Предел погружения

Ким Корсак, 2020

Адмирал, уставший от выходок своего племянника-студента, отправляет его на подводную лодку, которой предстоит трудный поход в Арктику. Три месяца во льдах – достаточный срок для перевоспитания. Но с самого начала всё идёт не по плану, и впору схватиться за голову… Содержит нецензурную брань.

Глава 4

— Огурец, говоришь?

Доктор, долговязый паренёк с тонкой длинной шеей, поглядывал на Пашу Карцева с видом мудрого аксакала, тонкой струйкой наливая прозрачную жидкость из банки в стакан. На лодку его прислали меньше месяца назад, это была его первая автономка, но экономить спирт он уже научился, как научился гонять матросов из трюма к себе в лазарет и обратно с ящиками, не кашлять в курилке, насквозь пропитанной копотью, и отзываться «так точно!» в ответ на любое слово начальства. Паша доктора уважал — и к кому, как не к нему, было прийти с тяжестью в голове и на душе?

— Значит, огурец, — повторил доктор, поставил стакан перед Пашей. Тот жахнул его одним махом, жадно глотнул воздуха — внутренности обожгло, в висках застучало гульче. — И что ты с ним делал?

— В том-то и дело, Гриш, — Паша придвинулся к столу, — я его резал. Взял нож и вспорол ему бок — от сих до сих, — он рубанул рукой, и доктор осторожно отодвинул от него банку. — И хотел его есть, посыпал солью. Тут сигнал на вахту подали — я и проснулся.

— Ну, прекрасно, — доктор закинул ногу на ногу, плеснул себе. — Чего ты всполошился-то? Не успел во сне похрустеть огурцом и теперь страдаешь?

Паша помотал головой.

— Гриш, ты не понял, — он положил локоть на стол. — Что, если это был не огурец? То есть огурец, конечно, но значил он совсем другое.

— Да наверняка, — отозвался доктор. — Ты Фрейда почитай, там тебе будет и про огурец, и про банан, и про всякую прочую колбасу. Это нормально, Паш, — он хлопнул Пашу по плечу. — В автономке и не такое может сниться.

— Да нет же, — буркнул Паша, — ты вообще куда-то не туда сворачиваешь. Огурец — он же похож на нашу лодку!

— А, ну да. На неё тоже.

— И я ей во сне вроде как брюхо вспорол. Понимаешь? Так-то сон — это ерунда, конечно, — он запустил пятерню в волосы на затылке. — Но вдруг я и вправду где-нибудь накосячу и из-за меня мы все в жопу угодим?

Доктор хмыкнул себе под нос.

— Слушай, Карцев, — он выпрямился на стуле, — я, конечно, понимаю, что у вас, механиков, самомнение до небес. Но поверь мне, вспороть лодку от носа до кормы у тебя не выйдет, что бы ты там ни наворочал.

Паша беззвучно вздохнул.

— Так необязательно ж от носа до кормы, — вздохнул он. — Лодка — с ней нежно надо, аккуратно, чтобы не вздрогнула лишний раз. А у нас столько народу без мозгов — никак не могут это понять. Вон, иду с вахты, мне замполит навстречу — из четвертого отсека. Переборку за собой закрывает — херак! Скрежет на весь отсек.

Доктор иронически покачал головой.

— Какая беспардонность.

— Я ему вежливо так: «Товарищ заместитель командира по воспитательной работе, вы бы чуть-чуть поаккуратнее. Нам ещё три месяца в море болтаться». А он — подбородок задрал, глаза сверкают: «Да ты… да я… как ты со старшим по званию разговариваешь…»

— Ну и правильно, — доктор пожал плечами. — Это ж замполит, что толку его переучивать.

— Конечно, все думают, что железу без разницы, ебашь его как хочешь, — Паша сердито шмыгнул носом. — А потом удивляются, почему корабли всё время ремонта требуют. Гриш, дай мне, что ли, каких-нибудь капель для носа. Ивашов мне свои давал, да что-то ни хрена не помогают.

— А что у тебя — сопли текут? Или нос не дышит?

— Не дышит, — Паша шмыгнул ещё раз.

— Ладно, — доктор привстал, полез в ящик, — сейчас что-нибудь найдём.

Дверь приоткрылась, и в лазарет заглянула светловолосая голова.

— Драсьте, — прошелестело тихонько, — а можно мне давление померить?

— Клапаны срывает? — гоготнул Паша. Доктор выпрямился, глянул на него осуждающе. Повернулся к гостю:

— Садитесь… Александр Дмитриевич, да? Какие жалобы: слабость, голова кружится?

— Есть немного, — журналист вымученно улыбнулся, опускаясь на койку. — Мы отрабатывали надевание спасательного гидрокостюма с командиром дивизиона живучести. На время, — он приложил ладонь ко лбу. Пальцы подрагивали.

— Да, Артур может, — хмыкнул Паша. — В норматив, конечно, не укладываешься?

