Предел погружения

Ким Корсак, 2020

Адмирал, уставший от выходок своего племянника-студента, отправляет его на подводную лодку, которой предстоит трудный поход в Арктику. Три месяца во льдах – достаточный срок для перевоспитания. Но с самого начала всё идёт не по плану, и впору схватиться за голову… Содержит нецензурную брань.

Глава 6

— Разрешите?

Сашка поднял глаза от своей тарелки, где борща оставалось на донышке. Перед ним стоял с подносом незнакомый офицер — кремовая рубашка с иголочки, разглаженный воротничок, ровный пробор. Офицер улыбался: не той залихватской улыбкой с искрящим в глазах весельем — на грани то ли придури, то ли тоски, которую он часто видел у подводников и которая вызывала в нём смутную тревогу, не бессмысленной военно-строевой улыбкой, а спокойно, по-человечески.

— Садитесь, пожалуйста, — Сашка улыбнулся в ответ. Он ходил есть с первой сменой и уже различал в лицо большинство офицеров, наведывавшихся в кают-компанию вместе с ним, но эти правильные точёные черты, кажется, видел впервые. Он бы запомнил.

— Меня зовут Олег Максимович, можно просто — Олег, — офицер поставил перед собой тарелку борща, потянулся за ложкой. — Очень рад с вами познакомиться.

— Я тоже рад, — Сашка удивленно скользнул взглядом по погонам собеседника. Капитан второго ранга. Кто же он, командир боевой части? Какой? Вечно они у него в голове путались… — Я Саша.

— Как вам у нас, Саша, трудно? — Олег потянулся за солью, широкая белая кисть блеснула обручальным кольцом. Сашка пожал плечами:

— Стараюсь привыкать.

— Как ваше горло, не болит?

— А, это… — он махнул рукой. — Пустяки, давно прошло.

— Может, и пустяки, — Олег задумчиво покачал головой. — Но мелочи часто оказываются первыми шагами на пути к настоящим издевательствам. Если кто-то плохо обращается с вами, Саша, относится к вам без должного уважения, вам достаточно написать рапорт на имя командира. Или на моё имя — в Особый отдел. Мы немедленно примем меры и накажем виновного.

Сашка подпер щеку ладонью. Борщ кончился, пора было приниматься за котлеты, а слова Олега плохо укладывались в голове и мешали сосредоточиться на еде.

— Так ведь я и не питомец, чтобы со мной «обращаться», — он смущённо хмыкнул. — Я знал, куда я иду — на подводную лодку. И что мне надо будет играть по правилам, которые на ней приняты, тоже знал. Ничего плохого ведь не случилось, пошутили — и пошутили.

— С шуток всё обычно и начинается, — Олег удручённо покачал головой. — Хуже всего то, что люди молчат до последнего. Кто-то боится, кто-то не хочет беспокоить старших по званию, кто-то изо всех сил пытается сохранить лицо и надеется, что станет в коллективе своим, если выдержит все издевательства. Саша, — мягко, проникновенно сказал он, — не нужно стискивать зубы и терпеть. Тем более, вы гражданское лицо, ваш родственник — адмирал…

До Сашкиной спины будто кто-то дотронулся холодными сырыми лапками. Он выпрямился на стуле.

— А причём здесь мой дядя?

— Ни при чём, — Олег развёл руками, — я лишь подчёркиваю, что у вас есть все возможности для защиты. И Особый отдел всегда поддержит вас.

— А на меня кто-то нападает?

— Во всяком случае, шутка была опасной. Неразбавленный спирт мог повредить вам горло, пищеварительную систему. Вашим товарищам следовало подумать об этом.

Сашка молчал, вертел в ладони кусочек хлеба. Смотрел на Олега. На розовый, энергично жующий рот, на матово-гладкие щёки без тени бледности, на ясные синие глаза под тёмными бровями вразлёт.

Готов защитить. Цепко слушает, внимательно, не то что все — даже командир если с тобой и поговорит, то разве что на ходу, куда-то торопясь, кому-то отвечая…

Сашка положил хлеб.

— Каким товарищам? Я сам.

— Сами?

— Они похожи на вид. Спирт и минералка. Вот и взял не тот стакан.

Он взял вилку, нож, принялся резать котлету. Олег вздохнул.

— Понимаю. Я всё понимаю, Саша. Просто — помните, я всегда готов вас выслушать.

Так себе котлета. Не прожарили. А вот с борщом кок молодец, борщ удался на славу — разве что сметаны бы побольше.

