Фиалковое сердце Питбуля

Лана Муар

«В мире, где балом правит криминал и большие деньги, выживает только сильнейший», – так говорил мой отец. – «Если хочешь быть на вершине, запомни и всегда следуй простым правилам. Правило первое: эмоции – твой враг. Второе: не захламляй свое пространство ненужными вещами. Третье: не верь никому кроме себя». Правила, впитавшиеся в кровь и сделавшие меня тем, кто я есть. А Она – исключение, наваждение и слабость. Звезда в небе, вокруг которой минус четыреста пятьдесят девять по Фаренгейту. Книга содержит нецензурную брань.

11. Эва

Непрекращающаяся трель звонка рвет мой сон в клочья, а я, пытаясь еще немного покупаться в ускользающей нежности чего-то неуловимо-воздушного, ныряю с головой под подушку и прижимаю ее ладонью к уху. Только и там никуда не спрятаться от надрывающегося звона, а потом и добавившегося к нему требовательного стука в дверь.

— Манька! Ну открой ты! Звонят же, глухня!

Но если уж Манька звонок не слышит, то мои вопли и подавно. Рыча, поднимаюсь с постели и натягиваю халат, сую ноги в тапочки и топаю в коридор, обещая себе, если не убить оглохшую Маньку, то точно перерезать провода, идущие к проклятой кнопке.

— Да вы в край оборзели! — прилетает мне в лицо вместо приветствия, стоит только открыть дверь.

Обалдев от такого «здрасьте», хлопаю ресницами, ойкаю на всунутый в руку планшет с ручкой и ставлю подпись в строчке напротив своей фамилии, не понимая что происходит.

— Приятного вам, блядь, аппетита! Спасибо, что выбрали нашу кофейню… Идиотки!

Парень в толстовке вырывает подписанные документы, пихает вместо них небольшую коробку с логотипом «Четыре» и быстро сбегает по лестнице, шипя под нос ругательства, в которых уже прозвучавшее «идиотки» приобретает все больше красок и повторяется с завидным постоянством. Только я, еще не проснувшаяся и ошалевшая от первого «комплимента», хлопаю ресницами и вздрагиваю, когда внизу грохает дверь. Вернее, она шарахает так, что меня едва не подбрасывает.

— Спасибо.

Запоздалая благодарность улетает в тишину подъезда, а в ноздри, неторопливо крадучись, пробирается щекочущий аромат свежесваренного кофе и чего-то до одури нежно-ванильного, так похожего на ощущения от моего прерванного сна. Я догадываюсь кто отправил мне это послание, ведь он тоже был там, во сне, и улыбка на моих губах сразу же становится шире. Только заглядывать внутрь коробки не спешу. Будто решила до последнего проверить себя на выдержку и сохранить интригу, от которой все больше хочется улыбаться и настроение прыгает под облака. Оставив посылку в коридоре, лечу умываться, а сама хохочу от того, что чищу зубы со скоростью света, чтобы побыстрее посмотреть что мне прислал Назар. Ну а кто ещё мог сделать такое? Никто. Почему-то в голове нет ни одного сомнения, да и я скорее всего расстроилась бы, пришли мне кофе кто-то другой. Странная логика, только подзуживание внутри растет, как на дрожжах, поторапливает меня побыстрее выскочить из ванной и открыть коробку, чтобы найти в ней карточку с инициалами. Откуда во мне эта уверенность? Не знаю, но уверена на тысячу процентов, что карточка будет.

Моего терпения хватает только на почистить зубы и умыть лицо. Я решаю принять душ позже, выскакиваю из ванной и с коробкой в руках чуть не прыгаю на кухню, где Манька в своих огромных наушниках кашеварит у плиты, пританцовывая и изображая звезду с микрофоном в виде ложки. Что-то поет одними губами и срывается в испуганный визг, когда я трогаю ее за плечо:

— А-А-А-А!!! — отскакивая от меня, как от чумной, Манька роняет свой микрофон, хватается за скалку одной рукой, а второй за сердце, и, вжавшись в угол, тянет вниз наушники, в которых на полную катушку поет Агилера. Облегченно выдыхает, увидев меня, и начинает хохотать. — Эвка, блин! Ты дура? Я чуть кондрашку не поймала!

