Свет будет потом

Николай Слесарь

Что есть свобода меж туманных берегов? В течении реки она, в ее движении иль в неподвижности ее, в тумане том, как сон, иль в погружении на дно? Книга содержит нецензурную брань.

Дизайнер обложки Николай Слесарь

Корректор Олеся Шевцова

© Николай Слесарь, 2021

© Николай Слесарь, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-0055-7894-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

СВЕТ БУДЕТ ПОТОМ

На барже

Вездесущая полуразрушенная крепость и бесконечный сиренево-розово-желтый северный закат над горизонтом. Краешек солнца еще торчал над лесом, но вот-вот исчезнет совсем. На фоне светлого синего неба неровные очертания крепости в своей почти черноте сливаются с кромкой леса, но если не смотреть на небо, крепость еще вовсю белеет своими выкрошившимися от времени боками. И река белеет тоже, но по-другому — сливаясь с небом, она убегает на запад, теряясь там вдали меж покрытых лесом пологих берегов.

Все же хорошо, что ночи теперь белые, в темноте я бы тут набегался с Калиткой в поисках неизвестно чего с этими шестами под мышкой. А шесты будь здоров, какие длинные, пять метров — это не шутка. Да и Калитка с непривычки еле на ногах стоит, только как будто виду не подает, разве что насупилась и непривычно помалкивает. Но по ней невооруженным глазом видно, что выдохлась. Плетется позади и сопит, на нервы действует. А в остальном терпимо — тепло, светло и сухо. И все расклады, как на ладони, вернее, их полное отсутствие. Правда, под вечер комаров налетело, ибо почти полный штиль, но это все мелочи по сравнению со всем остальным.

Редкий ветерок с реки приятно продувал разгоряченное тело под распахнутой рубашкой с короткими рукавами, за спиной болтался рюкзак — спина под ним уже здорово взмокла — а в кармане рубашки болталась початая пачка сигарет с зажигалкой, стукаясь там об нее на каждом шагу. Под кроссовками хрустел песок вперемешку с сосновыми иголками. Здорово хотелось остановиться, скинуть с себя эти шесты с рюкзаком, скинуть рубашку с джинсами и просто так постоять в одних трусах в налетающих потоках теплого воздуха, а то еще искупаться. Но это уже непозволительная роскошь. Если, не дай Бог, останемся здесь на ночь — накупаемся всласть.

Спускаемся к очередной пристани, соскальзывая на крутой тропинке, волоча на плечах длиннющий сверток, и к первой же барже. Вроде с виду ничего, видно, что ходит еще вовсю, на палубе свежесрубленные сосновые бревна, втиснутые меж металлических распорок и перетянутые цепями, дымок еле заметный из трубы идет. И на борту, кажется, кто-то есть. Что-то там двигалось только что. По крайней мере, дверь в рубку распахнута настежь, и в иллюминаторе тусклый свет мерцает.

Оставив Калитку с шестами на причале, несмело ступаю на шаткий длинный трап, сбитый из кривых толстых досок — кто его знает, что за люди там обитают, еще заметут с пьяни, да и за борт. С них, с матросов, станется. Или просто жлобы какие-нибудь попадутся, отморозки. Я хоть и здоровый сам по себе, не робкого десятка, а как-то не по себе. Не моя квалификация. Да и по водным видам я уж точно не специалист, а тут даже у берега течение будь здоров, водовороты и глубина, небось, приличная.

Калитка нетерпеливо топталась на пристани у меня за спиной. В своем коротком ярком платье она была теперь похожа на привидение. Нет чтобы спокойно на месте стоять, то и дело задевая шесты и шаркая, она наворачивала круги по периметру пристани от края до края, а потом в противоположном направлении. В туалет, что ли, хочет? Этого еще не хватало.

Проблема была в том, что нам с ней крайне надо было попасть до утра в город, что находился почти что в сотне километров ниже по течению этой самой реки, а точнее, в самом ее устье. А баржи именно для того и существуют, чтобы плавать по рекам — я был почти в этом уверен — а уж по течению любая посудина сможет. И вот она, эта баржа, уже прямо у меня под ногами. В общем, попытка не пытка.

