда необходимость подчинения «богоизбранным».

На момент описываемых мною событий полное имя монарха — Ом Когэ Га́ли-Пилур, а полное имя будущего наследника трона — Джарви Ом гали́-Пилур. Нюанс как в звучании, так и в написании фамильной приставки! Га́ли означает «Император (Патриарх, Первосвященник)», который, совершая ритуалы, сливается с божеством и управляет страной от его имени.

(Я некорректен, когда называю местного монарха Императором. С латыни это слово переводится как «властитель», «полководец». Изначально это титул предводителя римских легионов. Согласитесь, между воплощённым божеством и властителем-полководцем есть разница. Но в тексте я буду пользоваться термином «Император», поскольку моим соотечественникам и современникам он привычнее.)

Теперь о Джарви. Он — гали́-Пилур. Можно было бы назвать его принцем, но у нас этот титул имеет несколько значений, и не все они подходят статусу Джарви. Наиболее близко по смыслу — порфирогенет. Так называли детей византийских монархов, появившихся на свет в Багряном (Порфирном) зале. Ребёнок должен был быть рождён в то время, когда его отец занимал престол, дабы легитимность такого наследника была вне сомнений. Это условие соблюдается и в описываемом мною Мире.

Но слово «порфирогенет» большинству из нас уже непривычно. Поэтому я буду называть Джарви Наследником, тем более что для окружающих его людей он — единственно возможный наследник престола. Когда же он взойдёт на трон, его станут звать Джарви Ом Га́ли-Пилуром. Изменится звучание и написание фамильной приставки, а также права и обязанности.

Я должен сказать, что первоначально в Империи сложилась теократическая форма правления: гражданская и духовная власть были представлены в лице Императора. Как правителю ему беспрекословно подчинялся Государственный, он же Имперский, Совет. Члены Совета предлагали политические решения и подготавливали законодательные акты. Император также мог обратиться к Совету с инициативой принять, изменить или отменить какой-либо закон. Императору как Патриарху и Первосвященнику беспрекословно подчинялся Архиепископ культа Огнеглазого, который отвечал за подготовку и проведение ритуалов.

С годами количество и сложность ритуалов росли. И вот однажды Император из правителя превратился в идола для проведения обрядов. Он более не выступает с инициативами, а на заседаниях Совета присутствует лишь в дни подписания документов. Он по-прежнему имеет право отклонить тот или иной законодательный акт, но фактически им не пользуется. Его деликатно отстранили от процесса управления!

Зато снизилось количество покушений на жизнь Императора. Ведь истинной причиной войн, ведутся ли они в поле или во дворце, всегда является нехватка ресурсов. Так и властолюбцы Мира стали бороться за право диктовать свои условия, а не за устранение человека, олицетворяющего богов.

Постоянно исполнять роль идола утомительно. Проходило несколько лет, и очередной представитель династии Пилуров, устав от лицемерия, пафосных речей и напыщенных действ, отрекался от трона в пользу преемника — обычно своего сына. Получив титул экс-императора, он жил в своё удовольствие и, как правило, не интересовался политикой.

Однако сложившийся порядок был нарушен экс-императором Бинко Каем Гали-Пилуром. Видя, что Императорский дом практически полностью потерял контроль над страной, он с «одобрения» своего сына-монарха занял пост Главы Государственного Совета и предпринял первые попытки ослабить придворную аристократию, а также некоторых провинциальных князей. Со временем Бинко понял, что к ослаблению монархии причастна и каста жрецов. Но открытая война как инструмент борьбы с формальными союзниками не годилась. Поэтому Бинко и каждый следующий экс-император, становившийся Главой Совета, действовали исподволь. За несколько поколений был проведён ряд политических и законодательных преобразований, укрепивших власть Императорского дома.

Схема, когда управление государством переходило в руки бывшего «богочеловека», устоялась и воспринималась населением как должное.

Но однажды в Мире что-то пошло не так…

Из дневника экс-императора Джарви Ом Гали-Пилура

Большая трёхцветная собака утверждала, что моё имя войдёт в историю. Лгал пёс или говорил правду, определит время. Всемогущее время, которое стирает из людской памяти тех, кто должен бы остаться в ней навсегда. Сейчас о Когэ Тонэ Гали-Пилуре и Оме Когэ Гали-Пилуре вспоминают, как мне кажется, только придворные историки. Это несправедливо — особенно по отношению к Когэ. Считается, что он всего лишь предпринял попытку объединения страны и потому ничем особенным не прославился…

Наши легенды гласят: Мир жив, пока по земле ступает Император, бог во плоти. Пока он исполняет религиозные обряды, предписанные Небом, великие беды обходят Мир стороной. Наделённый властью Потомок Верховных Богов подписывает указы Государственного Совета, от его имени действуют чиновники, на него ссылаются жрецы культа Огнеглазого… Большинство населения Империи верит: страной управляет именно Император!

Подобное мнение — не что иное, как людские домыслы. Почти вся жизнь Императора состоит из претенциозных ритуалов, неумолимо сковывающих руки того, кто хочет управлять Миром. Когэ чтил традиции предков, а потому пошёл проторённым путём — отрёкся от престола в пользу своего сына Ома. В тот день Ому исполнилось тринадцать.