Олег, впрочем, ел горячее с не меньшим аппетитом, чем первое. Ну настоящий образец чекистской стойкости и неприхотливости в быту, чтоб его.

— Илюха, не спишь?

Тёмный стриженый затылок приподнялся на верхней койке, и Артур обрадовано кивнул, прикрыл за собой дверь.

— Дай водички глотнуть, что ли. Нельзя, нельзя человека на подводной лодке заставлять столько говорить — я думал, у меня горло высохнет нахер.

Илья спустил ноги, соскочил вниз.

— Щас, где-то тут была, — нагнулся к тумбочке, принялся шарить. — А чего болтал-то? Я думал, болтать — дело замполита.

— Только замполита мне и не хватало, — Артур провёл рукой по взмокшим волосам. — Сначала всё утро до меня доёбываются, почему вода не греется. Пожрать не успел — беги исправляй. Ладно, лезем, разбираемся, крутим где надо. Вода наконец идёт горячая. Иду к себе, надеюсь поспать на боевом посту хоть полчаса — а мне Ляшко цветомузыку с лампочками устраивает. Знаешь Ляшко?

— Это который на учебной тревоге головой стукнулся?

— Он по жизни стукнутый, — вздохнул Артур. — Прикинь, на вахте закоротил автоматику — чтобы каждый час в отсек не спускаться, не проверять. Сидит и дрыхнет. А я смотрю — что-то я старые показания сбрасываю, а лампочка всё равно горит! У него десять раз в отсеке что-нибудь заискрит, а мы и знать не будем, пока жопа не накроет. Лампочка-то горит — отсек осмотрен!

— Вот долбоклюй, — Илья подбросил в ладони бутылочку. — Пить-то будешь?

Артур забрал у него бутылку, жадно глотнул раз, другой, третий.

— Уф, — утерся ладонью. — Я его и в хвост, и в гриву, а он стоит, глазами лупает. Телёнок, бля, молочный.

— Командиру-то доложил?

Артур махнул рукой, поморщился:

— Сильней, чем я, командир его всё равно не выебет. Какой смысл тащить наверх дерьмо, которое можешь расхлебать сам?

Илья усмехнулся.

— Жалеешь ты их. А они тебя не пожалеют, вляпаешься по самые яйца.

Артур устало засмеялся. Возражать было лень.

— Журналист ещё этот, — он поднёс ладонь ко рту, зевнул. — Понаберут детей на флот… хосспади… — зевота так и не уходила, выворачивала рот, — а молока не завезут…

— А что журналист? — Илья покосился на него с любопытством. — Тупит?

— Да не сильно для гражданского, — Артур пожал плечами. — Просто я как представлю, сколько мне с ним ещё ебаться…

— А чего ебаться-то? Сказал тебе старпом научить его в ПДА включаться и гидрокостюм надевать. Научится — и гуд бай.

— На кой журналисту гидрокостюм, если он понятия не имеет, как выходить из лодки под водой? На кой ему ПДА, если он при пожаре от ужаса про него забудет? Когда я приду к старпому на доклад, он скажет мне учить его дальше. Да если и не скажет, всё равно придётся учить. А то размажет его случайно по переборке, вину на командира свалят — и на меня заодно.

Помолчав, Артур покосился на тумбочку журналиста, на коричневый томик стихов, заложенный карандашом.

— Где он, кстати, сейчас?

— К акустикам, кажется, пошёл. Или к штурману. Материал для статьи, наверное, собирает, — хмыкнул Илья. — Так-то он ничего, тихий. Сидит на коечке, что-то в блокноте корябает. Вопросами не доёбывает, не истерит. Я думал, будет хуже.

— Это ты его не видел, когда он спирта хлебнул, — хохотнул Артур. — Глазищи в пол-лица, руками машет… Чуть не посшибал тут всё.

— А ты его напои ещё чем-нибудь, хоть керосином, — глаза Ильи блеснули. — Глядишь, он побежит к командиру просить себе другого наставника по борьбе за живучесть.

«Каштан» со вздохом проснулся, щёлкнул и заголосил:

— Комдива-три — в четвёртый отсек.

Артур вскочил, пэдэашка больно хлопнула по бедру — он потёр его ладонью.

— Ну вот опять. Ни сна, ни отдыха измученной душе!

— Поэтично. Откуда это? — поинтересовался Илья, с довольным вздохом вытягиваясь на журналистской койке.

— А хуй знает. Давай, побежал я.

