Сага о солистах Большого театра

Лариса Титова

Писатель живет скучно, тягостно, ему плохо. И вдруг происходит событие, которое он замечает! Ужасное, прекрасное, безразличное. Писатель потрясен! Пресный мир сверкает, оживает, и перо тянется к бумаге

Моцарт и Драго.

А. Староторжский

…Было лето… 2017года… Жаркое невероятно. Я сидел в кафе и, обливаясь потом, пил холодную минералку. Где — то за стеной, тихо гудел кондиционер, но это не спасало… Ночью мне приснился какой — то господин Мясницкий и обещал все объяснить… Лица я его не разглядел. На нем была золотая маска. Что он хотел мне объяснить? Бред какой-то! Только я собрался встать и уйти, как рядом со мной, неизвестно как, и откуда, появился странный мужчина. Странность его заключалась, в том, что одет он был так, словно никакого лета, не было и в помине! Ну, объясните, зачем на нем был старый, драный, грязный тулуп? Огромные валенки, и шапка из кучки еловых шишек?! К тому же фигура его плавала в воздухе, то раздваиваясь, то собираясь… Забыл про лицо сказать: когда я учился в консерватории, такое лицо было у вахтера… То есть, ничего особенного… Мужчина приподнял шапку, привстал, поклонился и сказал:

— Здравствуйте, дорогой писатель, Саша! Это я, Мясницкий Сергей Соломонович! Я ведь могу к вам так, запросто, обращаться? Это я приснился вам сегодня ночью! Не обращайте внимания на мою одежду! Я прилетел из мест, где все так ходят. Вы, хотите верьте, хотите нет, я старше Вас на много миллиардов лет! Господином Мясницким, Сергеем Соломоновичем, я пробуду лет триста! Вы, про жизнь вашу, все правильно написали! У начальства вашего — носорожья кожа! Но не все так просто в этом мире, дорогой Саша! И я попробую кое — что вам объяснить! (Вдруг откуда — то послышались тихие звуки игры на арфе). Нет!!! Не смей!!! Сумасшедшая!!!

Мясницкий бесшумно взорвался, исчез, и на его месте появилась очень красивая женщина, возраста совершенно непонятного. Ей можно было дать и 30 лет, и 150! У нее была прекрасная фигура и удивительные глаза. Цвет их постоянно менялся. То они были карие, то зеленые, то голубые… При этом они ярко мерцали, как звезды… (Я себя не описываю, я просто сидел, как каменный)…Женщина приблизилась ко мне, придвинула к моему лицу свою большую, белую, ароматную грудь… Потом села мне на колени, своим теплым, удивительно привлекательным задом и, обняв меня за шею, весело прошептала:

— Ну что, мальчишечка седенький, прошвырнемся? До матери Венеры, рукой подать!

Что — то свистнуло, заревело и на место исчезнувшей женщины мягко приземлился Мясницкий… Он был одет римским консулом. Он смеялся.

— Я не могу отделаться от этой дамы 20 тысяч лет… У нас был роман, я устал от нее и ушел к другой женщине… Она 20 тысяч лет не может мне это простить… Вечно мешает в делах… Ну ладно… Да! Тебе надо сказать, кто она! Зовут ее Лиора! Она двоюродная сестра Зевса. Ее должность — хозяйка островных пляжей и конкурсов красоты… Зевс прогнал ее с Олимпа за недостойное поведение… Развратничать разрешалось только ему… Ах, Саша, как огромен, как прекрасен, как ярок, разнообразен и поразительно оригинален небесный, невидимый вами мир! Но это потом… Всему своя очередь! К делу, Саша! Смотри! (Передо мной появился кожаный чехол, в котором обычно носят кларнеты). Здесь бутылка вина! Выпей ночью стакан! Это очень тебе нужно! Ты, упорно пытаешься понять, что происходит с твоей страной! Она с твоей точки зрения почти погибла! Ты потрясен! Ты можешь сойти с ума! И меня командировали тебя спасти! Кто-что… Не важно! Узнаешь потом… Пей вино, и ничего не бойся! Ты под моей защитой! (Мясницкий исчез.)

