Ты моя пара!

Лана Морриган, 2022

У меня есть всё, о чем может мечтать каждая девушка. Красавец-жених, свадебные хлопоты и планы… которым сбыться не суждено. Мой принц оказался чудовищем в человеческой шкуре! Но спасаясь от него бегством, я попадаю в лапы самого настоящего зверя! Новый босс смотрит так, словно хочет меня съесть. Носит бороду, пытаясь скрыть свой возраст и держит в офисе волка, а я… Я забываю как дышать, стоит этому загадочному мужчине оказаться рядом.

Глава 10. Женя

Из коридора слышны удаляющиеся шаги. У меня не больше минуты. Я поднимаюсь. Не буду обуваться, возьму только сумочку, в ней паспорт, телефон и немного налички.

Корю себя за то, что не развернулась и не ушла сразу, а стояла, словно загипнотизированная, наблюдала, как теряю близких людей.

Мне удается проскочить незамеченной мимо гостиной. Тихие хлопки босыми ступнями кажутся оглушительными. Беру сумочку и ощущаю на себе взгляд. Все мышцы сводит от напряжения.

— Куда ты собралась?

Мужской голос спокоен. Милосердов чувствует себя уверенно. Он не подходит ко мне и не пытается развернуть к себе — наблюдает.

— Хотела взять телефон, — вру и надеюсь, что мой голос не дрожит, предавая. — У меня болит рука.

Говорю чистую правду. Боль ощутила, когда выставила левую руку перед собой, удар пришелся на нее. Не поворачиваюсь, открываю сумочку достаю телефон, а сама прячу паспорт за тарелку для ключей.

— Что с твоей рукой? — интересуется участливо. Герман приближается, протягивает раскрытую ладонь. — Покажи, — я демонстрирую кисть, на глазах сустав наливается краснотой. — Идем. Ушиб, — констатирует, бегло взглянув.

Меня усаживают на стул в кухне, Герман достает лед, выбивает прозрачные кубики и складывает в пакет. Обматывает полотенцем, протягивает.

— Приложи.

Что мне остается? Да только выполнять сказанное, тщательно подбирать слова в разговоре, не провоцировать и ждать, что представится возможность сбежать.

Мужчина мягко забирает телефон из здоровой руки, кладет его на столешницу, отодвигая дальше от меня.

У меня горят губа и щека, саднит затылок, боль в руке с каждой минутой становится ощутимее.

Милосердов открывает холодильник, интересуется:

— Ты голодна?

Мне не хочется есть, не хочется пить, пульсирует лишь одно желание: вернуться на полгода назад и ни за что не принимать приглашение на кофе.

— Нет.

Он достает контейнеры с едой, накладывает в большую тарелку щедрую порцию, ставит разогревать.

— Ты убедилась, что Танюша тебе не подруга? — интересуется будничным тоном, сервируя стол на одного. Стелет салфетку, кладет нож и вилку, наполняет соком два стакана, один ставит себе, второй напротив меня.

— Убедилась.

«А еще убедилась, что человек, клявшийся мне в вечной любви, оказался настоящей мразью», — этого я не говорю вслух.

— Это хорошо, — он тщательно измельчает мясо на маленькие куски, откладывает нож, накалывает на вилку кусочек и протягивает мне. — Ешь, тебе нужно выпить обезболивающее, лучше этого не делать на пустой желудок, — я покорно открываю рот, жую. — Пойми, все, что сегодня произошло, к лучшему. Мы оба поняли, что отношения в любой момент могут быть разрушены. А это значит что? — отпивает глоток сока и смотрит, ожидая от меня вопроса.

— Что?

— Что их нужно беречь. Любые отношения нужно беречь, родная. Тем более те, в которых люди любят друг друга. Ты же меня понимаешь? — и вновь взгляд, полный ожидания.

— Понимаю.

Мне ничего не остается, лишь соглашаться. Он же безумец! Тронутый на всю голову безумец! Опьяненный деньгами и безнаказанностью.

Я жую очередной кусочек мяса, Герман наклонятся, подносит бокал с соком к моим губам:

— Выпей. Сейчас таблетку дам, — достает аптечку. А мой взгляд падает на тяжелый графин. — Держи. Как рука?

Я глотаю таблетки. К покраснению прибавляется отек и проступает синева.

— Болит.

— До свадьбы заживет, — улыбается он своей шутке. — Никогда не понимал этой поговорки, — фыркает и продолжает меня кормить. Заканчивает с обедом и пододвигает стул вплотную к моему. — Женя, родная, надеюсь, мы поняли друг друга? И ты не станешь ставить мелкие обиды выше нашей любви и нашего будущего, договорились?

Теплая ладонь гладит мою спину и притягивает к себе, вынуждая положить голову на мужское плечо.

— Конечно.

Хочется выть от отчаяния. Невольно я вспоминаю разговор с девчонками. Предостережение, высказанное Леной, мне казалось таким глупым и далеким. Ведь в нашей голове плохое случается с кем угодно, но только не с тобой.

— Все же не нравится мне рука. Переоденемся, и я отвезу тебя, пусть посмотрят.

Герман не оставляет меня ни на секунду. Я ощущаю себя куклой. Он усаживает меня на кровать, сам же стягивает домашние штаны и футболку, переодевается в рубашку и брюки. Помогает обуться, выбрав для меня балетки.

***

Мы входим в приемный покой, Милосердов держит меня за руку, переплетая наши пальцы. Обаятельно улыбается медсестре:

— Есть кто-нибудь, кто сможет посмотреть руку моей невесте?

— Вам придется подождать.

Девушку не подкупает лучезарная улыбка, она указывает на стулья вдоль двух стен. С обеих сторон сидят люди, ожидая приема.