Избавившись от роли ритуальной куклы и возглавив Государственный Совет, экс-император Когэ приобрёл то, чего не имел ранее, — власть. Он и в самом деле предпринял попытку объединения страны, но, осознав неосуществимость этой затеи в ближайшие годы, решил обойтись наименьшими жертвами. Когэ не удостоился триумфа^[5], но и не позволил Империи распасться на кучку княжеств. Препятствуя усилению одних кланов и способствуя ослаблению других, он избежал развала страны. Его величайшая заслуга — успешные экономические, политические и религиозные реформы.

Стратегической ошибкой предшественников Бинко была передача земли в собственность вассалам Императорского дома. Делалось это в обмен на клятву верности.

Но с годами человеческая память ослабевает, а некогда дарованное богатство улетучивается…

За услуги, оказываемые жрецами различных культов, дворяне порой расплачивались правами на землю. Или сдавали её им в аренду на длительный срок. Официально земля передавалась не конкретному монастырю, храму или служителю, а богу. Но доход с неё фактически получало руководство храмов. Такой заклад был губителен как для государства (храмы обладали налоговым иммунитетом), так и для дворянского сословия. Иногда князья шли на это сознательно — в целях снижения налогов. Поначалу такие компромиссы были им выгодны, но со временем земля по тем или иным причинам полностью переходила под контроль монастырей и храмов.

В те годы по крайней мере треть земель Империи была «заложена богам».

Жрецы были куда более озабочены получением прибыли, нежели религиозными или духовными проблемами. Живя в роскоши и излишествах, они подрывали не только свой авторитет, но и авторитет Императора, формально являвшегося Патриархом культа Огнеглазого и сыновних богов. Тем временем обнищавшие князья, стремясь прокормить себя и свои отряды, то и дело устраивали набеги на соседние территории.

Экс-императору Когэ удалось изменить сложившуюся ситуацию. Сначала им была проведена кампания по дискредитации некоторых епископов. Затем через Императора Ома установлен запрет жрецам заниматься торговой и сельскохозяйственной деятельностью. А ещё спустя некоторое время инициирована секуляризация^[6] земельных угодий, находившихся в распоряжении монастырей и храмов.

Вскоре Император стал номинальным собственником половины Империи.

Часть феодов была передана в управление присягнувшим на верность князьям. Последние, в свою очередь, взяли на материальное обеспечение воинов^[7], когда-то растерявших свои земли.

Экс-император Когэ обрёл множество союзников и ощутимо пополнил казну. Поверьте, это стоило сотни выигранных битв.

При реализации этой многоходовки полностью избежать вооружённых конфликтов не удалось, но они были сведены к минимуму.

Я появился на свет за несколько месяцев до того, как Императору Ому исполнилось восемнадцать. С малых лет я присутствовал на заседаниях Совета. Ребёнку там было не место, и Когэ делал всё для того, чтобы я повзрослел как можно скорее. Он явно видел во мне преемника. Человека, равного себе. Того, кто сможет завершить централизацию власти в стране.

Для кого-то это прозвучит кощунственно, но своим истинным отцом я считаю не Ома, а экс-императора Когэ. Фактически я сейчас реализую его планы. Без этого я не смогу воплотить в жизнь свои замыслы. Ведь если Империя скатится в анархию, то в ближайшие пятьдесят лет нам не удастся выйти за Стену^[8].

Надеюсь, однажды мои записи станут доступны любому. Вот только не могу поручиться ни за регулярность ведения, ни за объективность своего дневника. Почему? Да потому, что я всего лишь человек…

Лев. 05.09.1997. Около полудня

— Пачку сосисок и вот этот кетчуп, — я указал пальцем на стеклянную бутылку, наполненную тёмно-бордовой массой.

— Что ещё? — спросила лоточница.

— Бананы. Самые спелые. Килограмма полтора.

Женщина взвесила две кисти тёмно-жёлтых покрытых коричневыми крапинками плодов. Посчитала на калькуляторе и озвучила мне сумму покупок.

Я достал из внутреннего кармана куртки ворох купюр.

Уродливое время. И деньги соответствующие.

В восьмидесятые годы многие из нас мечтали стать миллионерами. В девяностые мечта сбылась, но как-то… бестолково. Расплачиваясь с продавцами, я порой вспоминаю анекдот про фальшивые ёлочные игрушки, которые отличаются от настоящих лишь тем, что не радуют. Нынешние дензнаки вызывают схожие эмоции: на купюрах нулей больше, чем пользы от них^[9].

Я забрал сдачу и сложил продукты в сумку.

Если к купленному добавить то, что уже лежит в моём холодильнике, то получится сытный обед.

Раньше многие девушки мечтали удачно выйти замуж. Но смена эпох ведёт и к смене приоритетов. Появились те, чьей заветной мечтой стало есть и не толстеть! Глупые… Не понимают, какая это на самом деле беда. Я вот ем за двоих, а вес почти не меняется. За троих есть не могу — бюджет не позволяет.

У Джарви с питанием тоже проблемы, но другого свойства. Он не может, проголодавшись, пойти к холодильнику, достать из него хлеб, колбасу и сделать себе бутерброд. У него нет холодильника. А ест он и вовсе по расписанию. Причём за полчаса до того блюда пробует дегустатор. При малейшем подозрении на отравление приём пищи отменяется на неопределённое время. Для такого форс-мажора имеется сухпаёк, но рацион там не то чтобы очень…

Я двинулся вниз по проспекту.

Продуктовый рынок плавно перешёл в непродуктовый. Пробираясь вдоль торговых рядов, я услышал:

–…каталожная вещь! Настоящая Франция!

