Спасти внутреннюю Японию

Кирилл Сергеевич Вавилон

Если вы не прочитаете книгу, то я ничего с этого не потеряю. Потеряете вы для самих себя. О чем эта книга? О жизни. Япония это созданное мною понятие. Это новое семантическое значение, в которое входят такие вещи как: честь, воля, сила,африканское итуту – сила вождя и пр. Я покажу вам, как можно эту Японию спасти внутри маленького человека, чтобы перестать быть маленьким человеком. Если вы хотите найти что-то принципиально новое, то это для вас. Книга содержит нецензурную брань.

№7 «Летел и Таял»

Листья совсем опали, наступила чреда морозов. На улицу я совсем перестал ходить, закрылся в себе. Занимался, как говорил мне дедушка, потому что он, помимо нашего разговора, старался раз в неделю заезжать и проверять, как там мои дела. Я работал над собой и чувствовал, как окреп, но дед говорил, что месяц — это ничто. Я должен заниматься всю жизнь и даже больше.

Однажды я проснулся, но глаза не открыл. Лежал на спине с закрытыми глазами и мне так сильно захотелось подорваться и побежать. Я, видимо, не отошёл от сна, во снах я всегда ходил, а не ездил на коляске. И тут я понимаю, что это реальность, и в ней ходить не смогу, а только ездить на долбанной, ржавой, старой коляске, и так всю жизнь. И мне стало до того тошно, до такой степени противно за своё существование, захотелось, как масло на сковороде, расплавиться прям на кровати и впитаться в одеяло и матрас. Фу! Какое же гадкое моё существование, я почувствовал себя грязным и липким. Мне захотелось отыскать озеро, прыгнуть туда и не выплыть никогда. Страшно, невероятно страшно жить и так гадко быть собой, каждый день быть собой. Это скучно. Мне очень сильно захотелось выйти на улицу, я здесь задыхался, стены сжимали меня. «Шесть стен монотонного куба, сторожат добровольного раба».¹

Я вырвался из постели, накинул одежду, прыгнул в коляску и ринулся уже к входной двери, как вдруг вспомнил о реальном положении вещей. Инвалиды не могут сами спуститься со второго этажа. Не придумали еще в наше время такой возможности, мы не можем никак съехать на колясочке по этим ступеням. Я побежал за отцом, я знал, что он не откажет. Оторвал его от телевизора и попросил просто вывезти, просто вывезти меня на эту чертову улицу, я посижу возле лавочки у подъезда и позову его в окно. Удивительно, но за все мои двенадцать лет я так никогда не делал. Отец с недоверием на меня смотрел, кривил лицо, поднимал брови, чесал уши, презрительно обнюхивал меня. В конце концов он сдался, накинул куртку и повёз меня вниз.

— Папа, когда-нибудь я сам спущусь отсюда, вот увидишь.

— Я знаю, сынок. Это будет в недалёком будущем.

— Я слышу в твоём голосе нотки уверенности. Ты даже в этом не сомневаешься?

— Любой нормальный человек должен сомневаться во всём, что он делает.

— И всё-таки?

— Я верю в твою силу.