Журналист передёрнул узкими плечами:

— Да я вообще не представляю, как это чудище можно на себя надеть за пять минут! Вот честно, — отчаянный взгляд скользнул с Паши на доктора, — у кого-нибудь получается?

Они переглянулись, и доктор печально развёл руками.

— Пять минут — ни у кого на корабле нет такого времени. Полторы, максимум две. Давайте руку, — он разложил на столе тонометр. — Посмотрим, что Артур умудрился сделать с вашим организмом.

— Гриш, я тогда пойду? — Паша привстал. Доктор махнул рукой:

— Погоди, я щас.

«Груша» зашипела, липучка зашуршала, натягиваясь. Журналист сидел неподвижно, лишний раз опасаясь вдохнуть. Наконец доктор вынул трубки из ушей, поморщился:

— Сто двадцать на семьдесят.

— То есть всё в порядке? — на бледных губах дрогнула робкая улыбка. — Я, честно говоря, боялся…

«Те, кто боится, дома сидят», — явственно прочитал Паша во взгляде доктора. Но доктор, надо отдать ему должное, не забывал о своей клятве Гиппократа и промолчал. Кремень. Он, Паша, наверное, не сдержался бы.

— Александр Дмитриевич, — вежливо произнёс доктор, — если у вас всё, вы можете пойти к себе и отдохнуть.

Журналист растерянно взглянул на него:

— Извините… у вас, наверное, пациенты, я вам мешаю?

— Да нет, никого, кроме вот этого бедолаги, — доктор с усмешкой кивнул на Пашу. — Мне нужно в кают-компанию. Это мой первый поход, так что нас с ребятами должны посвятить в подводники.

— Вот как? — гладкая, ровная шея вздрогнула. — И вам заранее сказали, когда вас будут посвящать?

— Ну да, старпом ещё с утра всем объявил.

— Понятно, — журналист нахмурился. — Ну… удачи.

Он вышел, аккуратно прикрыв дверь, и Паша с нетерпением повернулся к доктору:

— Ну, капли-то где?

На третьи сутки веки уже наливались свинцом, спина делалась ватной и тяжёлой, стоило посидеть в одной позе несколько минут. Хотелось спать.

Судя по красным глазам матросов, им хотелось спать ничуть не меньше, но они стояли, подтянувшись, и с любопытством косились на плафон в его руках. Плафон был полон воды, и ещё на столе стояла целая банка — чтобы хватило всем: троим матросам, доктору и ракетчику.

Кочетов прочистил горло. Он говорил негромко, но, как всегда, чувствовал, что его слушают.

— Товарищи подводники! Поздравляю вас с первым погружением. Хлебнув воды из глубины, вы сразу прочувствуете, что жизнь у нас несладкая. Но раз уж вы почему-то выбрали её — желаю вам отдать ей всё, что только в ваших силах, и получить от неё всё, что только можете. И главное — пусть количество ваших погружений будет равно количеству всплытий!

— Ура! — первым гаркнул старпом, и возгласы эхом раскатились по кают-компании.

Замполит Константин Иваныч с пухлой красной папкой в руках колобком выкатился вперёд:

— Товарищи! Наша великая Родина возложила на вас огромную ответственность, огромное доверие…

Кочетов качнул головой, глядя в круглое розовое лицо. Замполит, пересекшись с ним взглядом, сник на полуслове. Скороговоркой закончил:

— И ваша задача — не подвести её.

Так-то. Договаривались же: на посвящении — никаких речей о боевом духе, моральном облике и международном положении. Пусть потом хоть по три часа всех мурыжит на собраниях, но сегодня обойдёмся.

Кочетов подошёл к первому матросу, протянул ему на вытянутых руках плафон. Тот осторожно принял, поднёс ко рту. От резких глотков на шее заходил ходуном кадык.

Как же его… Свистунов, да. Трюмный.

Он вернул Кочетову опустевший плафон, поёжился:

— Холодная, бля… ой, виноват, тащ командир! — вытянулся, прижал руки к бокам.

Кочетов улыбнулся.

— Конечно, холодная. А вы думали, матрос, мы тут в тепле задницу греем?

По рядам пронёсся негромкий смех. Старпом уже наливал воды следующему.

Рядовые пили почти залпом, и доктор Агеев от них не отставал, ракетчик вот замешкался, подождал, переводя дыхание. Казалось, он вовсе хотел поставить плафон на стол, но под взглядами Кочетова и старпома допил своё до конца.

Забрав у него плафон, Кочетов уже хотел поблагодарить всех и отпустить — и наконец идти спать, у него сейчас веки слипнутся и он заснёт прямо стоя перед строем — но перед ним мелькнула фигурка в штатской белой рубашке:

— Товарищ командир, а я?

Огромные глаза распахнуты, скулы белые. Куда тебе в подводники, тебе в школу на линейку…

— Палыч, — Кочетов повернулся к старпому. — Налей.