— Срезы вот не обмётаны… — робко попыталась возразить перезревшая девица — потенциальная жертва наглого обмана.

Угораздило же нас жить в эпоху великого размена: монет, людей, понятий…

— Барышня, у каталожных вещей срезы не обмётываются! — не моргнув глазом, выдала продавщица. — Вы посмотрите, какой материал! Импортный. Котто́н^[10]! Поверьте, эта блузка на вас очень хорошо смотреться будет!

В торговлю нынче идут либо от бедности, либо от прогрессирующего вырождения совести.

Душа вытянулась в полный рост и возликовала: «Есть шанс сотворить благое дело!» Я подошёл к дамочке, нерешительно достающей деньги из кошелька, и, нежно обняв её за пухлые плечи, проворковал:

— Берите-берите, не раздумывайте! Женщина правду говорит: у французских каталожных вещей срезы не обмётываются. А ещё у них строчки кривые и детали несимметричные.

Я развернулся и зашагал своей дорогой, чувствуя, как продавщица силится прожечь мою спину ненавидящим взглядом.

Прошёл рынок, пересёк улицу Горького и свернул в сквер. Вышел на центральную аллею. Миновал хиреющий фонтан.

На дворе — бабье лето. Мамы вынесли на прогулку грудничков. Девочки переходного возраста кокетливо поглядывают на юнцов с противоположной скамейки (какие уроки, о чём вы говорите?!). Студиозусы, рассевшись на спинках лавочек, что-то усиленно обсуждают… На секунду я представил себе вместо людей ворон. Больших, взъерошенных, с сигаретой в клюве и банкой пива или пирожком в руке-крыле — прямо кадр из мультфильма для взрослых. Желающим понять их грай вовсе не обязательно знать птичий язык: вчерашняя пьянка, смазливые первокурсницы, причуды и несправедливость преподавателей. Вот она — передовая часть человечества! Я в них верю. Когда-нибудь они свернут горы. Но сейчас им не до того. Пока идёт большая перемена, нужно успеть докурить сигарету, доесть пирожок, допить пиво и доиграть в карты.

Я в отпуске и хочу спокойствия. Галдящие школьники и студенты мне сейчас ни к чему.

Дошёл до очередного фонтана. Этот жирандоль и вовсе был при смерти: обшарпанная каменная чаша замусорена, вода, некогда бившая струями по всему периметру, течёт лишь в нескольких местах. А кое-где даже и не течёт, а сочится.

Взобравшись на бортик, вымыл руки под хилой струйкой воды. Огляделся. Чуть дальше того места, где сквер пересекала улица Куйбышева, людей почти не было.

Я спрыгнул на асфальт и двинулся туда.

Выбрал лавочку, стоящую на северной стороне аллеи. Сел повольготнее, пристроив сумку справа от себя, — бананы удобнее доставать. Отломил от кисти один плод. Очистил. Надкусил. Обвёл глазами зелёно-рыжие кроны деревьев, шафрановые кучки листвы у бордюра и ярко-красный бархат цветов на клумбе, разбитой ниже по аллее. Доел банан и швырнул шкурку назад, на газон.

Я за чистый город. Но я делю мусор на два вида: органические удобрения и хлам, место которому в урне. Большинству же людей бзик с органикой не свойствен, так что импортные товары и советский человек, перерождающийся в нового россиянина, неумолимо делают своё грязное (и в прямом, и в переносном смысле) дело.

Я закрыл глаза и стал напевать «Вальс бостон» Розенбаума.

— Красиво завываете, — сказал кто-то. — Поклонники бы закидали вас цветами… в горшках.

Я открыл глаза и упёрся взглядом в крупного сенбернара, сидящего примерно в метре от меня. Про цветы, надо полагать, завернул владелец этой зверюги. Только я, оглядевшись, почему-то его не увидел. Может, он вон за теми кустами? Очень хотелось сказать этому шутнику что-нибудь грубое, но когда на тебя косится здоровенная псина… В общем, хамить я не стал, а просто громко попросил:

— Хозяин сенбернара, будьте добры, уберите собаку!

— Нет у меня хозяина. Я сейчас бездомный.

Цепочка образов, в мгновение выстроившаяся в моей голове, выглядела примерно так: «Вальс бостон» — «Друг»^[11] — говорящая собака и забулдыга Колюн. Но Колюн в тот день не пил, а я вообще не пил… никогда!

— Ну да, алкоголь вы не пили, — согласился пёс. — Пока только бананы ели. А фильм этот я не видел. — Он неуверенно переступил передними лапами и добавил: — Извините, ваши мысли скачут с одного на другое, и мне иногда трудно понять, о чём вы думаете. Кстати, поёте вы, наверное, всё же неплохо… Просто разговор нужно было хоть с чего-то начать, вот я и пошутил. Видимо, не совсем удачно.

Мысли в голове действительно скакали. Впрочем, их можно было свести к одной фразе: «Здравствуй, шизофрения, я тебя ждал, но не так скоро…»

Тут я всё же вспомнил, как можно отличить реальность от зрительной галлюцинации, и слегка надавил пальцем на веко. Глазное яблоко чуть сместилось в сторону переносицы, и пёс раздвоился. Выходит, если он и галлюцинация, то, скорее всего, только слуховая…

Кстати, а где лучше сходить с ума: на улице или дома? Если на улице, то окружающие, возможно, сообразят, что к чему, и примут определённые меры.