— А у меня вот что! — показываю ей коробку, и Манька тут же забывает и про кондрашку, и про скалку.

— И что там?

— Бомба! — хохочу я. — Очень вкусная бомба! Полицию вызывать будем?

— Ой, вот скажешь тоже! — фыркает она в ответ, прожигая нетерпеливым взглядом картон и принюхиваясь. — Открывай уже!

Мне самой не терпится, но еще больше хочется повариться в томительном предвкушении. Поэтому всеми правдами и неправдами оттягиваю открытие коробки. Достаю из шкафчика тарелочку, кладу ее на стол, потом ищу нож, чтобы разрезать наклейку, скрепляющую край крышки и дно.

— Эвка, блин! — Манька, уже пристроившаяся за спиной, чтобы ничего не пропустить, пихает меня в бок концом своей скалки, поторапливая, и я, наконец, поднимаю крышку.

Два стаканчика с кофе — один для меня, а второй для Маньки, судя по надписям на их боках, — и четыре пирожных, между которых лежит та самая карточка с пожеланием доброго утра и инициалами.

— Мамочка! Какая красотища! — Манька пищит от восторга и вздыхает, прижимая скалку к груди, а мое настроение взлетает еще выше.

Хлопнув подругу по ладошке, потянувшейся за пирожным с земляникой, хихикаю ее ойканью и канючащему:

— Ну, Эва! Не жадничай!

— Да не жадничаю я! Подожди немножко! — снимаю крышечки со стаканчиков и окончательно таю от рисунков на кофейной пенке.

На Манькином огромный раскрытый зонт, а на моем солнышко…

— Эв! Ну, Эв! Эвочка! Эвушенька! Ну сколько можно-то? Давай, я свое возьму, а ты на свое смотри сколько влезет? Ну по два же… Эва!

Я киваю, чтобы Манька перестала меня тормошить, и она со счастливыми визгами перекладывает «свои» пирожные на тарелочку, забирает кофе, жмурится, вдыхая его аромат, а сама, глупо улыбаясь, тянусь за карточкой и иду в комнату за телефоном.

— С добрым утром, Эвридика.

От бархатистого голоса Назара подкашиваются ноги и сбивается дыхание. Я киваю, не зная что сказать и стесняясь собственных ощущений от этого приветствия. Даже зачем-то закрываю дверь и только после этого произношу:

— С добрым утром, Назар. Спасибо за кофе.

— Не за что, Эвридика. Не смог удержаться.

Снова бархатное прикосновение голоса, и сердечко едва не сходит с ума от нежности, с которой Назар произносит мое имя. Каждая его буква, будто осторожный поцелуй, а сложившиеся вместе… Щеки вспыхивают раньше, чем в груди появится тихий вздох, и тишина в трубке, неоднозначная, завораживающая, не может дать мне ответ услышал ли его Назар или нет. Теперь уже уши горят от стыда, а я вслушиваюсь, пытаюсь догадаться и невольно прислоняюсь спиной к стене, ища опору, когда вновь раздается негромкое, но все такое же ласкающее:

— Эвридика?

Мама! Колени предательски подкашиваются, и перед глазами возникает картинка, где Назар шепчет мое имя мне на ухо, практически касаясь его губами, а я чувствую тепло дыхания на своей шее и потом ниже… Мама! Сердечко барабанится в груди, пытаясь вырваться наружу, и мне кажется, что его стук, как бы не пыталась заглушить прижатой ладонью, слышен всем вокруг и Назару особенно. Он снова молчит, я молчу в ответ, пришибленная своими фантазиями, только им хватает тишины, чтобы дорисовать то, что мне снилось ночью. Мне снился Назар, его улыбка, взгляд и то прикосновение к запястью. И следом за ним ещё одно, уже губами. Мама! Меня колотит от своего сна, ворвавшегося в реальность и ожившего в звучании собственного имени, расцветающего в груди бушующим огнем.

— Назар, ещё раз спасибо. Мне… мне пора. До свидания.