Через двести миль сбавим ход и будем ползти тихонько-тихонько. Вот здесь… да, вот здесь войдём в слой температурного скачка, здесь никто не услышит. А вот дальше нужно уходить вниз, очень круто вниз, на двести метров как минимум. И слушать море. Ждать.

Если в штабе флота с расчётами не ошиблись, ждать придётся недолго. Крейсер появится — сразу его засечём. Тут уж прицепимся, как рыба-прилипала, пойдём дышать ему в брюхо. Не почует. Ни за что не почует, если только их акустик не умеет слышать, как трава растёт.

Хотя, разумеется, с нашим-то везением именно такой нам и попадётся — единственный на весь натовский флот. И тогда охота начнётся уже на нас. Сядут на хвост, вцепятся — попробуй стряхни. Вот и прыгай с тридцати метров на триста, виляй кормой и надейся не опозориться перед командованием на старости лет.

Сорок пять, конечно, так себе старость, но когда в отсеках кислород на полпроцента падает, еле ноги таскаешь, как дед девяностолетний. И брюзжать тянет точно так же. Матросы слишком медленно шевелятся, старпом невыносимо громко смеётся, а замполит… одно слово, замполит. И ты молчишь, цедишь приказы как через сито: одно лишнее слово — и из тебя польются словесные помои. Потом датчики кислорода перестают аварийно мигать, ты дышишь, дышишь и думаешь: а чего ты, в самом деле, бесился?

А гражданский на борту — это и вовсе тысяча и один новый повод для гнева и ярости. Надо к химикам, что ли, сходить, предупредить их основательно: не дай бог кислорода окажется меньше, чем надо — он, командир, устроит им взрыв без всякого реактора.

— Тащ командир, прошу разрешения в центральный!

Матрос Колмаков вытянулся в дверях с дымящимся стаканом чая в руке. Из первогодков, месяца два назад на лодку попал — ишь, как голос звенит, весь подобрался, подбородок ввысь.

— Заходи, — Кочетов подвигал затекшими плечами, сводя лопатки. Прокашлялся в кулак. — Чай-то кому?

— Так вам, тащ командир, — матрос глянул на него удивлённо.

— Мне?

— Так точно. Старшина Палий приказ передал — он с вахты сменился и сразу сказал чаю вам принести…

Рука в промасленном рукаве протянула ему стакан, и он машинально взял его, поставил на пульт.

— Спасибо, боец, — Кочетов покосился на растерянного матроса, — свободен.

Он повернулся в кресле, разглядывая невинно-равнодушные лица подчинённых: все при деле, никто ничего не знает.

— Хотите, чтобы я потихоньку свихнулся? — осведомился Кочетов. В глотке вновь закололо, пришлось отхлебнуть из стакана и понизить голос. — Сначала я не помню, как распоряжался насчёт чая, потом вы пускаете ракеты по Вашингтону и уверяете, что я приказал?

Старпом в своём кресле сердито крякнул.

— Лучше пей, Роман Кириллыч. Не умеешь сам о себе подумать — радуйся, что мы это делаем иногда. Ты к доктору хоть заходил?

— Палыч, — он поморщился, глотнул ещё, — какой доктор? Ещё на простуду время тратить.

— Тем более, пей, — старпом покачал лысеющей головой. — Простуда простуде рознь. Беречься надо.

— Ты кого цитируешь сейчас, свою жену?

— Моя Валя уж точно о здоровье знает побольше тебя, тащ командир. Знаешь, какой она мне бальзам настаивала с мятой, спиртом и мёдом? За полдня температура спала, я наутро бегом бежал на корабль — свежий, как младенец. Вот сейчас бы…

— Тащ командир, шум по пеленгу тридцать. Цель надводная, приближается.

Ага. Вот оно.

— Классификация?

— Десантно-транспортный корабль, предположительно типа «Фудре».

— Погружаемся на глубину сто, дифферент семь на нос, — Кочетов придвинулся ближе к пульту. — Приготовиться исполнить режим «Тишина».

Похоже, за эти полторы недели он настолько привык к ровному размеренному гулу за стенкой и под ногами, что теперь, когда гудение слышалось совсем негромко, чувствовал себя непривычно. Лодка затаила дыхание, лодка шла осторожно, и он словно ждал чего-то вместе с нею.

Карандаш с тихим шорохом скользил по бумаге. Сашка старался припомнить как можно явственней потемневшие доски пирса внизу, стеклянно-серую воду, наваливающийся прибой в лохматых гребнях бурунов, черную горбатую спину лодки. И сверху — клочья облаков, сквозь которые то просвечивают золотые блики, то вновь гаснут.