Воспоминания о психоневрологической больнице были ещё свежи. Назад к сумасшедшим, алкоголикам, наркоманам, врачам и санитарам мне не хотелось.

— Домой, — пробормотал я. — Лучше домой…

Сенбернар мотнул башкой, поддерживая мою идею.

Ну отгорожусь я на некоторое время от этой собаки и от людей стенами квартиры, а дальше-то что?! Болезнь ведь никуда не исчезнет!

А может, это всё-таки не шизофрения? Вдруг он всё же «Друг»?!

Галлюцинации возникают непосредственно в мозге… Можно попробовать заткнуть уши. Если голос останется, то… всё же придётся обращаться в психдиспансер.

— Я телепат, — сообщил пёс. — Обычно — и сейчас, кстати, тоже — общаюсь адресно. Посторонние меня не слышат. А вот в вашей голове голос останется. Так что уши вы можете не затыкать. И вслух можете ничего не говорить.

— А я уж думал, дети твои через слово лаять будут…

— Пытаетесь шутить. Это хорошо. Значит, эмоциональный стресс не очень глубокий… Меня Джорджио зовут.

Я кивнул. Накинул ремень сумки на плечо и, поднявшись со скамейки, махнул рукой в сторону арки, почти неразличимой за кустами, деревьями и чугунной оградой:

— Нам в ту сторону. Пошли… Не в смысле «говори пошлости», а в смысле «двигай лапами»… Друг, кстати, челюстью тоже не шевелил. Мол, иначе у него лай получается.

Мы двинулись вниз по аллее.

— Кто такой Джарви Ом гали-Пилур? — внезапно поинтересовался пёс, труси́вший сзади.

— Плод моего бессознательного. Результат самоудовлетворения головного мозга… — Я резко затормозил и, повернувшись к псу, спросил: — А откуда ты знаешь про Джарви?!

Он тоже остановился и сел на асфальт.

— Вы о нём думали.

— Когда это?!

— Когда покупки в сумку складывали.

— Так это было минут… — дцать тому назад!

— Да.

— И ты, заметив, что я думаю о Джарви, решил меня догнать и поговорить…

Я не столько задавал вопрос, сколько делал вывод.

— Да, — снова подтвердил этот четвероногий.

— Между прочим, читать чужие мысли — свинство. Мысли суть личное, интимное. Как половой акт. Тебе нравится, когда за тобой наблюдают во время случки?

— Меня вообще-то за тем сюда и послали.

— Оплодотворять городских сук?!

— Читать мысли…

— Потрясающе! — сказал я. — Вот смотрю сейчас на тебя и думаю: а почему я до сих пор не бегу к таксофону^[12] и не набираю заветное 03?!

— Вы надеетесь, что это не сумасшествие. Снова оказаться в психиатрической клинике вам не хочется. К тому же вы себя проверили и убедились, что я не зрительная галлюцинация. А поскольку то, что вы видите, прекрасно соотносится с тем, что вы слышите в своей голове, то… это ещё раз подтверждает, что я не галлюцинация.

— Знаток души человеческой… — не удержался я от комментария. — Хорошо ещё, ты не первый странный сенбернар, встречающийся мне на жизненном пути^[13]. С тем псом поговорить, правда, не удалось. Да и разговаривал ли он вообще?! Хотя он ведь не ко мне приходил… А может, это именно ты и был?!

— Нет, мы встречаемся впервые! — уверенно заявил Джорджио.

— Вот что, человека друг, давай-ка меняться информацией: ты рассказываешь мне о себе, а я тебе о Джарви. Идёт?

— Конечно. Ведь меня за тем сюда и послали.

Лев. 20.08.1997

В конце предыдущей недели я получил направление в психиатрическую клинику, а уже восемнадцатого числа, в понедельник, с полным набором необходимых документов явился в приёмное отделение. Но оформиться в этот день так и не удалось — не было свободных мест. Пообещали принять в среду.

И вот я снова припёрся.

В этот раз откладывать обследование не стали.

На заполнение бумаг ушло примерно полчаса. Затем я спустился в полуподвальное помещение и сдал на хранение верхнюю одежду и уличную обувь. Поинтересовался у женщины, забравшей мои вещи, что делать дальше. Она сказала, чтобы я топал туда, откуда пришёл, и выяснял это именно там.

Квест, значит, квест…

Врач выдала следующее указание: сесть на скамейку у кабинета и ждать санитара. Минут через десять в помещение, где я находился, зашёл сухощавый дедок. Глянул на меня, усмехнулся и сказал:

— Ну что, спортсмен, шагай за мной!

Выглядел я, наверное, и правда странно: на мне были спортивные трусы, футболка, носки и кеды. В руке — пакет с туалетными принадлежностями. Но, по-моему, санитар тоже смотрелся нелепо: спортивные штаны и тельняшка никак не сочетались с чёрными туфлями и белым халатом нараспашку. Этакий медбрат, гопник и десантник в одном лице…

— Куда? — осведомился я.

— В пятое. Пойдём по улице. Тут, конечно, недалеко, но… не замёрзнешь в трусах-то?

— Не замёрзну.

