Фиалковое сердце Питбуля

Лана Муар

«В мире, где балом правит криминал и большие деньги, выживает только сильнейший», – так говорил мой отец. – «Если хочешь быть на вершине, запомни и всегда следуй простым правилам. Правило первое: эмоции – твой враг. Второе: не захламляй свое пространство ненужными вещами. Третье: не верь никому кроме себя». Правила, впитавшиеся в кровь и сделавшие меня тем, кто я есть. А Она – исключение, наваждение и слабость. Звезда в небе, вокруг которой минус четыреста пятьдесят девять по Фаренгейту. Книга содержит нецензурную брань.

13

Два часа катастрофически мало. Мне мало отведённого времени, но, помня про ограничение и магазин, встаю из-за стола и помогаю Эвридике одеть куртку. Пока она поправляет волосы, кладу несколько купюр под вазу с фруктами — Алико не принесет счёт, сочтет эту просьбу оскорблением, но препирательства, отнимающие время, мне ни к чему. Киваю старику на выходе, пропуская Эвридику вперёд, и в простом «заходите ещё» слышу чуть больше, чем простую вежливость.

«Крузак» в зеркале заднего вида. Как приколоченный. Две машины между нами нервируют Глока, и он бы предпочел ехать вплотную, а лучше выпнуть меня из-за руля, чтобы сесть за него самому. Быстрый взгляд в зеркало, на часы… Мало. Катастрофически мало. И как назло, ни одной пробки…

В пакете пара йогуртов, немного овощей и единственная, более-менее попадающая под мое определение еды, тушка какой-то непонятной рыбы, больше похожей на кусок льда. Не лучшая — я бы взял что-нибудь из охлажденки и явно не в супермаркете, но лезть со своими намеками не полез, хотя подмывало взять Эвридику за руку и отвезти в нормальный магазин. Таким питаться просто категорически нельзя. Только все же несу и этот пакет, и сумку, улыбаясь тому, что выбор сталактита с запахом рыбы подарил мне десять минут рядом с Эвридикой. И чтобы урвать ещё пару, я паркуюсь не во дворе дома, а перед аркой, отмечая боковым зрением Глока, метнувшегося следом за нами тенью.

Перекинув сумку с пакетом в левую руку, оттесняю Эвридику к стене арки, чтобы в случае замеса держать ее за спиной, по привычке вслушиваюсь в окружающие звуки, выискивая среди них лишние и подозрительные. Привычный шум города становится фоном и лишь на шаги Глока — единственное противоестественное, — чуйка делает стойку. Они, почти неслышные, но с той тональностью или вибрацией, от которой веет угрозой. У Эвридики тоже легкие и воздушные, выработанные годами занятий балетом. Только Глок освоил это мастерство совсем не с мирной целью, поэтому его шаги звучат по-другому. Как и приглушённый щелчок снятого с предохранителя ствола. После него все мое тело превратилось в сжатую спираль, а взгляд заскакал по двору, выискивая возможную опасность. Качели, мамочки с детьми у песочницы, парочка малолеток на скамейке у дальнего подъезда… и баклажановая ВАЗовская «Четверка» у Эвиного. Чуйка делает стойку, что подобные авто уже давно должны были превратиться в некротруху, а эта подозрительно хорошо сохранилась. Поднимаю вверх руку, делая вид, что поправляю воротник, но сжатый кулак моментально останавливает Глока. Он и сам не дурак — из темноты весь двор, как на ладони, а его не видели. Плохо, что боковые стекла у «Четверки» в тонировке — не видно никого.

«Задние колеса ушли в арку — трое? Плюс водила и справа от него. Пятеро. Если вылезать начнут синхронно, правых положит Глок. Эвридику толкну в кусты, туда же бросить сумки, — мысли завертелись, просчитывая худший вариант, но даже в нем был неплохой шанс вывернуть все в свою сторону. — Потанцуем!»