— Вы не поняли, нам срочно.

Я вижу, как красная купюра, свернутая вчетверо, ложится у стационарного телефона.

Девушка накрывает деньги карточкой:

— Сейчас уточню, есть ли у доктора свободная минутка. Вы присаживайтесь.

— Потерпи, родная, нас быстро примут.

Крепкие объятия стискивают мои плечи. Мужские губы целуют волосы, а я замечаю свое отражение в обшарпанном зеркале напротив. Обескровленные губы подрагивают. Испуг делает мои глаза еще больше, я всматриваюсь в лица сидящих напротив, ища поддержки и спасения. Герман спокоен, зарывается носом в мою макушку, шепчет:

— Я тебя люблю. Очень сильно люблю. Не забывай об этом.

Слова наполнены большим смыслом, чем простая поддержка и выражение чувств: они обрекают меня.

Спустя десять минут прохлада кушетки отвлекает от боли. Герман просит врача выйти на минуту для разговора, оставляя меня одну в кабинете, выложенном белым кафелем. Врач — мужчина лет сорока пяти — со скрежетом пододвигает металлический стул ближе:

— Показывайте.

Я бережно выпускаю левую руку из объятий.

— Ну тут все понятно. А с лицом что? — берет меня за подбородок и разворачивает к свету.

— Я же вам рассказывал, — отвечает за меня Милосердов. — Запнулась о прикроватный коврик. До чего же ты у меня неуклюжая, — произносит он с нежностью. — Как вы думаете, бригаду скорой помощи можно вызывать заранее? У нас скоро свадьба, а там столько опасностей, чего стоит первый танец молодых, — Герман источает обаяние.

— Еще где-то травмы?

— Нет, откуда, — за меня отвечает Милосердов. Я подтверждаю молчаливым кивком слова. — Она бы сразу мне сообщила.

— Возможно, ваша невеста находилась в шоке. Боль может прийти не сразу, — врач выжидающе молчит, давая мне возможность ответить. По его взгляду я понимаю, что он не верит словам Германа.

— Нет, только рука, — говорю я.

— Идемте, отведу на рентген. А вы останьтесь и заполните пока документы.

— Заполню позже. Сейчас главное — помочь.

Герман не отстает, идет рядом, подбадривая и обещая, что будет все хорошо — убедительно играет роль заботливого и взволнованного жениха.

— Вы куда? Это рентген-кабинет. Ждите в коридоре.

Лаборант плотно закрывает дверь, отрезая меня от Германа. Женщина в голубом медицинском костюме помогает надеть свинцовый фартук.

— Как же так? — спрашивает она громко и сокрушенно качает головой. — Не зима, чтобы поскальзываться.

— Споткнулась, — повторяю легенду Милосердова.

— М-м-м. А лицо? — слышу щелчки застежек.

— Задела кровать, — отвечаю заведенной куклой.

Она усаживает меня на стул, наклоняется, поправляя руку:

— Девочка, — шепчет расторопно. — Ты только скажи, Игнат Вадимович вызовет полицию. Знаешь, сколько таких, как ты? Нельзя спускать рукоприкладство!

— Я не понимаю, о чем вы.

И именно сейчас мое волнение находит естественный выход: в слезах. Крупных и горячих.

— Сейчас толкнул, а завтра…

— Вы ошибаетесь.

— Не бойся. Ему, — указывает на закрытую дверь, — вряд ли что будет. Но тебя отвезут туда, куда попросишь.

— Вы ошибаетесь, — повторяю я, сглатывая комок. Здоровой рукой вытираю слезы.

— Не шевелись, — медсестра уходит, щелчок. Возвращается, меняет положение руки. Еще щелчок. — Девочка, ты не передумала? — протягивает бумажный платок. — Еще не поздно вызвать полицию.

Я благодарю, покорно жду, когда с плеч спадает тяжесть фартука.

Полиция. Мне становится смешно. От нее я ожидаю помощи меньше всего.

— Ох, Женечка, — Светлана Васильевна, мать Германа, ожидает вместе с сыном у двери кабинета. — Гера позвонил, и я сразу приехала, — слышу, женщина недовольна. Быстрый профессиональный взгляд окидывает меня. — Болит?

В очередной раз у меня нет возможности ответить. Выходит лаборант и протягивает снимки, притормаживает, замечая Светлану Васильевну. Строгая прическа, насыщенно синий китель, прямая спина и сильный взгляд выделяют ее из общей массы людей. Женщина, которая по факту владеет нашим городком. Ее не знает в лицо только слепой. Лаборант смотрит на меня с нескрываемым сочувствием.

— Благодарю, — Герман забирает снимки.

Светлана Васильевна приобнимает меня за плечи, разворачивает, увлекая в процедурную.

Через час мы выходим на свежий воздух, где нет зловония лекарств вперемешку с естественным запахом людей, парфюма и хлорки.

Повязка мешает, фиксируя левую руку. Я пытаюсь почесать плечо.

Светлана Васильевна отпускает служебную машину и едет с нами, сев на заднее сиденье автомобиля.

— Герман, нам с Женей нужно поговорить. Будь добр, когда мы приедем к вам домой, оставь нас одних.

Весь остальной путь мы проводим в молчании, тишину нарушают частые звонки Светлане Васильевне, но она сбрасывает вызовы

— Я схожу в аптеку и за кофе, — сообщает Герман, помогая мне снять обувь. — Скоро вернусь. Тебе как обычно? — интересуется.

А моя голова готова взорваться! Он улыбается мне, придерживает за локоть, вот так просто, словно ничего не произошло. Кажется, что я схожу с ума. Так не бывает… так не должно быть. Неужели у этого человека нет никаких рамок? А если и есть, то его мораль перевернута с ног на голову.