Мы покинули корпус, где размещался приёмный покой, и направились в пятое отделение. Оно занимало большой деревянный дом на склоне холма. Получалось, что с западной стороны строение было одноэтажным, а с восточной — двухэтажным. Мы вошли через центральный вход, располагавшийся с торца. Санитар провёл меня на второй этаж, открыл ключом две двери — обтянутую железной сеткой раму с врезным замком и типичную для больниц деревянную, покрашенную белой краской.

— Витя, в карантинной места есть? — крикнул мой провожатый с порога.

Витя — ещё один санитар. Он года на три старше меня. Одет по-щёгольски. Не будь на нём белого халата, я бы и не догадался, что передо мной медицинский работник. Про себя окрестил его Пижоном.

— Есть, но там сейчас полы моют, — высокомерно растягивая слова, ответил Витя.

Пожилой санитар махнул рукой в сторону обшарпанного кресла и объявил (квест же!) мне очередное задание:

— Посиди пока. Успеешь ещё належаться…

— И где эта карантинная? — спросил я, опускаясь в кресло.

Он ткнул пальцем в сторону деревянной двери метрах в десяти от нас:

— Видишь в конце коридора сортир? Слева от него — железная решётка. Это твоя палата.

Столь близкое расположение туалета могло радовать только тех, у кого диарея.

Людей в коридоре было не слишком много. Трое играли в карты — в тысячу. Двое — в шахматы. Ещё двое смотрели телевизор.

Неуютно… Впрочем, чего ещё ожидать от психбольницы?!

Я перевёл взгляд на чёрно-белый экран старого «Рубина». Беззубый Шура́^[14] картаво пел про холодную луну. Я брезгливо поморщился: количество заднепрохо́дных фриков, прорвавшихся на ТВ, от года к году неуклонно росло.

Через несколько минут Шурý сменила Таня Буланова^[15] — взрослая тётя, желающая сойти то ли за плаксивую девочку, то ли за дурочку. Тоскливо, однако…

— Эй, граждане психи, одевайтесь на прогулку! — глянув на часы, возвестил Витя-Пижон.

Коридор мгновенно наполнился суетливыми людьми, к которым присоединились телезрители и шахматисты.

— В пятую палату не заходите! — крикнула дебелая, лет пятидесяти, техничка в роговых очках с толстыми линзами.

Невысокий мужчина с огромным носом подбежал к ней, обнял и прижался щекой к большой груди. Он неразборчиво бубнил что-то, а она гладила его по голове. Со стороны сцена выглядела очень трогательно — как в мелодраме.

Седой пузатый старик интеллигентного вида просительно вытянул руку и прогундел:

— Мне бы ложечку, туфель надеть…

За что мгновенно получил от Вити кулаком по темечку.

— Чего тебе надо?! — с вызовом поинтересовался Пижон.

— Ложечку, туфель надеть, — продолжал канючить дед.

Последовал ещё один удар, и всё тем же хамским тоном молодой человек повторил свой вопрос:

— Чего тебе надо?!

— Ложечку — туфель…

Кулак в очередной раз обрушился на черепушку больного.

— Чего тебе надо?!

Старик отрицательно покачал головой.

Произошедшее возмущало, но я предпочёл промолчать, поскольку местных правил, писаных и неписаных, пока не знал. Понимая, что смалодушничал, успокаивающе забормотал себе под нос:

— В чужой монастырь со своим уставом не ходят…

Сборы закончились, и пациенты под присмотром санитаров гуськом спустились по лестнице, что напротив пятой палаты — той самой, куда меня определили. Однако гулять ушли не все: картёжники невозмутимо продолжали игру.

Через пару минут на этаж по той же лестнице поднялась медсестра в белом халате и медицинской шапочке. Ей было лет тридцать — тридцать пять. Личико миловидное. И фигура хорошая. Пожалуй, она единственная, кто здесь и сейчас вызывал у меня симпатию.

— Карантинные, почему до сих пор на воле?! — вопросила эта фемина. — А ну живо к себе!

— Там ещё пол не высох, — не оборачиваясь, возразил один из игроков. — И не проветрилось толком. А нам весь день сидеть в этом клоповнике.

— Чуток свободы вам, конечно, не повредит… Даю пятнадцать минут! Успеете доиграть — молодцы! Не успеете — всё равно топаете в палату. Ясно?

— Ясно! — дружно согласились картёжники.

Повернувшись ко мне, она поинтересовалась:

— А ты новенький, надо полагать?

— Точно так, — подтвердил я.

— Тогда у тебя тоже пятнадцать минут. Затем выключай телевизор и присоединяйся к ним.

— В карты играть?

— Ну, это если они захотят тебя принять в свой клуб любителей азартных игр. — Она чуть заметно вздёрнула уголки губ и добавила: — Но вообще-то я другое имела в виду.

— Я понятливый парень. Ладно.

Медсестра, пройдя мимо меня, двинулась по коридору. Остановилась напротив процедурной, открыла ключом дверь и вошла внутрь.

Без контроля дисциплины не бывает. Появилась она ровно через четверть часа и провозгласила:

— Карантинные, свобода закончилась! Шагом марш в свою палату!

Спорить с ней мне не хотелось, и я направился к месту моего будущего заключения. Здесь вместо двери была решётка с прутьями в палец толщиной и железной задвижкой. Окна в палате тоже оказались зарешечены. Десять коек — по пять справа и слева от входа.

— Всем день добрый, — поприветствовал я местных обитателей. — Если он, конечно, добрый. Какая свободна?

— Ты про шконки? — с усмешкой уточнил один из постояльцев. — Вон те две. Выбирай на вкус!

