C Ближнего Неба

Лазарь Соколовский

Эта книга раздумий зрелого человека о собственном пути, судьбах предшественников, написанная на очередном рубеже испытаний для страны, отношение к которой не может быть определено настойчивым влиянием извне. В этой книге, как и в предыдущих книгах автора, больше вопросов, чем ответов. Возможно, это будет интересно читателю.

Последняя (?) жертва

(обращаясь к Еврипиду)

Поэт мой, уже мы зашли за экватор

в наивной попытке сыграть в перемены,

сумеешь подвигнуть ли амфитеатр

последнюю жертву не выдать на скену

(божественный замысел — тайна), прикрыть

хотя бы каким-никаким покрывалом?

Все тоньше и тоньше трагедии нить

прорвавшись в эксоде ссучится в начало?…

***

Где ветер ломает привычный размер

бумажной деревни, суконного града,

деревья склоняются выей к земле

ноябрьским колючим, сухим листопадом.

Дороги на Трою тогда не сыскать,

девицей пока не умаслишь Борея,

и здесь не родитель решает, не мать —

ужели под нож обрекается шея

дочерняя, нежная, та в завитках,

слезами смущала что даже Атрида —

отца больше? воина? «Пусть вертопрах

гуляет в Пергаме… пошла б ты, Авлида!»

Ужели волны — красоты перекат

(груди или бедер) есть повод для бойни…

«Пошла б ты, Авлида!» Но войску назад

не двинуть никак, хотя много б достойней:

не топтано было б голов и травы,

о, сколько!.. и все возвратились живыми…

Что сонмы годов ни промчались — правы

лишь войны да в лаврах дошедшее имя

вождя мясорубки, что с темной толпой

грабителей в эпосе был пересказан.

Так в мифах еще появился герой,

с дочерней и прочими жизнями связан

в осеннюю смутную, стылую рань

в пылу озорных политических бредней.

Ифи… Ифиге… Ифигения, стань

хотя бы последней овечкой… Последней!

Последней?.. Усталый спускается хор

(и зрители свыклись!) с кровавой орхестры.

Зачем, Еврипид мой, ты впал в перебор

не матриархата? Взамен Клитемнестра

смолчит, перетерпит, смирится?.. Умри

надежда на мир, коль такою ценою

оплачен, где войны не вне, а внутри

бушуют, и нет нам, пассивным, покоя

ни в эту прогорклую осень, ни в ту,

не гонят ладьи где ветра напопятный,

где жертвой уже не унять маету

трагедии общей — троянской и братней,

что, мстя за отца, убаюкает мать

и, спрыгнув с ума, обнадежит Эриний…

О, Боже, ужель все ломать да ломать

по смутной какой-то, по бабьей причине,

по версии: выплеск страстей — красота

Еленья? ничья? так спеши домогаться!

Ты тоже прекрасна, но все же не та,

заложник каких-то иных мотиваций

всесильных-всевышних… Абсурдный, увы,

античным поэтам сей промысл неведом.

Докатятся ль грозы войны до главы

системы иной? Эписодии следом

сыграют актеры, самою судьбой

что призваны истину гнать понаршку,

как гонят невест — женихов на убой

куда-то опять… Все прикроет обложка

иль занавес. Дело одной лишь семьи —

языческой, нашей — чей окрик победней?

Ифи… Ифиге… Ифигения и

иные лилейные девы — в последний?

***

В ноябрьскую терпкую, липкую рань

леса осеняет предчувствие горя —

заменит тебя белоснежная лань,

как вскинется жертвенный жадный топорик?

Проснется Природа — Диана? Проспит?

Елена вернется в замужнюю Спарту?

Не старый, так новый споет Еврипид

спасенье ребячье? Дождемся ли марта

веселого, где диктатура сдает

и наша былые свои полномочья?

Ифи… Ифиге… Ифигения, счет

оплачен! Лишь осень разодрана в клочья…