Фиалковое сердце Питбуля

Лана Муар

«В мире, где балом правит криминал и большие деньги, выживает только сильнейший», – так говорил мой отец. – «Если хочешь быть на вершине, запомни и всегда следуй простым правилам. Правило первое: эмоции – твой враг. Второе: не захламляй свое пространство ненужными вещами. Третье: не верь никому кроме себя». Правила, впитавшиеся в кровь и сделавшие меня тем, кто я есть. А Она – исключение, наваждение и слабость. Звезда в небе, вокруг которой минус четыреста пятьдесят девять по Фаренгейту. Книга содержит нецензурную брань.

4. Эва

Я снова кручу в руках три визитки в блестящем зажиме, найденные в кармане куртки. Кручу и не решаюсь позвонить ее владельцу. Странная оторопь и холодок пробегают по спине, когда в очередной раз «созреваю», что сегодня точно позвоню, и решительно залезаю ладонью в карман за визиткой, чтобы набрать указанный на ней номер.

— Эвка, давай я позвоню, если боишься? — Маня, уже не первый день видящая мои сомнения, подтягивает коленки, обхватывает их руками и осторожно трогает подкладку куртки лежащей на столе. — Дорогущая, наверное.

Киваю невпопад, то ли соглашаясь с ее предложением, то ли предположением о стоимости, и дёрнув подбородком прячу визитки обратно, а саму куртку в шкаф. Вроде бы и сказать спасибо хочется, и ступор накатывает, как в памяти всплывает тот вечер.

«Завтра. После репетиции точно позвоню,» — мысленно киваю своим мыслям и с каким-то облегчением закрываю дверь шкафа-купе, разворачиваясь к соседке по съемной квартире — единственной, кому рассказала о том, что на самом деле случилось. Родителям не скажешь, с ума сойдут раньше. Как сама не свихнулась, не знаю. В памяти — каша из разрозненных картинок, насквозь пропитанных леденящим душу ужасом, лица перекошенные животной похотью, ощущение шарящих под юбкой потных рук и безысходности. А потом две вспышки, снова чьи-то руки, но уже другие, и голос, голос, голос. Он все время что-то спрашивает, я ему отвечаю — все что угодно, лишь бы не видеть те лица. Подъезд, квартира, закрыться на все замки, моргнуть светом…

Манька больше меня ревела на кухне и выпросила на работе целых три выходных, чтобы не оставлять меня одну — побоялась, что я натворю непоправимого. Мне в ее голове так и виделось залезть в петлю, наглотался таблеток или располосовать себе вены. Ничего из этого, конечно, я делать не собиралась. Выревелась, когда спал первый шок, и забралась отмываться в ванную, увидев свои перепачканные ладони. Потом ещё раз, когда допенькала, что не приди ко мне на помощь этот парень со своим другом, три отморозка, увязавшихся за мной буквально от дверей школы, точно сотворили бы то, после чего жить не захочется. И уже с Манькой, вернувшейся со смены и своих занятий. Срезала, называется, на свою голову, пытаясь оторваться, вместо того, чтобы вызвать такси или идти по нормально освещенной улице, и нашла приключений на задницу. Тихий ужас. Передернув плечами, забираюсь на свою кровать и чуть ли не в точности копирую позу Маньки, а она спрыгивает со своей и садится рядышком, обнимая так, будто сможет закрыть собой от дурных мыслей:

— Эва, я теперь тебя встречать буду.

— Мань, ну вот тебе делать больше нечего? Мало своих забот? Через полгорода мотаться станешь?

— Стану. Зато вдвоем не так страшно. И я знаешь как кричу, если что? Всех на уши поставлю!

— Если только, — улыбаюсь, обнимая голосистую подругу.

Что-что, а визжит она по любому страшному поводу, так, что уши закладывает. Сама худющая, как смерть — смотришь, того и гляди сломается, а голосина ого-го! Уговорила как-то раз ее сходить со мной в кино на новую часть «Пилы». Так через двадцать минут нас с Манькой оттуда выпнули поганой метлой как раз за эти самые ультразвуковые визги. Ещё и деньги за билеты возвращать отказались. Обидно, конечно было, но половину слов, которые нам кассирша говорила, я даже не расслышала, а вторую больше по губам прочитала — в голове после Манькиных вокализов звенело, будто там бесконечный склад хрусталя со стеллажами под самый потолок разбивается на мелкие кусочки.

— Только баллончик перцовый тебе все равно купим. И шокер. Я на работе у ребят из охраны спрошу какой лучше взять.

— Ты? Спросишь? На работе? — переспрашиваю, деля предложение на слова, и не верю.

Раньше метеорит шарахнет Маньке прямиком в голову, чем она заговорит с кем-то сама.

— А вот возьму и спрошу! — упрямо твердит она, сжимая маленький кулачок. — Вот прямо завтра выйду на работу и спрошу, — что-то мысленно перебирает, шевеля губами, и уже тише и не так уверенно добавляет, — если на смене не эти будут.

«Эти» — новые охранники, пугающие Маньку одним своим видом. Вроде бы уже прошло достаточно времени с момента их появления в клубе, где она подрабатывает, но к бугаям «вот с такенными плечами» до сих пор не привыкла.

— Спроси, — киваю, соглашаясь, а сама не уверена, что, повторись подобное, успею сообразить его достать.