Сумрак, неторопливо сгущающийся последние пару часов над рекой, здесь, на барже, как-то сразу сгустился очень здорово. Или так показалось после того, как солнце окончательно закатилось за кромку леса на горизонте? А может, это специальный речной туман налетел, или в глазах потемнело с испуга да от усталости? И когда мне навстречу из рубки выскочил человек в тельнике, он словно бы появился из ниоткуда и здорово меня напугал.

— Тебе чего тут надо? — спросил меня хриплый и будто бы неприветливый голос обитателя баржи.

— Плыть очень надо, — добродушно и умоляюще выпалил я с испугу, — до города не подбросите? С девушкой…

— А это тебе что, не город? — уже поспокойнее мотнул незнакомец головой в сторону крепости. — Самый что ни на есть город. Старинный. Даже крепость, вон, есть. И плыть никуда не надо.

— Не. Спасибо, конечно. Но мы тут уже все посмотрели. Все красиво и здорово, но нам бы в Питер, — говорю, — у нас в шесть утра командная тренировка, а через два дня уже улетать. Нас должны были на машине подбросить, но машина сломалась, а на электричку мы опоздали. А еще мост через реку ремонтируют, все в объезд мимо города, видно, едут. Да и груз у нас специфический, не в каждую машину влезет. То есть, почти ни в какую не влезет. Короче, можно долго так на дороге отплясывать, да еще без всякой гарантии. Возьмете? Очень прошу! Девушка вон уже вымоталась, засыпает на ходу. Куда нам тут с ней деваться?

Незнакомец с интересом глянул на девушку, потом на сверток у ее ног. Калитка тут же снова засуетилась, схватила было шесты с одного конца, при этом другой продолжал покорно лежать на пристани.

— Да, не в каждую машину с таким влезешь. Это что у тебя? Трубы водопроводные или арматура какая?

— Не. Это шесты для прыжков в высоту. Видел, небось, по телику? Именно с ними меня и ждут в Питере. Без них тренировка не состоится. Пожар в спорткомплексе был, наш инвентарь весь погорел, а через неделю чемпионат. Дело политически важное. Возьмите, а? Или хоть научите, к кому еще здесь можно сунуться.

Незнакомый парень даже почесал затылок, разглядывая унылую Калитку и замотанную в тряпку связку шестов, словно бы соображая, верить ему в весь этот бред или нет, а если верить, то что в этой связи предпринять.

— Кто там у тебя, Семеныч? — гаркнул кто-то еще из темноты значительно более хриплым и зычным голосом, чем был у первого.

— Да спортсмены тут какие-то с негабаритным грузом, до Питера с нами просятся. На тренировку им, говорят, больно надо. Чудак один с девчонкой.

— С девчонкой, говоришь? А точно спортсмены? Не врут? И что за груз?

— Да с виду вполне себе спортсмены. А груз… Палки у них тут длинные. Метров по пять. Говорят, шесты для прыжков в высоту.

— Метров по пять? Длинные! Очень надо, говоришь? За мзду или как? — продолжал расспрос невидимый хрипун.

Образовалась небольшая пауза. Я зачем-то похлопал себя по карманам и оглянулся на Калитку.

— Я могу заплатить. Только скажите, сколько?

— Могут и за мзду! — крикнул мой собеседник куда-то в черноту в сторону рубки.

— Тогда шут с ними, Семеныч, запускай. Нас сегодня мало, считай, некомплект, так что помогут, ежели чего. На пиво с них только возьми. Завтра, как причалим, сбегаешь сразу в магазин, заодно пожрать купишь.

— Ну что, считай, повезло вам, — молвил мне Семеныч, пропуская меня на палубу и перехватывая у Калитки длинномерный груз с другого конца, — мы ведь как раз сейчас отходим, аккурат к утру в Питере будем. Может, еще мосты свести не успеют. Так до самого центра и дойдем. А кто вас надоумил сюда, на пристань, переться? Тут ведь не пассажирский порт. Раз в несколько дней еще повезет, если кто-нибудь причалит-отчалит…

Калитка быстро что-то затараторила про старушку из магазина, но ее не особо кто стал слушать, и, привычным движением руки откинув с лица непослушные волосы, она обиженно замолкла, с интересом оглядываясь вокруг.

