Фиалковое сердце Питбуля

Лана Муар

«В мире, где балом правит криминал и большие деньги, выживает только сильнейший», – так говорил мой отец. – «Если хочешь быть на вершине, запомни и всегда следуй простым правилам. Правило первое: эмоции – твой враг. Второе: не захламляй свое пространство ненужными вещами. Третье: не верь никому кроме себя». Правила, впитавшиеся в кровь и сделавшие меня тем, кто я есть. А Она – исключение, наваждение и слабость. Звезда в небе, вокруг которой минус четыреста пятьдесят девять по Фаренгейту. Книга содержит нецензурную брань.

10. Назар

Я чувствую этот щекочущий ноздри аромат едва захожу в клуб. Втягиваю его, осматривая запретный кусок пирога, который Хан так хотел урвать для себя, и как никто другой понимаю почему. Прибыль! Это место пахнет деньгами, словно банковское хранилище, перекинувшееся под обличье клуба, чтобы воришки никогда не догадались, где спрятаны тугие пачки хрустящих купюр. И здесь их много. Очень много. Только забрать себе нельзя. Можно посмотреть, даже пощупать, пуская голодные слюни и облизываясь, но потом лучше положить на место. Отец дважды повторил, что Гроссовых нельзя трогать ни при каких обстоятельствах, и его запрет — слово, против которого даже мне не стоит переть. Аукнется. Не пощадит. Есть целый город, мой город, но в нем останутся два места, о которых лучше не думать — фирма Гроссова-старшего и клуб его сына «Feelings». Лакомый кусочек. Вишенка на торте. Только ее нельзя съесть — крохотная и очень вкусная вишенка встанет поперек горла и убьёт.

— Глок, как тебе? — спрашиваю с одной единственной целью — переключиться.

— Неплохо, босс, — он крутит головой, осматриваясь, провожает взглядом пару подозрительных качков, которые шли на нас и отвернули в последнюю секунду, а потом кивает в сторону лестницы на второй этаж. — Босс.

Я перескакиваю глазами на двух девушек в черном и в одно мгновение забываю про вишенки, тортики и деньги. Эвридика. Она что-то шепчет на ухо своей подруге, а та кривится в ответ. Делаю шаг за ними и останавливаюсь, услышав за спиной насмешливое:

— Гав-гав, покатай!

— Глок, присмотри, — киваю в сторону Эвридики, а сам оборачиваюсь и улыбаюсь, увидев хохочущую девушку с пышной гривой волос. — Забыла правило? Села — дала.

— Да ладно!? — она смеётся, мотает головой. — Авалов, не поверю, что ты все ещё не нашел нормальный способ затащить девушку в постель! Хочешь, подскажу парочку?

— Обмен опытом? И давно ли он у тебя появился, Сладкова?

— Ну мне уже далеко не шестнадцать, Авалов. И я совсем не та замухрышка, который ты меня помнишь. Сам как думаешь, могу я дать тебе совет или нет?

Критично осматриваю с ног до головы одноклассницу, уже совсем не такую невзрачную, как в школе, даже наоборот, очень притягательную во всех смыслах, но покачиваю ладонью, кривясь, и смеюсь, когда она фыркает. Ровно так же, как в старших классах на мое предложение прокатить на «Харлее».

— Привет, Китти!

— Назарчик!

Обнявшись, отходим в сторонку, чтобы не мешать другим и перекинуться парой слов, но я бросаю взгляд на лестницу, хмурюсь исчезнувшей Эвридике и Глоку, прессующему кого-то в темном углу.

— Назар?

— Что? — переспрашиваю, возвращаясь к разговору.

— Какими судьбами в клубе? Жанну решил выгулять? Кстати, что-то давно я ее не видела.

— Уехала она.

— Разбежались?

— Вроде того.

Посвящать Сладкову в подробности своей личной жизни мне не хочется, и она, зная, что из меня не вытянуть ничего больше, чем я сам решу сказать, благоразумно не лезет дальше. Вроде как поинтересовалась за одну из своих моделей, на которую делала ставки, и сразу же забыла, услышав ответ. В модельном бизнесе тоже суровые правила. Вылететь из него в разы проще, чем попасть. И Сашка, как владелица, эту догму вдалбливает в головы своих красоток с первого дня. Желающих вышагивать по подиуму всегда много, но одно дело хотеть, и другое шагать. Жанночка выбрала третий вариант, как и многие другие. Пристроилась на теплое местечко. Только и тут не догадалась, что я не собираюсь терпеть измены и попрощаюсь с ней сразу же. Все предельно честно и справедливо.

— Значит, Гав-гав сегодня в гордом одиночестве?

— Не совсем, Саш.

— Ах, ну как я могла забыть, что вакантное местечко долго не пустует? — Сладкова демонстративно закатывает глаза и хохочет, пихая меня в плечо. — Назарчик, ну я же просила дать мне знать, когда появится возможность тебя охмурить. Столько лет ждала, красоту наводила, а ты снова про меня забыл?