И только стоило мне потянуться к запястью левой руки, чтобы расстегнуть клипсу лямки удерживающей рукоять стилета, Эвридика увидела эту машину и рванула к ней со счастливым выражением на лице.

— Эвридика!

Время замедлилось, сгустилось до состояния киселя, а я, наоборот, ускорился. Сумка с пакетом выскользнули из ладони, освобождая ее для стилета, мягко шлепнулись где-то за спиной. Шаг вперёд и влево, закрывая Эвридику от возможной пули сзади, правая ладонь летит вперёд, чтобы рвануть за куртку и застывает, едва коснувшись ткани.

— Мама! Папа! — растянутое и счастливое.

Мама? Родители!? Мозг, лихорадочно переварив новую информацию, толкает тело уже вправо, перекрывая собой сектор, в котором открывается пассажирская дверь «Четверки», а рука взлетает вверх, семафоря Глоку «отбой!». Ни хрена не смешная ситуация, вывернулась в одну секунду в черную комедию — положили бы сейчас двух самых близких людей Эвридики, приняв их за опасность…

— Эвочка! Моя стрекозка!

— Папуля! Мамуль! А вы чего не позвонили?

«Да! Какого хрена без предупреждения!?» — рычу про себя, пряча нож обратно в рукав и возвращаясь за брошенной сумкой, а сам чуть не ржу, посмотрев в темноту арки. Устроили бы сейчас пострелушки…

— Твой ухажёр что ли?

— Пап!

Эвридика вспыхнула, заливаясь румянцем, а ее отец, хмыкнув и оглядев меня с ног до головы, протянул ладонь:

— Василий Палыч.

— Назар, — отвечаю на крепкое рукопожатие и киваю его супруге. — Добрый вечер.

— Галина Никитична, — представилась женщина, полная противоположность дочери по фигуре.

— Очень приятно, Галина Никитична.

Мама Эвридики тоже пробежалась по мне оценивающим взглядом и улыбнулась, увидев сумку дочери в моих руках:

— Ой, Эвушка, а ты бы хоть предупредила, что мальчик тебя встречает, мы бы тогда позвонили и попозже заехали.

— Мама!

Эвридика, пунцовая до нельзя, с мольбой посмотрела на мать и вскрикнула, когда ее отец раскрыл багажник и, достав из него мешок с картошкой, закинул его мне на плечо:

— Папа!

— А что папа? Мешок картошки он не поднимет что ли? Нормальный парень, не то что эта ваша немощь балетная.

— Он же грязный!

— Тю! Нашла из-за чего панику наводить. Отряхнем. Или простирнешь. Давай, Назар, тащи уже. Неча баб слушать. Погодь, — отец Эвридики забрал у меня сумку, отдал ее жене, в освободившуюся руку всучил авоську полную яблок, а сам, крякнув, выволок ещё один мешок, уже с капустой, и сетку лука, взвалил на себя и кивнул в сторону подъезда. — Пошли. Эвуль, ты бы хоть двери открыла что ли. Там ещё огурцов с помидорами по коробке.

— Чего!? — протянула Эвридика и заторопилась, обгоняя нас. Выронила связку ключей и чуть не плача посмотрела на меня, когда я протиснулся в подъезд и, ширкнув рукавом по стене, пропустил ее вперёд.

— Того! У мамки ревизия завтра, весь сад на ушах ходит. Хорошо я выходной. Григорьевна воем воет, заберите, говорит Христа ради, кто что может. Мать меня пол дня туда-сюда гоняет, гуманитарку распихивает. Вам вот с Манькой привезли, все ж самим не съесть, а вы хоть тратиться не будете и отъедитесь немного. Тощие обе, как… Давай, Назар, бросай пока тут, потом уже пристроим куда-нибудь.

Сбросив свою ношу, я улыбнулся Эвридике и поскакал догонять ее отца, который полдня занимался перетаскиванием мешков, но очень бодро сбегающего по лестнице за очередной частью. На улице взглядом показал вышедшему из тени и ошалевшему от такого шоу Глоку, что все нормально, отбил ему сообщение в два слова, чтобы не ждал, взял коробку с трехлитровыми банками закруток и морковью, натрамбованной между ними, и пошел обратно.