Это бы всё в цвете, конечно, но не потащишь с собой альбом и краски на подводную лодку. Ничего — вот вернётся, и можно будет повторить акварелью, положить лёгкие мазки там, где приходилось прорисовывать штрихами — а дальше вода всё сделает сама, растекаясь, смешивая тона, и море под бортом непременно получится того самого серо-чёрно-синего оттенка с металлическим отблеском, какой он помнит.

Ещё были чайки, видимо-невидимо чаек, они спускались почти к самой воде и взлетали резко, заворачивая на круг. Интересно, когда же лодка выйдет на поверхность и он снова сможет посмотреть на небо, на морскую гладь. По идее, им же надо запас воздуха пополнять, да?

Дверь открылась тихонько, вошёл Илья. Расстегнул робу, сбросил её, оставаясь в футболке. Подумав, стянул и её.

— Уф, упахался. Тебе в свитере-то не жарко, журналист?

— Если бы пришлось тяжело работать, наверняка снял бы, — он пожал плечами.

— Да на тебя как ни взглянешь, ты вечно во что-то кутаешься, — Илья поставил ногу на перекладину, запрыгнул наверх.

— Питерская привычка, наверное, — отозвался Сашка. — Я живу на набережной канала Грибоедова, там всё время ветры тебя сдувают.

— Питерская, ну да, — буркнул Илья. — Неженки. Про Гремиху слышал? Вот там сдувает так сдувает. Канаты протягивают между домами, вышел — хватайся, держись за него, не то унесёт.

— Мда, — протянул Сашка. Какие всё-таки дикие места бывают, и приходит же кому-то в голову посылать туда людей…

— Я там полтора года служил. Знаешь, как мы Гремиху зовём? — голова Ильи свесилась вниз. — Страна летающих собак. А всякие вроде тебя после Питера из свитеров не вылазят — куда страна катится…

Он снова лёг, завозился — сверху сполз краешек простыни. Сашка положил блокнот на тумбочку, буркнул, поворачиваясь набок:

— От свитеров стране хуже не станет.

— Может, и не станет, — Илья усмехнулся. — Кто-то же должен в офисах кофе пить и за компом щёлкать. Я только одного не пойму, Вершинин — нахера ты на лодку-то попёрся? Думаешь, ты хоть что-нибудь поймёшь про нас? Статейку напишешь, грамотку получишь и подотрёшься? Или про статью — это просто пиздёж, и на самом деле тебя дядя-адмирал под воду запихнул, чтоб ты ему глаза не мозолил?

Сашку укололо злостью — и тут же волной прилило веселье. Он не пытался сдержать смех.

— Не поверишь — так и есть. Дядя меня к вам отправил перевоспитываться. Или автономка, сказал, или служба в армии по полной программе.

— Ого. Что ж ты такого натворил?

— Да ничего особенного, — Сашка пожал плечами, — тусовался, как все. Ну, травку пару раз курнул.

Илья снова наклонился к нему — теперь на его узком востроносом лице было написано любопытство.

— И как оно?

— Да никак… вата в голове, руки-ноги плохо слушаются. Время очень медленно течёт. Пока откроешь рот, зевнёшь, закроешь — кажется, час прошёл.

— И нахрена тогда на это деньги тратить? — фыркнул Илья. — Скажи Ивашову, он тебе углекислоты в отсек напустит — те же самые ощущения за бесплатно.

Дверь открылась, в каюту по плечи просунулся старпом.

— Хорош пиздеть, — процедил, едва разжимая губы. — Режим «Тишина» объявлен для кого? Ещё услышу с вашей сторону хоть звук — ЛОХ вам в глотки залью, попугаи, блядь, говорящие.

И вышел.

Илья комически округлил глаза, поднял их к подволоку. Потянулся было наверх, но Сашка зашептал:

— Илья, а ЛОХ — это что такое?

— Как огнетушитель, только надёжнее, — шепнул тот. — Связывает кислород, и огню нечем гореть, а человеку нечем дышать. Так что если вовремя не включился в ПДА, ты труп.

Сашка кивнул, забрался под одеяло.

Мягкий свет не мешал глазам, в тёплом коконе Сашка проваливался всё ниже, ниже в глубину. Золотистые отсветы ещё тлели где-то наверху, он уплывал от них, они делались всё слабее, слабее, а он погружался, и где-то внизу ждало его дно.

Он не открыл глаза, услышав сверху тихое:

— Всё-таки, Вершинин, зря ты не выбрал армию.