Мы с Семенычем оттащили наш сверток с шестами вдоль борта ближе к носу и пристроили там меж бревен. Вроде никуда они отсюда не денутся и никому не помешают. То, что надо.

— Да мы, в общем, почти случайно сюда завернули. От отчаяния. Как на поезд опоздали, стали метаться туда-сюда, в автобус последний не влезли, потом в магазине нам бабка какая-то про пристань рассказала. Вот мы сюда и рванули. Издалека-то кажется, много всяких посудин. Только вблизи видно стало, что половина до дыр проржавела, а от других вообще только каркас остался.

— Ну-ну. От отчаяния, значит. Повезло вам здорово. Обычно отсюда разве на веслах можно или на моторке местной.

Семеныч очень значительно так закурил, прямо как истинный морской волк, и зачем-то подергал канат, свисающий откуда-то сверху. Вид у него вообще сделался очень внушительный и деловой.

— А что, таких этих ваших длинных хреновин в Питере не сыскать было? Дефицит какой, или местные лучше мастрячат?

— Да, долгая история, — отмахнулся я от действительно весьма логичного вопроса. — А вы, простите кто здесь будете? Капитан или помощник?

— Не, капитан у нас с помощником в рубке сидят, не по рангу им по палубе скакать перед отплытием. Я старший матрос, ну и такелажник заодно. Старший и на сегодня единственный — напарник накануне приболел.

Семеныч помолчал немного, потом посмотрел зачем-то наверх. На небо, как видно. Сверху с готовностью крикнула было пролетающая мимо чайка, но тотчас смолкла. А почти над самым горизонтом прочертил полнеба малюсенький самолетик. Если бы не золотой след от него, и не разглядеть.

Меж тем заработал двигатель, под ногами заметно задрожала палуба, и из трубы повалил сизый дым, забивая аромат свежесрубленной сосны зловонием солярки.

— А ведь я когда-то на судью учился. Юридический в Питере закончил, а вот занесло же, — с гордостью поделился вдруг Семеныч, впрочем, без капли сожаления в голосе, и тут же добавил: — Ничего, бывает и хуже. В принципе, я всем доволен. Природа вокруг, морская романтика и все такое. Кабинеты и офисы — это уж точно не про меня.

Я не совсем понял, шутит он или нет, и к чему вообще относилось данное заявление, однако требовалось как-то поддерживать разговор.

С противоположного берега, из проступающего и тут и там за прибрежной растительностью городка, глухо залаяли собаки — сначала одна, потом почти сразу другая, а через мгновение присоединились третья и четвертая.

— Если матрос на корабле с высшим юридическим образованием, кто же у вас капитан? — попытался пошутить я, будто специально разглядывая след от самолетика над горизонтом.

Откуда-то неслышно, как привидение, появилась Калитка, явно намереваясь бесцеремонно и со знанием дела своеобычно влезть в разговор, но вовремя осеклась.

— Капитан у нас бог, — кратко и значительно молвил Семеныч.

Судья

До ужаса много машин в этом городе. Уж точно больше, чем людей. И все они непрерывно испражняются так, что иной раз от них не продохнуть. Особенно в такую вот рань, когда еще фактически ночь, но уже почти никто не спит. Особенно там, где дорога с обеих сторон зажата непроницаемыми мутными зданиями, и нет ни единого деревца, ни кустика. Только машины непрерывной рекой текут в обе стороны в исчезающих пятнах света уличных фонарей. Поток фар да габаритных огней в ошметках то ли тумана, то ли дыма. Не очень-то жизнерадостная картина. Из таких домов, что жмутся теперь по бокам дороги, люди практически никогда не выглядывают на улицу, потому что там нет ничего, кроме машин, в любое время года. Разве только совсем поздней ночью дорога освобождается и затихает, но тогда и смотреть некому, все спят.

Мой ежедневный путь лежал как раз по такой улице, и каждый раз я думал об этих жизнях за этими окнами. Больше половины из них привычно темнели, еще или уже, отражая лишь мелькающие огни улицы. В некоторых горел свет, но никого видно не было. Никто никогда не ходил здесь по тротуару. По крайней мере, я не мог припомнить, чтобы видел кого-то здесь хоть раз. Ни раннего собачника какого-нибудь, ни мамаши с детьми или с коляской, ни пацанов, ни девушек, ни пенсионеров. Унылое местечко и тянется бесконечно долго. И как назло, всего две полосы в обе стороны, свернуть некуда, а транспорта до фига. Вот и тащишься в эдакой заднице иной раз и полчаса, и даже уже почти час.