Судя по внешнему виду, ответивший мне помнил из поэмы «Кем быть?» только три последних слова. Я чуть больше — шесть. И ещё знал, кто автор стихов. Правда, гордиться этим хоть здесь, хоть в любом другом месте не стоило.

Я выбрал койку с менее растянутой сеткой. Сунул туалетные принадлежности под подушку. Лёг и принялся впитывать информацию о сопалатниках.

Народ в палате подобрался разношёрстный: наркоманы на лечении и наркоманы, желающие пойти в армию (а лучше всего в Чечню — какие нахрен Хасавюртовские соглашения?!^[16]), военкоматчики (те, кто в армию, наоборот, идти не хотел), алкоголики, симулянты. Психически больных не было, но, как оказалось, это ненадолго. Примерно через полчаса, словно заводя на посадку подбитый самолёт, санитары внесли измождённого человечка. Волосы на голове несчастного слиплись в подобие панковского гребня. Доходягу тащили лицом вниз и в таком же положении опустили на постель.

— Вы зачем его сюда кладёте?! Это моё место! — возмутился долговязый парнишка.

— Было твоё… — не оборачиваясь, ответил пожилой санитар.

— Можешь перенести его на другую кроватку, — ухмыльнувшись, предложил Витя-Пижон. — Сам! На какую пожелаешь!

Хлопец скуксился. Поняв, что спорить бесполезно, он перебрался на свободную койку у окна — ту, которую я занять не решился.

— Это кто такой и что с ним? — поинтересовался Виталий Шестаков по прозвищу Шест. Личность в некотором смысле легендарная. Два года назад, когда ему было шестнадцать, родители отдали его на лечение. Абстинентный синдром сдержанности не способствовал, и он, выпрашивая реланиум, несколько раз ударил ногой по закрытой двери — в то время ещё деревянной. Несмотря на хлипкое телосложение бузотёра, дверь слетела с петель. Шесту поставили диагноз «психопатия», а на входе в палату установили уже знакомую мне решётку.

Сейчас Шесту светил срок за ограбление, и он горел желанием снять с себя «психическую статью» и укрыться от возмездия в рядах российских воинов.

— Это Вася, — проинформировал нас медбрат-десантник. — У него ступор. Он так может и двое, и трое суток валяться. Пущай отходит…

Санитары, сорванные с выгула других пациентов для «транспортировки» больного, ушли.

Через полчаса, надышавшись свежим воздухом, в пятое отделение вернулись его обитатели. Они галдели, словно школьники, выходящие из кинотеатра. Медперсонал не сразу смог развести их по палатам. Воспользовавшись занятостью санитаров, к нам забежал Серёга Евсеев — Евсей, один из «коренных» наркоманов.

— Новенький? На системе? Передачи будут? — затараторил он, обращаясь ко мне.

— Евсей, он военкоматчик, — видя мою растерянность, пояснил Татарин.

Вообще-то он был Ринатом, но по имени к нему обращались редко. Если прозвища Шестакова и Евсеева были производными от фамилий, то у Рината оно родилось от национальности. Я уже знал, что Татарин и Шест живут в одном квартале и угодили сюда «по общей теме».

— А больше новеньких не было? — спросил Евсей, не скрывая своего разочарования.

Я стал ему неинтересен, но меня это ничуть не огорчало.

Татарин мотнул головой в сторону Васи и сообщил:

— Психа вот ещё принесли. На него хоть мочись — лежит бревном.

Евсеев обвёл всех взглядом и с надеждой в голосе протянул:

— Хоть бы Юлька сегодня пришла…

Его кумарило. Видно это было и по телу, и по походке, и по воспалённым мутным глазам.

Евсей ушёл. А через пару минут я услышал, как он, уже из своей палаты, горланит под гитару «Дыхание» Бутусова^[17].

Я попытался оценить расстановку сил.

Справа от меня лежит наркоман, которого родители сдали на лечение. Сейчас он под реланиумом и потому спит. Значит, до момента, когда препарат перестанет действовать, страждущим наркоманам (Евсей уже наверняка интересовался им) мой сосед бесполезен, а для меня безопасен.

Измождённый Вася тем более безопасен.

Симулянт — мужик из деревни (брат подруги заведующей отделением), человек спокойный. Его цель — получить подтверждение инвалидности, а с ним и пенсию — пусть и небольшой, но источник дохода. Трогать его никто не станет, а нарываться сам он не будет.

Военкоматчик, перебравшийся к окну, — тихий сопляк. Будет избегать конфликта до последнего.

Алкоголики… Двое спокойные, а вот третий, похоже, с гонором. Доведись мне с ним встретиться за стенами больницы, я бы натолкнулся на непонимание и запах чеснока.

И, наконец, Татарин с Шестом — ребята молодые, но распальцованные. Этих следует всегда держать в поле зрения. Против меня они, правда, ничего пока не имеют. Но именно пока.

Выходит, потенциально опасны последние трое.

За прошедший год у меня накопился значительный недосып, и я не преминул вздремнуть. Разбудили меня перед обедом. Оглядевшись, я обнаружил, что в палате появились ещё двое, оба по направлению от военкомата. Коек для них никто освобождать не собирался.

Пациенты клиники ели в две смены. Столовая (она же помещение для встреч с посетителями) находилась на первом этаже. Когда пришёл наш черёд обедать, мы спустились вниз по лестнице и расселись за длинными деревянными столами.