Небольшая квартирка. Сразу чувствуется, что съемная и явно через агентство. Не узнай я об этом от Эвридики, догадался бы минуты через две-три. Слишком странный для обычного человека выбор мебели, но вполне объяснимый для логики «главное, что есть, и если сломают, то легко и быстро заменить». Стандартное мышление тех, кто рубит деньги. И оно лишь частично замаскировано неконтролируемым женским желанием придать уюта и комфорта любому, даже изначально временному жилью. Очень напоминает комнаты в общежитии, где одно время зависали с Боском и Гёте, отмечая очередную успешно загнанную тачку с перебитыми номерами. Улыбаясь, помогаю отцу Эвридики пристроить в кладовке мешки с «гуманитаркой», а сам больше слушаю тихое перешептывание доносящиеся с кухни. Там, за бряканьем посуды и шумом воды, прячется еще одно неконтролируемое и очень женское развлечение, в котором присутствует моя персона. И интерес к ней, судя по все более громким возгласам «мама!» не становится меньше.

— Так, — Василий Павлович напоследок поправляет оба мешка, чтобы не упали, окидывает хозяйским взглядом коробки с банками и крякает с удовлетворением. — Не разносолы, но с голоду не помрут.

Мне смешно от такой простой логики, но соглашаюсь с ней, выходя в коридор и пропуская мужчину к вешалке, на которую он скидывает свою куртку-спецовку с полустершимися буквами на спине.

— Было приятно познакомиться, Василий Павлович, — протягиваю ему ладонь, чтобы попрощаться, и зависаю от его громкого:

— Галь, что там чайник?

— Вскипел, давайте мойте руки и за стол, — ответила ему жена.

— Слышал? — отец Эвридики, улыбаясь в усы, кивнул мне на вешалку и даже не оставил варианта отказаться, — Сымай-сымай свое пальтишко, не боись, почаевничаем и пойдешь. Мать там Эвке поди плешь проесть успела. Так хоть посмотрит с кем дочь гуляет и успокоится. Давай, Назар, не стесняйся, не съедим.

Рассмеявшись, я повесил припыленное с одного края пальто на крючок, снял ботинки и пошел в ванную, сориентировавшись в планировке квартиры раньше, чем Василий Павлович покажет мне на искомую дверь. Небольшая комнатка с абсолютно классической компоновкой, где свободного места оставлено ровно столько, чтобы хватило зайти и умыться утром или раздеться, а потом вытереться после душа, ютясь на пятачке между раковиной и стиральной машиной. Максимально неудобная в сравнении с моей, только меня это не смутило. Открыв воду и намылив ладони, я больше рассматривал выставленные на полочки баночки с гелями и шампунями, мочалки на крючках-присосках и небольшую выставку нижнего белья, развешенного на веревках сушилки. Простенькие трусики, лифчики, пижамка из шортиков и маечки с тонкими лямочками — невольно задерживаю свой взгляд дольше, представляя в этом Эвридику, и отвожу глаза в сторону. Слишком подлой оказывается фантазия, а я не думал, что после комплектов из бутиков от простой пижамы может шарахнуть по голове с такой силой. Закрываю воду, стряхиваю капли с ладоней и теряюсь — на вешалке висит четыре полотенца и какое из них для рук я не знаю, а вытирать первым попавшимся почему-то не решаюсь.

— Эвридика, а какое полотенце можно взять? — спрашиваю и прочищаю горло — в нем, после пижамки и лямочек на тонких ключицах, одна хрипота.

— Я сейчас покажу.