Порой я, оглядываясь вокруг, словно теряю связь со всем остальным человечеством, будто больше нет никого. Хотя вокруг десятки машин, и в этих домах, хоть безликих и с виду безжизненных, проживает масса людей. Но это будто только кажется, а на самом деле пустые машины с включенными фарами, да в окнах просто так свет горит. Для видимости. Как будто съемочные декорации дурацкого шоу какого-нибудь.

И тогда в голову обязательно какая-нибудь мерзкая мыслишка вползет и привычно расплодится там, разветвляясь и растекаясь во все стороны. Что-то такое отчаянно безысходное. Любой образ, вымазанный до неузнаваемости тоскливым отчаянием. И сразу хочется вдавить педаль в пол, сорваться с места и с диким ревом умчаться подальше отсюда, чтобы больше уже не возвращаться никогда.

Но ехать некуда, со всех сторон лишь машины и кирпичные стены. Ты то ли в западне, то ли в лабиринте — выхода нет. Да и внезапный приступ столь же быстро проходит. Вернее, притупляется, скорее. Все же в такую рань все ощущения словно спят еще.

Еле слышно уютно мурлычет радио — то бодрая болтовня, то сладкая и даже будто липкая музыка. Похоже, только диджей на радиостанции теперь и бодрится, развлекая вакуум, а в ответ пустота, ни звука. Так устроено радио, а может, и не только радио. И утренний кокон остается все тем же коконом. Разве что, у людей-жаворонков теперь все иначе — совершенно иной ракурс, позитив и всплеск энергии?

Но я определенно сова, был, есть и буду. И выруливая, наконец, на быстро проносящуюся набережную и словно попадая в другой мир, прекрасный и возвышенный — ибо именно в это время там, за рекой, на фоне темно-синего неба начинает разливаться заря — у меня в голове эхом еще роятся сомнения да сожаления. И по инерции ты ощущаешь себя скорее безжизненным обломком чего-то, мчащимся в безвоздушном пространстве в поясе астероидов в бесконечном бессмысленном вращении. Таком бесконечном, что и не понимаешь, что движешься по кругу.

Тупое нытье, одним словом. Кризис очередного возраста. Еще недавно, кажется, деревья были больше, солнце ярче, день длиннее. Все было грандиознее, глубже, значительнее. Небо выше, горизонты дальше. Ну и так далее. Будто все мои ощущения, мысли, фантазии постепенно притуплялись, притуплялись и в результате ожидаемо притупились очень здорово. Обыкновенная возрастная деформация. Дипломы, свидетельства и сертификаты, фиксирующие лишь очередной этап ограничения кругозора, дальнозоркости, близорукости, а у кого и слепоты. А как же иначе, иначе никак нельзя, не получится по-другому.

Я медленно выруливал на своей с иголочки новой машине с проспекта в огромную арку сверкающего здания — дворца. Привычно взлетевший перед капотом шлагбаум, кивнувшее заспанное лицо знакомого охранника в будке…

По утрам у меня всегда какое-то несварение вечное, подавленное сознание, паранойя в продолжение ночных кошмаров, ну, и бывает еще продолжение вчерашнего. Вот и мысли соответствующие. Депрессивные и безальтернативные. Тупиковая ветвь, одним словом.

Хотя, казалось бы, с чего? У меня все ОК. Более, чем у кого бы то ни было. Видел я полгода назад своих одноклассников на встрече выпуска, типа, десять лет спустя. Или сколько там уже? Жалкое зрелище. Большая часть уже непосильно обременена ипотеками и семьями с детьми. И когда они только успели? А остальные на глазах то ли спиваются, то ли скуриваются, то ли инфантильные до ужаса, то ли потеряли ко всему интерес и существуют исключительно по инерции.