Я выпаливаю все скороговоркой, жму кнопку сброса вызова и шумно выдыхаю, не понимая что со мной произошло и почему так сильно трясутся пальцы. Но даже отложив телефон в сторону, не слышу ничего кроме своего барабанящегося сердца. Оно колотится, как сумасшедшее, разгоняет по венам пузырящуюся сладкую эйфорию от бархатного голоса, повторяющего мое имя: «Эвридика. Эвридика. Эвридика…» Раз за разом. С нежностью, так похожей на поцелуи, что снились мне ночью. И они мне снились. Снились. Сейчас я могу с уверенностью сказать, что в моем сне Назар целовал меня, шепча мое имя, как заклинание, а я… Боже мой! Я таяла от них всю ночь, не собираясь выныривать, потом проклинала трезвонящий дверной звонок и сейчас трясусь, вспомнив все и услышав вживую то, что казалось возможным лишь в сновидении. Вот только эта лихорадка — не страх и не паника. Это что-то совсем другое, с противоположным знаком. Ещё непонятное, неизведанное, но уже подзуживающее позвонить снова, чтобы ещё раз услышать как Назар произнесет мое имя.

Кое-как отдышавшись, я иду на кухню, где Манька уже слопала свои пирожные и облизывает пальцы, наметившись на одно из моих. Разрезав оба пополам, перекладываю половинку каждого ей на тарелку и хохочу, когда, перепачкавшаяся в креме, сладкоежка поднимает на меня не верящие в свалившееся счастье глаза.

— Эв? Это что, правда мне?

— Лопай. Меня Аскольдовна убьёт за лишний грамм, а тебе это не грозит. Счастливая ты.

— Обожаю тебя, Эвка! — Манька подскакивает с табуретки, чмокает меня щеку, а потом вечно голодным крокодильчиком отправляет себе в рот одну половинку пирожного, закатывая глаза и мыча от восхищения. — Божечки мои! Эвка, это рай! Просто рай! Пустите меня в него, пожалуйста!

— И я там все перепробую, — хохочу я, — А что не попробую, то понадкусываю!

— Угу! — кивает она, запоздало решив посмаковать последний кусочек своего счастья. — Божечки… Эвка! Просто песня, а не пирожные!

Я не знаю как Линда Аскольдовна догадалась кто из труппы вчера ходил в клуб и танцевал «пляски Сатане», но всех кто там был она решила прогнать через свой личный ад для провинившихся. Будто отыгрываясь за каждый наш танец под «сатанинскую» музыку, круг за кругом гоняла по залу, требуя максимальной скорости во время вращений, идеальности осанки и чуть ли не с линейкой проверяла линию от бедра до кончика пуанта. С меня сошло семь потов к тому моменту, когда Грыжа Гестаповна, по версии Лорки и Ани, разрешила мне немного отдохнуть. Я едва не рухнула на пол к другим отмучившимся, мысленно проклиная взбесившегося с пустяка хореографа, а она принялась кошмарить Вовку. Уже не церемонясь и не жалея своего любимчика.

— Марипозов, выше носок! Выше! Ещё выше! Спину держим! Спину! — то и дело разносились по залу выкрики, и мы с Лоркой переглянулись, не понимая какая муха укусила Аскольдовну.

Вовка так и не подошел к нам после нашего столкновения на лестнице, и я подумала, что он в кои-то веки понял, что будет только мешаться, и отрывался один. Но ни я, ни кто-нибудь другой из балетных не видел его ни разу ни на танцполе, ни в баре, что могло означать лишь одно — Вовчик просто ушел. И это само по себе было удивительным событием — раньше избавиться от компании Вовчика Скользкорукого у нас не получалось ни при каких условиях. Он не понимал намеков и игнорировал даже прямые фразы. А сегодня ещё и Аскольдовна кошмарила его не меньше нашего, что вообще не вписывались ни в какие границы. Вроде как и не за что, а огребает наравне со всеми.

— Марипозов! Я тебя во второй состав отправлю! Ты у меня о сцене мечтать будешь!

— Ага. Как же. Все тебе памятник сразу поставят, — негромко произнесла Аня и тут же притихла, потупив взгляд, от громогласного:

— Савельева! К станку!