Она заходит, снимает и протягивает крайнее, а потом, посмотрев мне за спину, на ту самую выставку на веревочках, в одну секунду заливается румянцем до корней волос и пулей выскакивает обратно в коридор. О-о-о, нет. Поразительно насколько сильно меня пробивает ее смущение. Это похоже на удар прямиком в сердце, и оно сбивается с привычного ритма, гулко бьет в ребра, разгоняя по венам шкалящее желание узнать от чего еще она краснеет так же.

— Бери-бери, Назар, не стесняйся. Эвочке же нельзя, а Маня не обидится. Мы ей на следующей неделе привезём. Как знала, у Михайловны побольше взяла.

— Спасибо, Галина Никитична.

Я подцепляю вилкой уже черт знает какой кусок сала с тонкими розовыми прожилками, отправляю себе в рот, стараясь не улыбаться на «незаметное» переглядывание родителей Эвридики, сидящей напротив меня и пунцовой до корней волос. Она стесняется поднять глаза от своей кружки с чаем, к которому даже не притронулась, добивая меня своим смущением, абсолютно не вяжущимся с тем танцем в клубе или нашим ужином и разговором в «Генацвале». Там она не замечала никого, а сейчас, рядом с родителями, дёргается от любого шороха и кусает губы, нервничая.

— Ну так и чем ты, Назар, занимаешься? — Василий Петрович, все же первым начинает допрос к счастью Галины Никитичны. Он густо солит надкушенный помидор, отламывает небольшой кусочек хлеба и хитро улыбается, когда Эвридика буквально вцепляется в свою кружку.

— Я архитектор.

— О как, — хмыкает, кивает себе и жене, будто зная наперед все ее интересы и вопросы. — Слышала, мать? Архитектор! И что ты проектируешь? Дома или эти офисы ваши?

— Все понемногу, Василий Павлович. В зависимости от запросов заказчика.

— Что и баньку сможешь нарисовать? Или это уже не те запросы?

— Ну почему же не те. Смогу. Вы для себя интересуетесь?

— А то.

— Папа! — Эвридика впервые за время чаепития решилась подать голос и тут же стушевалась, услышав:

— А что папа? Папа между прочим о вас с матерью думает. На дачу приедете, хоть помыться в своей можно будет, а не к соседям напрашиваться! Папа… За спрос денег не берут, Эвка. Правильно я говорю, Назар?

— Абсолютно верно, Василий Павлович, — киваю в ответ и снова цепляю пластинку сала, чтобы не расстраивать Галину Федоровну, придвинувшую блюдце чуть не вплотную ко мне.

— Ну так что? Нарисуешь нам баньку? Или ты только бетонки могёшь?

— Почему бы и нет. Вы мне размеры скажите, я вечером эскизы набросаю.

— Вот! Вот это уже наш разговор! — потерев ладони, Василий Павлович задумчиво посмотрел в потолок и кивнул. — Четыре на три. Меньше не надо.

— На два отделения или с комнатой отдыха? Топить откуда планируете?

— Ого! — довольно крякнул мужчина и подмигнул жене. — Вот это мы, мать, удачно к дочке в гости заехали! А то так и ходили бы кругами вокруг да около, — перевел взгляд на меня и спросил, — А сам как думаешь, Назар? Мы ж люди в этом не сильно разбирающиеся.

— Я бы делал с комнатой и топочной выходящей в нее. Меньше мусора в самой бане и то же тепло. Четыре на три, конечно, не лучший вариант — много неиспользуемых хвостов останется, — но тут надо смотреть что у вас по материалам и сколько его.

— Не боись, Назар! Лес у нас есть. Не хватит, еще привезу, благо знакомых на пилорамах у меня хватает. Напилят как надо, любо-дорого посмотреть будет. Так что с этим вопросов нет. А хвосты… — Василий Павлович переглянулся с женой и махнул ладонью, — Да и черт с ними! На дрова пустим, ежели не пригодятся.

— Или можно сделать шесть на три с открытой террасой, — предложил я.

— А давай! Соседям на зависть, нам на радость! — кивнул отец Эвридики, потирая ладони. — Рисуй, Назар, проект. За мной не заржавеет. Срубим баньку, так попарю, что младенчиком из нее выйдешь.