— Оставил напоследок, — отшучиваюсь и улыбаюсь шире на обещание дождаться и потом охомутать так, что я никуда не дернусь. — Прибереги силы, я и не такие поводки обрывал.

— Не стоит недооценивать мои силы, Гав-гав. Тебе понравится вилять мне хвостиком.

— Обойдешься!

Сашка Сладкова ещё в школе не лезла за словом в карман, а сейчас и подавно. Сколько раз слышал от нее шуточки в адрес глупышек, летящих к моему «Харлею» по первому щелчку пальцев, столько же удивлялся ее «стойкости», списывая на зависть. Только там, где другие спали и видели урвать кусочек моего внимания, девочка с мультяшной кошкой на рюкзаке каждый раз презрительно фыркала и всячески коверкала мою кличку в ответ на предложение покататься с последствиями. То Гав-гав, то Пёсель, то Кобель — фантазии у Сашки всегда хватало. А у меня хватило ума не обращать внимания и не клиниться затащить ее в постель, чтобы сделать одной из трофеев на ночь — недостатка в желающих не было, и Сладкова в то время была далеко не королевой красоты, в которую превратилась к третьему курсу. К моменту окончания школы у нас с ней устаканился некий паритет — и не друзья, и не враги, — но каждая встреча с Сашкой неизменно начиналась с покусывания по старой памяти и «обмена любезностями», похожими на сегодняшние. Единственное приятное послевкусие от школы в целом, и забавляющая обоих игра, после которой мы могли разбежаться и не видеться несколько месяцев, не испытывая дискомфорта или неприязни друг к другу. От остальных школьных и институтских знакомых меня воротило с первой секунды общения.

— Со мной-то все и так понятно. А ты сама как? Все там же и так же?

— Кручусь, верчусь, как белка в колесе. Пару девочек пристроила к Лике Ласке на показ. Может помнишь Лену и Ладу? Брюнетки с выразительными глазами, — Сашка смеется, ладонями показывая размер этих самых «глаз», и я киваю, соглашаясь, чем еще больше веселю девушку. — А кто бы сомневался, Гав-гав!? Весь пол у меня в студии закапал слюнями.

— Эффектные девочки еще и в купальниках — слабость любого мужчины. Надумаешь снова устроить что-нибудь такое, обязательно позови. Возьму с собой платочков или ведро, — отвечаю ей в привычной манере, а сам бросаю быстрый взгляд в сторону лестницы и поднимаю ладонь, чтобы Сашка примолкла на несколько секунд.

По-хорошему стоило бы отойти самому или махнуть Глоку, чтобы он отошел куда-нибудь в сторону с белобрысой камбалой, тщетно трепыхающейся в его руке. Только парень, тот самый, которого я увидел на крыльце балетной школы, одним своим присутствием в клубе бесит меня больше, чем вероятность быть услышанным одноклассницей.

— Глок?

— Ручонки свои распускает, босс, — Глок встряхивает камбалообразного за шкварник, от чего он трусливо вжимает голову в плечи и что-то невнятно лопочет про свою знакомую, которую встретил в клубе, и то, что его неправильно поняли.

— Вова? — спрашиваю и после утвердительного кивка недобро улыбаюсь. — Знаешь, Вова, это ты неправильно понял мой намек. Повторю тебе один раз, чтобы ты уяснил и зарубил у себя на носу. Еще раз сунешься к своей «знакомой», мы с тобой будем разговаривать уже по-другому. Кивнул. Молодец. А теперь ноги в руки и поплыл домой. Глок, проводи его до дверей, чтобы не заблудился.

— Сделаем, босс.

Еще раз тряхнув парня для закрепления эффекта, Глок пихнул его в спину в направлении гардероба, а я, убедившись, что Вова не пытается куда-нибудь улизнуть, развернулся к едва ли не хохочущей Саше.

— Что-то не так, Сладкова?

— Нет. Все так, — протянула она, с интересом всматриваясь в мои глаза. — Гав-гав как всегда в своем репертуаре. Я бы больше удивилась, если ты попросил у него автограф.

— С какой радости?

— Ну как бы этот Вова — Владлен Марипозов. Звезда балета, если ты не знал, — уточнение, от которого мне ни горячо, ни холодно, но Сашка прыснула со смеху и замотала головой. — Авалов, ты неисправим! У тебя вообще нет ни капли уважения к другим людям?

— А за что мне его уважать? Он же не ты.

— Ой-ой-ой! — схватившись за сердце, Сашка закатила глаза. — Боже мой! Неужели этот день настал!? Сам Назар Авалов меня уважает! Господи, я теперь твоя должница? А можно я в кабинете повешу рамочку с листом, на котором ты поставишь подпись под строчкой: «Я уважаю Александру Сладкову»? Только умоляю, Назарчик, с датой и печатью, чтобы никто не сомневался в подлинности.