Он спустил меня, покурил и ушёл. Снег уже лежал на земле и на крышах домов. Он был чисто белый и это меня так забавляло. Девственный снег, нетронутый снег. Я покатил коляску дальше, белые мухи хрустели под моими колёсами, он был глубокий. Покатил себя дальше, где он лежал идеально ровным, не было ни единого следа. Я крутил колёса и с каждым разом они крутились всё тяжелее и тяжелее. Месяц назад, с большой вероятностью, я бы не смог проехать там, где уже стоял. Я любовался этим снегом. Нагнулся за щепоткой, он таял в моих руках. Поразительно, но я никогда не игрался в снежки. Сделал катышку и кинул её вперёд. Катышка покатилась и стала больше. Мне это так понравилось, я расплывался в улыбке. Был такой морозный воздух и вокруг ни души. Как же прекрасно, я дул вперёд и изо рта шёл пар. Вскоре мои руки и пальцы на ногах замёрзли. Я повернул коляску вправо, чтобы поехать обратно, но она меня не слушалась. Я крутнул её сильнее, но она сдвинулась лишь на сантиметр. Недолго думая, я крутанул её еще сильнее и… упал в снег. Меня охватила паника, лицо покраснело, я пытался карабкаться по этому снегу, чтобы залезть на коляску, но руки отмёрзли и не хотели сгибаться. Я не мог достать до ручки коляски и паниковал еще сильнее. В нескольких метрах от меня шёл взрослый мужчина с детьми, он был на таком расстоянии, что не видел меня, но если бы я крикнул, он бы заметил и, наверно, подошёл бы ко мне. Но я не крикнул, я не буду унижаться и просить о помощи. Повернулся на спину и лёг. Руки были в снегу и одежда тоже. Мне так холодно, я пытаюсь сжимать руки, но они совсем меня не слушаются. Я чувствую, как отнимается моё тело и понимаю, что это конец. Я замерзну тут до смерти. С одной стороны, смерть невероятно глупая. С другой же стороны, всё так и должно закончиться. Интересно, как там наверху? Действительно ли невозможно оттуда вернуться? Или может просто никому не хочется? Мысли о смерти забавляли меня и я поскорее хотел умереть. Действительно ли души отлетают на небо? А ад? Могу ли я попасть в ад? Жан-Поль Сартр писал, что ад — это другие. А рай тогда что? Тоже другие? А если…

— Мишаааа. Миииишаааа, где ты? Миииишаааа, сынооок? — Слышится крик отца. Я представляю, как он испугался, что его сын инвалид вышел один единственный раз без присмотра и пропал. Мне стало тошно. Откуда-то взялись силы в руках и я, как раненный зверь, из последних сил, что есть мочи, поднял своё тело руками и прополз на них, будто на ходулях. Раз-два-три и пошёл, словно на рысях. А тем временем всё доносились крики отца, они уже перешли из злого крика, в жалобный. Он кричал: «Миша-Миша-Миша», — и в его крике я слышал жалость. Жалость к себе, жалость ко мне, жалость ко всему в округе. А я всё старался, его крик давал мне силы. Я выбирался из этого капкана. Крик уже становился воем, диким воем. Он был в бешенстве, оно переплеталось с жалостью и скорбью. Я слышал, как его вопль доносился то сзади меня, то спереди, а потом сбоку. Он бегал и искал меня, а я всё пытался и пытался… и не смог. Я облокотился локтем об кресло и крикнул:

— Папа, я тут, папа. — Он мчался на мой звук, словно поезд. Он рвался к своему сыну-инвалиду, который звал его на помощь. Мне кажется, в этот момент, если бы ему кто-то помешал, он бы разорвал руками, вцепился зубами в глотку, вырвал кадык, растоптал его ногами и мчался дальше.

— Сынок-сынок, сыночка! Мой дорогой, мой любимый, — он чуть ли не плакал, — я так испугался. Как же так? Ты весь мокрый лежишь на этой земле. Ты простудишься, господи, Анжела меня убьёт.

— Папа, никому не говори. Пожалуйста. — Я шептал это только лишь губами ему на ухо. Он меня схватил, положил на плечо и нёс, а в другой руке тащил коляску.

— Но как же, что я скажу, ты весь мокрый?

— Скажи, мы в снежки игрались и заигрались. Что угодно, папа, но только не это. Я не переживу такого позора.

— Брось, сын, это не позор.

— Позор, отец, я инвалид. Папа, я не хочу так жить, почему, почему всё так складывается? Это несправедливо. Года проходят, а ничего не меняется. Я не могу! Ты слышишь? Я не могу смириться с этим, никак, папа. Не надо, пожалуйста, не надо ничего говорить. — И я заплакал, он слышал мои всхлипы, поставил коляску рядом и начал гладить меня, словно маленького ребёнка, у себя на плече. Он покачивал, как будто мне три года и шептал на ухо, что всё будет хорошо, как он меня любит, как мы вместе преодолеем все трудности.

Примечания

1

Группа «Поток» Песня «Шесть стен»