— Муж ее что ли вчера не трахал или успел пробесить с утра? — едва слышно предположила Катя, и после нового окрика отправилась составить компанию Ане.

— Вот же Грыжа Гестаповна, — зло прошептала Лорка, вставая раньше, чем Аскольдовна зыркнет в нашу сторону и отправит ее отрабатывать произнесённое вслух прозвище.

— Симонова! А ты чего расселась? К станку! Все к станку!

Не самое лучшее занятие. Можно сказать, что наказание, но все же я сама предпочла бы его, предложи мне Аскольдовна выбор. После такой откровенной жести, устроенной за простой поход в клуб, отрабатывать поддержку с пропотевшим Вовой… Спасибо, но падать мне не хочется. Станок — просто рай.

— И раз! И два! Держим спину! Тянем носок! И раз! И два!

Вдоволь поиздевавшись и почти охрипнув от постоянных криков, Линда Аскольдовна с ненавистью во взгляде прошла мимо нас, застывших в третьей позиции, и, не проронив ни слова, направилась к дверям. Грохнула ими, а мы даже не шелохнулись и остались стоять, уже зная чем может обернуться попытка расслабиться раньше времени. Уж что-что, а Гестаповна гарантированно вернётся ровно тогда, когда кто-нибудь решит встряхнуть руку, и придумает ещё что-нибудь напоследок. Лишь через пять минут дверь снова приоткрылась и раздалось гавкающее:

— Быстро все по домам!

Но и после этого никто не шелохнулся. Первый робкий вздох облегчения раздался спустя пятьдесят секунд, следом за ним второй, третий и уже дальше, почти синхронно, вздохнули все оставшиеся. Размяв затёкшие мышцы и обменявшись недоумевающими взглядами, мы неторопливо побрели в сторону раздевалок. Молча и на цыпочках. На всякий случай.

Вообще, подобные приступы садизма для Линды не были редкостью. Она могла завестись с пол оборота, особенно перед премьерой или каким-нибудь днём открытых дверей. Но чаще лютовала именно за чьи-то грехи. И клубы в списке этих самых грехов то вставали на первое место, то исчезали. Никто никогда не мог с уверенностью сказать, как отреагирует Аскольдовна на наши походы потанцевать, но отказывать себе в удовольствии повеселиться? Не так уж часто мы развлекались, если честно. Большая часть времени уходила на репетиции. Порой выматывающие на столько, что единственным желанием было добраться до постели и рухнуть. Когда девчонки умудрялись встречаться с парнями, я даже не представляла. Только то одна, то другая хвастались своими бойфрендами, показывали фотографии или подарки, чаще всего серьги или кольца, и упархивали сразу после душа на свидания. Не бог весть какое достижение, конечно, но меня иногда посещала белая зависть. Вот и сегодня Аня с Лоркой, весело смеясь выскочили первыми из раздевалки, чтобы познакомиться с каким-то другом Аниного ухажера, а я посмотрела в зеркало и закусила губу. В голове шкрябнулась противная мысль, что будь у меня грудь хоть немного побольше, то и внимание ко мне выросло. Только в моем понимании отношения не стыковались с тем обменом тела на подарки и поездки, как у Ани и Ларисы. В моей голове они рисовались другими, более возвышенными и романтичными. Мне хотелось той самой сказки, которую так часто показывают в кино или описывают в книгах. Может, не принц на белом коне, да даже не обязательно принц или граф, мне хватило бы и обыкновенного парня. Главное, чтобы между нами порхали искорки и каждая встреча с ним добавляла им свечения.