— Сладкова, не перегибай, — рассмеялся я. — Хватит с тебя простой констатации факта. От рамочки твоя гордость раздуется и лопнет.

— Боже мой! — запричитала Сашка с новой силой. — Авалов ещё и переживает за мое здоровье! Срочно вызови мне скорую! Я же сейчас умру от счастья, Гав-гав.

Бросив компанию, с которой приехала в клуб, Сашка увязывается за мной с вполне очевидным намерением — посмотреть на ту, кто потеснил с трона Жанну. Мне смешно от такой странной уверенности, что я не могу просто выкроить вечер, чтобы отдохнуть, но Сладкова права во всем. Я и клубы в последний раз стыковались очень давно, а Эвридика не просто потеснила, она выпихнула всех из моей головы. Провидение или случайность, не знаю, но увидь я ее, даже оставаясь с Жанной, последняя не смогла бы долго удержаться в моем доме. Фиалковые глаза пленили меня с первой секунды и тянули к себе магнитом.

Из колонок в зале танцпола бьют басы чего-то ритмичного, но никто не танцует. Все, как один, смотрят на сцену, на которой извивается в странном и явно не до конца разученом танце девушка в чем-то обтягивающем. Я мельком бросаю на нее взгляд, кривлю губы, не понимая, что могло вынудить Фила с его-то возможностями пригласить для программы настолько непрофессиональный танцовщицу. У той же Китти есть несколько девчонок, занимающихся стрип пластикой в свободное от агенства время. За плюс-минус те же деньги, а то и просто за возможность выступить на публике они бы поставили номер в разы лучше. И профессиональнее.

— Йоу, народ! Ну как вам?

В ответ раздаются редкие хлопки и безжалостные выкрики убираться и не позориться. Полностью согласен с ними, хотя и видел лишь последние секунды «триумфального» выступления.

— Девчуль, без обид, но ты пролетела. Приходи в следующий раз.

Голос из колонок смеётся и продолжает что-то вещать про следующих номинантов в конкурсе, только мне меньше всего интересно происходящее на сцене — взглядом прыгаю по головам, выискивая среди них Эвридику и не нахожу. А потом раздается счёт на немецком и по ушам бьют жёсткие гитарные рифы «Rammstein», выкрученных до предела динамиков. Я оказываюсь слишком близко к одному из них, отхожу чуть дальше, чтобы не оглохнуть и поднимаю глаза на сцену, чтобы прожечь диджея ненавистью. Только взгляд прикипает не к парню за вертушками, а к девушке справа. Рядом с ней ещё две, больше похожие на тени, синхронно повторяющие движения Эвридики. А то что справа танцует она, у меня нет никаких сомнений. Я узнаю цвет ее распущенных волос, пылающих сполохами огня в ярких вспышках светомузыки, и, словно корабль попавший в шторм, иду на этот маяк, расталкивая людей. Недовольные возгласы тонут за спиной, глохнут раньше, чем успеют прозвучать. Я не верю, что под «Rammstein» в принципе можно танцевать, но для Эвридики будто не существует слова «невозможно». Удивительно точные, грубые и рублено-рваные движения на гитарных рифах, так похожие на агонию предсмертных конвульсий, сменяются на припеве в пластичность и хрупкость чего-то из классического и балетного, контрастирующего с голосом Тилля Линдеманна и этим контрастом пробивающего сознание навылет. На щеках Эвридики алым горит румянец, крохотные бисеринки пота на лбу и шее больше похожи на россыпь бриллиантов, а в фиалковых глазах страсть и полное отсутствие страха сцены. Сейчас она танцует одна. Для себя. Для меня. И я даже не зная немецкого могу считать в движениях ее тела строки, которые она хочет мне рассказать — здесь, в этом клубе, городе и мире есть всего одно Солнце. И оно сейчас рвет тучи гитарных рифов своими руками, полосует их взмахами ног, палит, топит сполохами волос, чтобы взойти над горизонтом и занять свое место на небе. И этому ничто не помешает. Нет таких сил, которые могли бы замедлить или отменить его, ее появление. Ведь на последних аккордах Солнце с фиалковыми глазами уже подхватили две тени и подняли выше, чтобы оно смогло сорвать шквал оваций и осветить всех своей улыбкой.

— Она? — голос Китти едва пробивается сквозь рев толпы, и я, не оборачиваясь, киваю. — Не удивлена, Назар. У Жанны не было бы и намека на шанс с ней конкурировать.

— Ни одного, Сладкова. Ни одного.

Мне не нужно уточнять кого из трёх стоящих на сцене девушек Сашка имела ввиду — ответ слишком очевиден и для меня, и для нее. Солнце может быть только одно. Остальные — не больше, чем звёзды, отражающие ее свет.