Разве что, Толик вот путешествует. Хотя ни работы у него нормальной, ни средств. Ездит автостопом. Романтик! Но хотя бы энергия есть. Движуха, какая-никакая. Интересы и желания еще не перевелись. А у остальных уже и взгляд какой-то тусклый, будто не десять лет назад с ними за одной партой сидели, а все тридцать. Или даже сорок. Прямо как у Дюма-отца.

Ну, а я до сих пор, как огурчик. За эти годы ни одного лишнего килограмма. Два диплома. Ну, или почти два. Полтора, скажем. Десяток сертификатов. Карьера взлетает легко и непринужденно, словно бы мимоходом. Квартиру купил без всяких ипотек. Уже третью машину за это время сменил. Весь мир почти объездил. По-английски свободно, как птица. Знакомства, связи, перспективы, и со здоровьем все в порядке. И семьи пока не предвидится. И пока еще я рассматриваю этот момент как абсолютно положительный и удобный — разнообразие отношений и свобода на все четыре стороны.

В общем, я, вроде как леди-совершенство. Выше всяких похвал. И все у меня просто зашибись, ибо я реализую себя на все сто!

Шины заскрипели по заиндевевшему асфальту внутреннего двора и послушно застыли на месте напротив широкого крыльца, ведущего к стеклянным сверкающим дверям департамента, в котором я и работал.

И главное, меня вокруг все устраивает. Абсолютно все. Политика, социалка, бизнес, образование, медицина и сельское хозяйство. И именно поэтому я судья. Вернее, буду судьей. Ибо ничего меня не отвлекает от работы. Чтобы судить, самому должно пребывать в состоянии равновесия. Это и есть гармония. Равновесие — это гармония, а я где-то посередине. Или даже над всем этим, над этими весами и этим равновесием. Это только неудачники вечно всем недовольны, всюду им мерещится ущемления и попрания, а на самом деле сами и являются ущемлением и геноцидом самих себя. Их вялые желания, скудные мысли и полное отсутствие инициативы — и есть путы, стягивающие их слабые болезные тела. И ведь очень просто критиковать и ни хрена не делать, а только делать вид, что ты самый умный, весь из себя свободолюбивый, и что ни фига тебе самому не надо, а заодно таким образом скинуть с себя всяческую ответственность.

— Вон, смотрите, президент во всем виноват, депутаты поголовно отмороженные, а в правительстве сплошной криминал — если не воры, то уж точно дебилы!

Так у них и получается. Везде и всегда. Сплошь и рядом. Виноват всегда кто-то другой, и вечный вопрос — что делать.

Модная сумка на заднем сиденье, бесшумно захлопнулась дверца и услужливо моргнула фарами сигналка. Все это уже почти не распознается. И сознанием, и подсознанием. Не учитывается. Только разве отмечается где-то, что, мол, все в порядке, все, как всегда. И дальше без остановок, ни на секунду не отвлекаясь от чего-то более важного, еще пока не вполне достижимого. Ибо что может быть важного в том, что находится хотя бы на расстоянии вытянутой руки?

В эдакой рассеянной утренней задумчивости я вдруг замер посреди лестницы, то ли на пятой, то ли на седьмой ее ступеньке, и, повернувшись, уставился в темное еще небо, ограниченное прямоугольником двора. Смотреть особо было не на что. Разве над самой крышей, где-то на северо-западе, светлело непонятное оранжево-желтое пятно. Будто отсвет какой-то над стройкой или аэродромом.

Поглазев на него еще с полминуты, словно силясь отгадать природу этого явления, а на самом деле думая совсем о другом, я решительно и легко преодолел остаток ступеней, юркнул в те самые сверкающие двери, послушно распахнувшиеся передо мной, и с головой погрузился в мир иной.

***

— Ну, ты вообще куда пропал? — обиженный голос в трубке.

Обиженный и еще немного заспанный, как мне показалось.

— Да никуда я не пропал, просто на работе аврал, да еще кандидатские нависают. Ну, и темнотища теперь такая — кажется все время, что уже поздний вечер. Уже прямо с утра. И спать хочется нестерпимо. Не то что позвонить, мыслей нет почти совсем, никаких. Ну, то есть, только работа, и потом сразу мозг инстинктивно отключается и засыпает, — оправдываюсь, как всегда, невпопад.