Высушив волосы и вернув фен в шкафчик Ани, я защелкнула на нем замок и подошла к своему, прикидывая список собственных «хочу», которых оказалось не так уж и много: честный, харизматичный, умный, веселый, верный и главное любящий. Ещё бы неплохо, чтобы мог что-нибудь сделать своими руками — тот же гвоздь забить или починить табуретку. В принципе, не такой уж и невероятный запрос. Но почему-то под него мало кто попадал, и меня угораздило потерять девственность с рыбоглазым Вовой, а не с мальчиком, который мне хотя бы нравился больше других. Передернув плечами от неприятных воспоминаний, я быстро соорудила на голове хвост и начала одеваться, отвлекаясь на ответное «пока» уходящим девчонкам. Все торопились по домам или по делам, и только мне особо не надо было спешить. Нет, ну а куда, если подумать? Маньке ещё час работать, потом минут сорок добираться, чтобы уже вдвоем, по пути заскочив в магазин, идти домой. Там привычно приготовим ужин, поедим и будем смотреть телевизор или скачаем какой-нибудь фильм. А то и вовсе завалимся спать пораньше. Прислушавшись к своим ощущениям, киваю — хорошая идея. Особенно сегодня. Руки и ноги гудят. Не сильно, немногим больше обычного, но все же гудят, намекая на то, что сейчас было бы неплохо залечь в горячую ванну, а не сидеть два часа на скамейке, дожидаясь Маньку. И чем больше я думала о ванной, тем меньше хотела тратить время на ожидание.

«Мань, я поехала домой на такси. Продукты куплю. Не переживай», — отбила сообщение и уже, повеселев, засунула в сумку пакет с вещами.

— Девчонки, до завтра! — попрощалась я с оставшимися в раздевалке и выпорхнула в коридор, на ходу ища в списке контактов номер такси.

Пролетела до выхода и врезалась в чью-то грудь, едва не выронив телефон из рук.

— Ой, извините, пожалуйста, — прошептала я, не понимая почему вдруг шепчу, а не говорю обычным голосом.

— Ничего страшного. Видимо, это уже стало неизбежной частью наших встреч, Эвридика.

Подняв голову, мне захотелось ущипнуть себя, а потом помотать головой и ещё раз повторить проверку щипком. Только и без нее, по одному лишь сорвавшемуся вскачь сердцу, догадалась, что стоящий передо мной Назар — не плод моего воображения, а вполне себе ощутимая реальность, которая обескураживающе широко улыбнулась и протянула мне небольшой букет альстромерий.

— Я, наверное, чем-то тебя обидел или испугал, — произнес Назар, все так же улыбаясь. — Разрешишь мне тебя проводить, а лучше попробовать загладить свою вину?

— А? — спросила я и кивнула. Больше соглашаясь с предложением пройтись, чем с заглаживанием какой-то вины.

— Я возьму, Эвридика?

Назар перевел взгляд на мою сумку, и я снова кивнула, окончательно теряясь от бархата в его голосе. Он, спокойный и уверенный, окутал мое, заходящееся в сумасшедших попытках сбежать, сердце, а оно бумкнуло в ответ и забарабанилось вновь от прикосновения ладони к моим пальцам. Странное, но до ужаса приятное ощущение очень похожее на лёгкое поглаживание, скользнуло по моей коже, отзываясь не менее приятными мурашками, щиплющими затылок. Я зачем-то вновь кивнула, выпуская ручки сумки, а Назар снова спросил:

— Можно я приглашу тебя на ужин, Эвридика?

— Да.

Наверное, я бы согласилась на любое предложение, спроси он меня с той же пьянящей интонацией, произносящей мое имя. Ведь от нее по венам уже понеслись будоражащие голову пузырьки и в коленках появилась знакомая слабость. Видимо Назар каким-то образом это почувствовал, а я не удивилась его предложению доехать — идти в таком состоянии у меня не получилось бы при всем желании. Черный внедорожник, предупредительно распахнутая дверь и поданная ладонь. Снова это лёгкое поглаживание и мурашки на затылке. Боже, я не узнаю себя, но почему-то улыбаюсь в ответ на улыбку Назара и мотаю головой — нет, я совсем не против поужинать в «Генацвале». Не против, но зачем-то говорю, что через два часа мне нужно быть дома и заехать в магазин.

— Два часа — практически маленькое свидание, Эвридика.

Пьянящие пузырьки лопаются один за другим, выпуская в кровь что-то новое и тягучее. Только мне совсем не страшно. Это новое очень приятное и больше интригует, чем пугает. Странное ощущение, но мне оно нравится. Наверное, так же, как и звучание своего имени. Я не думала, что оно может быть таким… таким… таким же, как шоколадный мусс.