Тот наклонил банку, но рука замерла:

— Роман Кириллыч, а гражданскому разве положено?

— Палыч, — Кочетов вздохнул, — на этой подводной лодке я решаю, что и кому положено. И если я говорю «налей»…

— Готово, тащ командир.

Кочетов взял плафон, опустил его в подставленные руки журналиста.

— Ну, пейте.

Тот наклонил пушистую светловолосую голову, с усилием поднёс плафон ко рту.

Горько так, что жжёт горло. Щиплет в носу, в глазах, кажется, он вот-вот чихнёт, но от холода всё внутри сжимает спазмом. Глотнуть удаётся с трудом. Вот сейчас подавится, закашляется, и все они засмеются. Все будут смотреть на него, как… как, собственно, они уже смотрят, только особо не показывают. Чужой, ненужный, слабый… да какое ему, собственно, дело, что о нём думают эти солдафоны? Плавание закончится, он вернётся в Питер, плюнет и разотрёт, они так и останутся гнить на Севере, а он… а он… Господи, что ж так щиплет в глазах, и слёзы текут, он захлёбывается морской водой вперемешку со своими слезами —

— как он сидел в углу спортзала, уткнувшись в свои колени, и плакал, потому что все побежали по домам, он остался один, а дома пахло потом и спиртом, на градуснике было тридцать девять и пять, в ящике валялось пятнадцать рублей — даже на аспирин не хватит —

— он слизал капли из уголка губ и поставил плафон на стол.

Синие глаза командира Кочетова отстранённо рассматривали его лицо.

— Молодец, журналист, — уголки тёмных губ приподнялись. — Вот, считай, ты и подводник.

— Спасибо, — Сашка наклонил голову. Только сейчас почувствовал, как взмокли лоб и шея.

Кочетов повернулся, окинул взглядом экипаж.

— Поздравляю всех. Свободны, разойтись.

Неторопливой размашистой походкой он направился к выходу. Занятно: других военная форма стройнит, самым угрюмым лицам дарит капельку обаяния — вон хоть на старпома гляньте — а командиру она не то что бы не к лицу, но смотрится на нём странно. Фигура кажется долговязой, ноги — неестественно длинными. Того и гляди переломится. Вот в будничной робе, в мятых штанах он весь — гибкость и сила, сжатая пружина.

В желудке заскребло, Сашка поморщился, отошёл к стене. Ничего, пройдёт. От морской воды ничего плохого не будет. Можно, конечно, к доктору зайти, попросить таблетку от изжоги, но после сегодняшнего как-то не хотелось.

Дома он бы заварил чаю с ромашкой, забрался под плед с недочитанным «Окончательным диагнозом». Эх, зря не взял с собой, интересно же, кто победит, молодой врач или старый, и что там с ребёнком, и как они будут разбираться с анализами…

— Александр Дмитриевич! — замполит требовательно смотрел на него снизу вверх. — Вы мне нужны.

— Нужен? — Сашка машинально улыбнулся.

— Кто-то же должен рисовать боевой листок корабля. Но к кому я ни обращусь — все заняты, и матросов мне выделить отказываются! Нам с вами, Александр Дмитриевич, придётся заняться патриотическим воспитанием личного состава.

Ну, в конце концов, почему бы и нет? Всё лучше, чем сидеть без дела одному — или чем потеть в гидрокостюме под бешеным взглядом командира дивизиона живучести Караяна.

— Вы как никто другой, конечно, знаете о важности воспитания в матросах и офицерах высокой воинской культуры, — разливался замполит. — Наверняка ваш дядя, адмирал Станислав Андреевич Вершинин, рассказывал вам, как ему удавалось вдохновить, повести за собой бойцов несколькими точно подобранными словами о Родине, о подвиге, об отваге.

Мда. Судя по дядиным рассказам и умолчаниям, эти «точно подобранные слова» были сплошь однокоренными к известному слову из трёх букв, и про подвиги в них ничего не было. Но ведь вдохновляли же!

— Хорошо, что вы пришли на флот, Александр Дмитриевич. Журналистика — благородное призвание, но собственную кровь не обманешь, правда? И потом, настоящий мужчина должен быть так или иначе связан с армией, защищать свою страну. Я не удивлюсь, если после нашего похода вы пойдёте в военно-морское училище, чтобы вернуться к нам уже настоящим офицером.

После похода он выберется на твёрдую землю, встанет на четвереньки, чтобы уж точно не качало и не бросало из стороны в сторону, и поползёт как можно дальше от моря. А потом раскинет руки, ляжет и будет лежать, глядя в небо.

Ну а уж когда отлежится — поедет домой, к своим, серьёзные разговоры разговаривать. В глаза им посмотреть. Вот как одному хватило совести засунуть его сюда, а другому — глазами хлопать и не препятствовать?

— А вы настоящий мужчина, Александр Дмитриевич, и с военной косточкой, я сразу это разглядел…

Ой, всё.