Я с трудом дождался ночи. Наконец она наступила. Прохладно. Благоухает сирень… Луна ярко светит из — за прозрачных тучек… Тихо, мягко шумят деревья… Что — то тревожное есть в этом шуме… Пора! Я вынимаю бутылку из футляра и рассматриваю ее. Она была тяжелая, треугольной формы, совершенно черная. Я открываю ее, наливаю в стакан густое, темно — бордовое вино, и быстро выпиваю. И тут же я очутился в лесу, сидящим на толстой ветке многоствольного дерева. Как это произошло я не понял. Мне показалось, что дерево дышало. И все деревья, из которых состоял лес, были необычной формы и едва заметно шевелили ветвями. Листьев на ветвях не было. Они были покрыты чем — то похожим на грибы. Я нисколько этому не удивился. Я был готов к любому полету. Хоть на Луну, или дальше. В Москве была ночь, а здесь сияло солнце. Не зеленое, не фиолетовое, не синее, а самое обычное, такое к какому мы привыкли. Внизу на полянке стоял маленький, белый домик, сказочного, немецкого типа. Красивый удивительно, похожий на пирожное, в котором дружно живут всякие сладости: крем, мармелад, изюм, и прочее… В домике кто — то смеялся и звучала музыка. Вот она закончилась, и на крыльцо, напевая и покачиваясь, вышел толстенький, кривоногий, остроносый мужчина, похожий на Моцарта. Одет он был в обычный костюм вельможи 18 века, а голова его была покрыта старинным, белым, париком. Очень длинным, до пояса. Следом вышли юноша и девушка, тоже очень веселые, и очень нарядные. В бархатных одеждах и кружевах, того же фасона, что и у Моцарта. Щеки и губы их были выкрашены в ярко красный цвет. Они шли, держась за руки. У них был вид влюбленных, встретившихся на очередном свидании.

Мужчина, похожий на Моцарта сказал:

— Даша и Юра! Дети мои! Сделаем перерыв в винопитии! Хотя в этом мире заниматься чем — то другим, не слишком интересно! Но нужно! Садитесь! (Юноша и девушка сели на скамеечки). Вас, наверное, удивит, но я совершенно не жалею, что, покинув земной мир, я, Моцарт, превратился в Черта. Вернее, меня превратили. Знаете, за что? За то, что я в земной жизни доставил людям очень много радости. А это, по здешним меркам, большой грех. Нужно много работать, чтобы получить прощение. Но если я его получу, я не уйду отсюда. Мне здесь интереснее, чем на земле. Сейчас я расскажу вам, чем я занимаюсь, и почему вы оказались рядом со мной. Вы были самой известной балетной парой мира, вас ждали миллионы! Видеть вас считалось счастьем! И вы стали кое-кого раздражать! Машина, на которой вы ехали на выступления, была в полном порядке, но мотор ее неожиданно взорвался! И вот вы сидите напротив меня!

Даша. Господин Моцарт, вы говорите нам страшные вещи! Вы не можете объяснить, что это все значит?

Моцарт. Могу! Разве плохи были фрукты и вино, которыми я вас угощал?

Даша. Господин Моцарт, не мучайте! Мы только что из огня!

Моцарт. Тогда слушайте! Вы думаете вашей страной управляют крокодилы, анаконды, и суслики в звании министров? Ошибаетесь! Вами управляю я! Объясняю! Мне нужно, чтобы страна страдала! Вся! И она страдает! Почему? А потому что я превратил ваше руководство в орудие моей охоты! Они пешки! Я отнял у них разум! Они делают все, что мне нужно, не понимая, чем они занимаются! А занимаются они истязанием своего народа! Страдает он долго, невыносимо! И в результате его страданий ко мне на кухню постоянно поступают тонны народных несчастий, объединенных в эмоционально — энергетический ком! Из него мой повар Драго делает пищу и рассылает ее по нашим подземным царствам! Мы, подземные тоже нуждаемся в еде! И нас миллиарды!