Еда была так себе. Без передач тут и впрямь будет плохо.

После двух часов дня военкоматчиков по очереди стали вызывать к заведующей. Чувство неприязни к месту, где я находился, обострилось почти до невыносимости. Войдя в кабинет, я выбрал кресло, стоявшее подальше от стола врача, и вдавился в него. Паук в углу.

Вопросы поначалу шли невинные — анкетные. Затем женщина взяла со стола лист бумаги. Я без труда узнал в нём характеристику с работы — самолично, кстати, написанную. Но врачу об этом знать необязательно, тем более что предоставленная информация, как ни странно, была вполне объективной. То ли дело школьная малява: «… В политинформациях не участвует, но политику партии понимает правильно»! Впрочем, чего ещё ждать от педагогов «совкового разлива»…

— «Не всегда адекватно реагирует на замечания руководителя», — зачитала врач. — Поясните, как это понимать?

— Всякое бывает… — пробормотал я, поморщившись.

— Если взрослая женщина на критику начальника начинает лить слёзы — это, я считаю, неадекватная реакция. Вы тоже плачете?

Издевается? Возможно… Я вспомнил высказывание, услышанное от своего друга и тёзки Сальникова, и процитировал:

— Нервный человек не тот, кто орёт на подчинённого, — это хам. Нервный человек — тот, кто орёт на своего начальника.

— Даже так? Сколько вам полных лет?

— Не помню… Двадцать четыре… кажется.

— А отчего же не помните? С памятью плохо?

— Вы чего ко мне пристали?! Я свой возраст помнить не обязан!

Не врал я ей. В самом деле частенько забывал, сколько мне. За ненадобностью.

— А ну прекратите! Нечего мне тут психа изображать!

Я смутился: и впрямь реагирую излишне агрессивно. Дёрнул плечом и пробурчал:

— Не изображаю я психа… — Помолчал и добавил: — Обстановка у вас тут дюже «приятная», вот и завёлся…

— Я много пациентов за время своей работы здесь повидала. Но почему вы так себя ведёте, мне не совсем понятно… Судя по наличию высшего образования, интеллектом вы не обижены. Можете быть свободны!

Я встал и покинул кабинет. Санитар, карауливший у двери, впустил меня в отделение и сказал:

— Медсестре передай, чтобы вела следующего!

Я кивнул.

— Вот и поговорили… — пробурчал я, шагая по коридору.

И впрямь можно подумать, что на публику работаю. Оправдываться теперь тоже глупо…

Озвучив на посту просьбу санитара, я вошёл в палату. Здесь ничего кардинально не поменялось — двое новеньких по-прежнему жались по чужим койкам. На моей, в частности, сидел высокий худощавый парень — с виду типичный студент. При моём появлении он вскочил. Я бухнулся на постель, а этот стеснительный мальчонка так и остался стоять.

Чуть погодя я предложил ему:

— Присаживайся. До ночи ещё далеко.

— Спасибо, — поблагодарил он и снова опустился на край кровати.

— Как тебя звать-то?

— Дима.

— Лев, — представился я и обратился уже ко второму: — А тебя как величать?

— Алексей.

— На чём спать будете, узнавали? Или вы, как бобики, на полу собираетесь обосноваться?

— А… у кого? — беспомощным голосом спросил Алексей.

— У медперсонала отделения…

Я повернулся на бок и закрыл глаза. Спать не хотелось, но и смотреть на всё это тоже. Так и лежал бы, не вмешиваясь ни в чужие дела, ни в чужие разговоры. В друзья никому навязываться я не собирался. Впрочем, и врагов наживать не стремился. Только вот получится ли? Не верю… Прощаясь утром с Полиной, я сказал, что не вижу смысла в её визите в первый же день, но сейчас жалел о своих словах.

— А ведь военкоматчиков больше всех, — многозначительно произнёс алкоголик с гонором. — Надо бы с новеньких денежку собрать. На вливание в коллектив.

Сказанное относилось и ко мне.

Я открыл глаза, повернулся на спину, сел, а затем, глядя в ухмыляющуюся рожу этого «общественного активиста», сказал:

— Ага! От мёртвого осла уши. Получишь у Пушкина^[18]!

Почти все находившиеся в палате дружно загоготали, и стало понятно, что вопрос по «вливанию» снят с повестки дня. Из бодрствующих не смеялись только я да мой новоиспечённый враг. Чувствовалось: этот не забудет, как его обломали. Жаль, нет под рукой ничего похожего на отвертку — выкрутить бы болты, крепящие дужку кровати. Так, на всякий случай… Но я понимал: в клинике побывала не одна сотня дерзких и буйных. У здешних медиков имеется многолетний опыт работы с подобными пациентами, так что ничего подходящего на роль отвертки я не найду.

Вторую смену наконец-то позвали ужинать, и мы, вскочив с коек, бросились обуваться. Когда я, сидя на корточках, завязывал шнурки на кедах, гонористый алкоголик, проходя мимо, попытался ударить меня коленом в плечо. Видимо, собирался «отсушить» мне руку. Но то ли он не рассчитал, то ли я рефлекторно среагировал на движение, и нога прошла вскользь.

Что это было: провокация или начало открытого конфликта?

Всё произошло достаточно быстро, и окружающие могли ничего не заметить.

А недруг мой уже мчался вниз по лестнице.