И снова липкой волной накатывает ужас, от которого ничего не помогает и никуда не спрятаться. Всхлипнув, закапываюсь в Манькиных руках и трясусь зайцем, кусая губы, чтобы не разреветься, а она покачивает меня, спрыгивает с кровати, достает из шкафа куртку, накидывает ее мне на плечи, заворачивая в нее, будто в кокон. Странно, что совсем не помню лица того парня, только его голос и вопросы про морковку и шоколад. Но они, зазвучав в голове, что-то перещелкивают, закрывают собой страшные картинки. Надо позвонить и вернуть куртку. Завтра обязательно позвоню, только страшно, что, отдав ее, не останется ничего, что сможет стирать из памяти воспоминания.

Две недели, потом ещё одна, а куртка все так же висит на плечиках в шкафу. Она спасает меня лучше, чем купленный шокер и перцовый баллончик. Одним своим видом. Я уже запомнила каждый шов, рассматривая ее и пытаясь выудить из памяти лицо парня пришедшего на помощь, но так ничего и не вспомнила. Вместо него все время появляется какое-то размытое пятно, и память никак не хочет наводить резкость. Иногда кажется, что, столкнись я с ним на улице, пройду мимо и не узнаю. Пока не окликнет. Это даже смешно с одной стороны. А с другой… Он мне помог, довёз до дома, дал свою куртку, а я ее не возвращаю и даже спасибо не сказала. Такая вот благодарность. Присвоила себе чужую вещь, а о том, что человеку она нужна, не подумала.

Уже, наверное, в сотый раз достаю ее из шкафа, лезу в карман за визитками, читаю имя и фамилию, Назар Авалов, и все же звоню, не зная что ему скажу и как объясню столь долгое ожидание.

— Слушаю.

Голос в трубке звучит так неожиданно, что у меня язык прилипает к нёбу. Силюсь выдавить из себя хотя бы «здравствуйте», но ничего не получается. А повисшая тишина лишь сильнее сковывает горло.

— Жанна, если это ты, лучше не звони больше. Не испытывай мое терпение. Оно не безгранично. Ясно? Этот номер я тоже заблокирую, в последний раз. Ещё раз наберёшь, разговаривать будем по-другому.

— Здра… — сиплю, еле шевеля губами, больше пугаясь того, что не смогу позвонить, чем тона, с которым говорил Назар. — Здравствуйте, Назар, — все же выдавливаю я и снова слушаю тишину.

— Кто это?

— Эва. Эвридика, — собственное имя получается произнести немногим легче, а в динамике раздается негромкий смех.

— Здравствуй, Эвридика. Извини, что тебе пришлось такое выслушать.

— Ничего страшного. Я, наверное, выбрала не совсем удачное время, чтобы позвонить, — замолкаю, собираясь с мыслями, как лучше объяснить ему кто я такая, но парень, видимо, догадался раньше.

— Хочешь вернуть куртку, Эвридика?

— Да. Вот нашла визитку в кармане… случайно…

Господи, какой бред я несу, чувствуя себя чуть ли не воровкой, только в трубке снова звучит смех и потом вопрос:

— Когда тебе будет удобнее, Эвридика? Назови время и место, я подъеду.

— Может, сегодня? В восемь, если вам будет удобно.

— Хорошо. А где?

— Знаете кофейню «Четыре»?

— Да. В восемь, кофейня «Четыре». Тогда я не прощаюсь.

— До свидания… В смысле, я тоже не прощаюсь, — хочется влупить себе со всей дури по лицу, чтобы перестать морозить чепуху, но мой язык будто решил пожить своей, отдельной от головы, жизнью. Выдыхаю и произношу уже более осмысленное, — До вечера, Назар.

— До вечера, Эвридика.

В трубке звучат короткие гудки, а я смотрю на отражение в зеркале и все же смачно хлопаю себя ладонью по лбу. Позвонила сказать спасибо, называется…

— Я с тобой!

Манька, узнав куда я собираюсь, чуть не бегом летит на кухню выложить купленные продукты, а потом выволакивает из кладовки зонт-трость, хотя на небе нет ни облачка и синоптики в один голос обещали ближайшие несколько дней без осадков.

— Мань, зонт-то тебе зачем?

— На всякий случай, — взмахивает им, будто примеряясь, и сама себе кивает, — Вдруг отбиваться придется, так я ка-а-а-ак тресну! — снова замахивается, изображая, как именно будет бить потенциальную жертву. — Мало не покажется.

— Ну да, — прыскаю от смеха, но отговаривать подругу не отговариваю — бесполезное занятие.

Она с этим «холодным оружием» в обнимку смотрится похлеще любой комедии — кто за кого держится не поймёшь с первого взгляда. Только по боевому настрою в глазах можно угадать, что хворостинка рядом с зонтиком — гроза всех криминальных элементов, а никак не наоборот. Складываю куртку в пакет, стараясь ее не помять, и вызываю такси, больше для того, чтобы не пугать прохожих Манькой Маклаудом, чем из-за боязни дойти до кофейни пешком. До нее ползком можно добраться за десять минут, а на машине и того меньше. Даже таксист удивляется, услышав адрес места назначения, и переспрашивает точно ли нам нужна кофейня «Четыре».

Я занимаю столик рядом с окном, Манька, садится через один, чтобы бдить со стороны, а до восьми ещё минут двадцать — мы вышли слишком заранее. И все это время я думаю о том, как узнаю Назара, если все, что помню, голос. Всматриваюсь в подъезжающие машины и вздрагиваю, когда рядом возникает мужская фигура и опускается на стул напротив.

— Добрый вечер, Эвридика. Это тебе.

Мой взгляд прилипает к букету из морковки, на губах возникает глупая улыбка, расплывающаяся шире от негромкого:

— Улыбка девушки с таким именем — невероятное сочетание.