Из домика выходит черт Драго… Огромный, рыжий… Заспанный…

Драго. Шеф! Прибыли 250 тысяч тонн людских страданий. Что делать с ними?

Моцарт. Сделай их них паштет, сырные палочки и молочное желе… Мне уже звонили… Интересовались!

Драго. Слушаюсь! (Уходит).

Даша. А что будем делать мы, господин Моцарт?

Моцарт. Вы, дети мои будете варить компот и варенье из человеческих слез!

Даша. Мы?! Никогда!!

Моцарт (страшным голосом). Никогда!?!? А ну — ка, идите — ка сюда, бывшие звезды балета! Услада глаз человеческих! (Сам подходит к Даше и Юре, обнимает их, и проваливается с ними куда — то в глубину. На месте их исчезновения вспыхивает огонь, потом валит дым, и через несколько секунд они появляются на поверхности.)

Моцарт. Ну что, Даша, никогда?!

Даша. Буду, буду, буду! Все, что хотите буду! (Плачет. Платье на ней обгорело. Косметика на лице, черно — зеленого цвета).

Моцарт (Юре). А ты?!

Юра. Сделаю все! Вы меня убедили!

Моцарт. Драго, неси книгу!

Из дома выходит Драго, с огромной, толстой книгой в руках. По книге едва заметно пробегают зеленые огоньки.

Моцарт. Смотрите! (Прокалывает свой палец, из него каплет кровь). Моей кровью подпишите договор о полном и безоговорочном подчинении и служении темным силам!

Даша. А чем подписать?

Моцарт. Окуни свой пальчик в мою кровь и пиши «Даша!», и ты, Юра, сделай тоже самое!

Даша и Юра подписывают договор.

Моцарт (отбрасывает книгу). Темные силы не победимы! Праздник!

…И Моцарт, и Даша, и Юра превращаются в страшных, черных чертей и начинают носиться над поляной.

Моцарт. Праздник! Всем радоваться!

Деревья ожили! Из них вылезли страшные, уродливые головы! Засвистели, завыли, заквакали! Взлетели в воздух! И все это смешалось в огромный черный смерч, прорезаемый молниями!

Я дрожал. Из моего дерева полезли черви, трехголовые человечки, крохотные динозавры. Все они пели и плясали. Появился Мясницкий, он схватил меня за шиворот, и мы взлетели в небеса.

Солнце! Свет! Мы висим в золотом шаре! И мы спасены!

Мясницкий. Ты все понял?

Я заорал, что понял все!

Мясницкий. Ты хочешь домой?

Я. Нет!!! Совершенно! Отнесите меня куда угодно! Только не туда!

Мясницкий. Я знаю, куда тебе надо! Закрой глаза! (Я закрыл). Теперь открой!

Я открыл. Мы стояли на площади старинного города. Шла торговля, толпилось множество веселых, румяных людей. Пахло розами, свежим хлебом и навозом.

Мясницкий. Это Германия, город Любек, 18 век! Иди по этой улице и войди в первый попавшийся кабачок! Там твое счастье!

Мясницкий исчез. Я пошел по городу. Он был один из тех, в которые я всегда мечтал попасть. Готика, улыбчивые прохожие. Добродушные стражники, верхом. В конце улицы я увидел кабачок. Над входом была надпись: «Крепкое пиво и сочная свиная ножка!». Я вошел. Кабачок был совершенно пуст. Широкие, длинные столы из дуба, такие же скамьи. Из — за занавески вышла девушка и подошла ко мне. Ласково улыбаясь, она спросила:

— Какого пива желает господин сочинитель?

Она была так красива, так женственна, и обворожительна, что я не выдержал и заорал:

— Пушкин, старина, ты не прав! На свете счастья сколько угодно! А вот покоя и воли нет совершенно!

…Хотя в данном случае, я о «покое и воле» забыл навсегда.