И решенная банька, словно пристрелочный выстрел, стала первым вопросом в пулеметной очереди о том кто я и где я, посыпавшейся уже от обоих родителей Эвридики. Галина Никитична больше вскользь, стараясь не выдать свой интерес, а Василий Павлович в лоб и напрямую — после его вопросов Эвридика вспыхивала румянцем, но прислушивалась к моим ответам, выдыхая с облегчением на довольное хмыканье отца, решившего, что с меня хватит, лишь через два часа непрерывных расспросов, уже в присутствии вернувшейся с работы Маши.

— Пойдем-ка перекурим, Назар, да мы все же ближе к дому поедем. Можем и тебя подкинуть.

— Спасибо, я на своей, — деликатно отказываюсь, не зная каким образом доберусь до машины после такого плотного чаепития.

— Ну раз на машине, то сам, — кивнул мужчина, поднимаясь из-за стола. — На чем хоть ездишь?

— «Трекхок», «Камаро», — ответил и заулыбался на понимающее угуканье и очередную вспышку румянца на щеках Эвридики.

— «Самара», говоришь? Неплохая машина, у Григорьича сын на такой ездит. Багажник, как по мне, маловат, конечно. Нам вон картошку возить надо или ту же рассаду весной. Вам молодым не понять.

— Всему свое время, Василий Павлович, — согласился я, пропуская мужчину на балкон.

— А то! По молодости-то запросы совсем другие, — хмыкнув, отец Эвридики взял предложенную мной сигарету и, закурив ее, выпустил дым в открытую створку окна. — Пьешь?

— Нет.

— Этот что ли? Язвенник?

— Почему сразу язвенник? Могу выпить за компанию, но мне это не интересно.

— Не интересно, — хмыкнул Василий Павлович и, смотря мне в глаза, уже серьезным тоном произнес. — Вот что я тебе скажу, Назар. Я вас городских насквозь вижу. Голову девкам цветочками пудрите, а сами о другом думаете. Цветочков у нас на даче пруд пруди, а Эвка одна. Я за нее с тебя три шкуры спущу, не посмотрю, что архитектор. Если побаловать решил, лучше сразу себе венок заказывай. В мешок закину и вывезу в лес — век никто не сыщет.

— А если нет? — спросил я, не разрывая взгляд.

— Там посмотрим, и время покажет. Поди не дурной и услышал, что сказать тебе хочу. Эвку мы не для шалостей ростили.

— А я не для шалостей с ней и познакомился, Василий Павлович.

— Ну тогда и мешок глядишь не пригодится, — многозначительно улыбнулся он и глубоко затянулся, переводя взгляд на улицу. — Эх, погодка-то нынче какая…

Передав Глоку две банки с солёными огурцами и помидорами, кое-как устраиваюсь на заднем сиденье и откидываю голову на подголовник.

— Домой, босс?

— Глок, дай немного передохнуть, — выдыхаю, расстегиваю пару пуговиц на вороте рубашки, ослабляю ремень и смеюсь. — Надо было тебя с собой брать. Я столько есть не могу.

— Вкусно хоть было, босс?

— Сало с чесноком, закруточки, потом картошка жареная, — перечисляю все, что мама Эвридики умудрилась приготовить и впихнуть в меня под разговор, и снова выдыхаю. — Кормили на убой, Глок.

— Домашнее если, то чего не есть-то?

— Не спорю, но не в таких количествах.

— Да пару месяцев так поедите, привыкнете, — Глок, гоготнув, заводит двигатель и взглядом провожает чету Симоновых, вышедших из подъезда. — А в общем как?

— Батя грозился вывезти в лес и прикопать, мать закармливала, как в последний раз.

— Ну, значит, нормально.

— Нормально, Глок, но в следующий раз пойдешь со мной.

— Не вопрос, босс. Я домашнее уважаю. Домой?

— Поехали. Только не гони.