Закончив возиться с обувью, я спустился в столовую. Там, оглядевшись, пришёл к выводу, что устраивать разборку в присутствии санитаров и ещё двух пациентов, выполнявших функции надзирателей (местные за глаза называли их вертухаями^[19]), будет чревато проблемами. Ясно одно: если этот литрболец и впрямь нацелен помериться достоинствами, то сегодня вечером дело дойдёт до рукопашной.

Но судьба и медперсонал всё решили за нас: пациентов, находившихся в карантинной больше недели, перевели в другие палаты. Моего врага отправили в седьмую.

Идти на чужую территорию и качать там права было бы откровенной глупостью как с его, так и с моей стороны. Конфликт перешёл в стадию замороженного.

Подведём итоги дня… Иерархия в карантинной палате строится по тем же принципам, что и в тюремной камере. Вежливость здесь наверняка примут за слабость, так что интеллигентские замашки лучше оставить в стороне.

Наркоманы и алкоголики будут прессовать бесхребетных. То, что я готов дать ответку, окружающие уже поняли. Это мне в плюс. Но есть ли резон первым кидаться в драку? Больница не рядовая, и есть риск угодить в палату для буйных. А если вдобавок напичкают седативными препаратами, то от характера и вовсе ничего не останется. Понять бы, где та граница, переступать которую не сто́ит!

Завтрашний день наверняка принесёт ответы на эти вопросы. Будем надеяться, что безболезненно…

А с заведующей я закусился совершенно зря. Во-первых, следует решить проблему с военкоматом. Во-вторых, я хочу понять: что же на самом деле происходит в моей голове?

Значит, придётся налаживать с ней отношения.

До отбоя оставалось часа два. Чтобы убить время, расписали с соседями по палате партию в тысячу.

Пришёл в себя наркоман, поступивший чуть раньше меня. Сарафанное радио в отделении работало хорошо: открывший глаза, но толком не оклемавшийся после реланиума парень ещё только пытался сесть, а рядом с ним уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу Евсеев. Однако добиться чего-нибудь вразумительного от собрата по несчастью Евсей не смог: очнувшийся отвечал односложно и часто невпопад — сказывалось остаточное действие успокоительного.

Передачи с воли в этот день Евсей тоже так и не дождался.

В половине десятого настала пора готовиться ко сну.

Местный туалет оказался подобием сельского клуба. Здесь постоянно толпился народ: одни разговаривали «за жизнь», другие курили, третьи использовали помещение по назначению — справляли естественные потребности в чаши «Генуя», стирали носки, чистили зубы, умывались.

Тереть что-то с постояльцами отделения у меня не было никакого желания. Поэтому я, завершив все гигиенические процедуры, вернулся в палату. Лёг на свою койку и укрылся одеялом.

Медсестра объявила отбой, погасила свет и заперла решётку на замок.

Засыпая, я подумал, что это, конечно, не тюрьма, но…

Примечания

2

Юдо́ль — устаревший синоним слова «долина».

3

Пилур (Огнеглазый, Отец всех богов) — бог огня, тепла и света. Аналог бога Ра в египетской мифологии.

4

Великая Мать (Мать всех богов) — прародительница всего живого, воплощение женского творческого начала. Аналог богини Исиды в египетской мифологии.

5

Триумф — торжественное вступление в столицу победоносного полководца и его войска.

6

Секуляризация — изъятие церковной собственности в пользу государства.

7

Военное сословие фактически являлось дворянским.

8

Употребляемые в романе определения «Стена» и «Твердь» можно считать идентичными.

9

Описываемые события происходят в период Денежной реформы в России 1997–1998 годов, в рамках которой старые рубли образца 1993 и 1995 годов менялись на новые с коэффициентом 1000:1, то есть одному новому рублю соответствовали 1000 старых.

10

Калька с английского: cotton — хлопок.

11

«Друг» — советский художественный фильм режиссёра Леонида Квинихидзе, снятый на киностудии «Мосфильм» в 1987 году.

12

Таксофо́н — телефонный аппарат общего пользования. Позволял осуществлять бесплатные вызовы на телефоны экстренной помощи (в том числе 03 — номер скорой медицинской службы). В 2012 году Министерство связи России решило полностью отказаться от таксофонов.

13

См. «Рассказ без названия».

14

Шура́ (наст. имя — Александр Владимирович Медведев) — российский эстрадный певец. Приобрёл известность за счёт эпатажной манеры исполнения и запоминающейся внешности — отсутствия передних зубов. Несмотря на изначальные рассказы о своей гомосексуальности, которую певец называл частью имиджа, в мае 2010 года он представил публике свою невесту.

15

Татьяна Ивановна Буланова — российская эстрадная певица. Начинала карьеру с исполнения жалостливых песен. В 1996 году сменила имидж, а в 2004-м получила звание «Заслуженный артист Российской Федерации».

16

Хасавю́ртовские соглашения — совместное заявление представителей Российской Федерации и Республики Ичкерия о разработке Принципов определения основ взаимоотношений между Российской Федерацией и Чеченской Республикой, положившее конец Первой чеченской войне.

17

Вячеслав Геннадьевич Бутусов — советский и российский рок-музыкант, лидер и вокалист нескольких рок-групп, писатель, архитектор, общественный деятель. Звание «Заслуженный артист Российской Федерации» получил только в 2019-м году.

18

Цитата из романа И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев».

19

Вертухаями на уголовном жаргоне именуются тюремные надзиратели.