— Знаю я тебя. Ты же спишь четыре часа в сутки, и тебе этого еще на неделю бы хватило. Ты сам весь один сплошной энергетик. Признавайся! Были варианты поинтереснее, да?

— Да как тебе сказать… Ну, ездил на выходных к приятелю на дачу. Он давно уже звал. Сауна там у него, озеро, ну и туда-сюда. Я уж решил съездить для очистки совести. Ну и оказалось, как всегда, — скукотища. Шашлыки-машлыки, водка до одури, да занудные разговоры по душам. В общем, херня всякая. После такого пикника я уже неделю ни с кем разговаривать не хочу. Может, я интроверт все же?

— Да какой ты интроверт? Скажешь тоже. Просто компания не совсем твоя, настроение не то, вот и все. Ну и алкогольное отравление в придачу. Тем, кто мало пьет, вообще надо поосторожнее заливать, — со знанием дела расписала она и вдруг закашлялась.

— Ты заболела, что ли? — спросил я настороженно. — Простудилась? Температура есть?

— Никакой температуры! С ума сошел? У меня же сессия на носу, — уже с легкой хрипотцой заговорила она, — вчера в баре полночи просидели, так там так накурено было, хоть топор вешай. Словно сама вчера пачку выкурила, до сих пор, как вспомню, выворачивает. Ну так что звонишь? Появились идеи или просто так, соскучился?

— Да просто так. Соскучился. Хотя и идеи есть. Даже не знаю. Действительно соскучился, наверно. Ты сегодня вечером что делаешь?

— Уроки! — рассмеялась она. — А вообще собиралась штудировать фармакологию. Всегда есть что поштудировать. Но и другие варианты интересуют.

— Может, сходим тупо в кино? На что-нибудь свежее, позитивное и сногсшибательное. А потом можно и поужинать где-нибудь. Так, пошляемся без особенных планов. А? Ну, как пойдет?..

— Очень романтично! — с наигранным высокомерием бросила она. — Я подумаю.

Помолчала немного, видно, думала, как лучше спросить.

— А вы как ездили? Исключительно в мужском составе или с девчонками?

— Куда ездили? А, на дачу-то? Да нет. Я, приятель и еще один наш сокурсник. Соображали на троих, одним словом — даже звучит пошловато.

— Понятно, — будто бы равнодушно хмыкает, — вот уж действительно, скукотища! Не мог, что ли, меня с собой взять? Я все выходные с родителями просидела, просто уже на стенку лезла от их навязчивой заботы да от вопросов бесконечных. Все тебя вспоминала недобрым словом.

— С чего это недобрым? Ты же сама к ним всю неделю собиралась ехать, мы и не планировали поэтому ничего. Кроме того, у моего приятеля сейчас кризис на личном фронте. Подруга наконец-то его уже окончательно бросила, и ему надо было поплакаться в жилетку. Ту уж девчонки ни к чему. Зрелище не для слабонервных.

— А почему наконец-то? Все бросала, бросала и никак не могла бросить?

— Что-то типа того. Я сам плохо понял, и не особо стремился понимать, если честно. Тяжелый случай, короче. У него вечно проблемы да заморочки. Сколько его помню. На первом курсе единственный человек, заваливший какой-то дурацкий экзамен по экологии. И потом, то проспит, то деньги потеряет, то ключи, то по морде ему надают ни за что ни про что, то заболеет чем-нибудь экзотичным в самый неподходящий момент. Человек-беда.

— Как же вы общаетесь столько времени? Вот где настоящая мужская любовь, видно.

— Завидно? Так-то он человек интересный, адекватный, деловой, чувство юмора имеется. Это типа дружеский долг такой, подставить плечо в трудную минуту, одолжить жилетку и все такое. Зато потом еще полгода не встречаться вне работы.

— Ладно, я все поняла. Это все ваши дела. А по поводу вечера я тебе попозже звякну. Мне все же готовиться надо. Бай-бай.

И почти сразу тягучие короткие гудки. Это мне в ней очень нравилось — решительность и непоколебимость. Никаких соплей, поговорили и все.

За дверью по коридору гулко прошаркали шаги. Потом почти сразу, не успели еще первые стихнуть вдалеке, им навстречу процокали уже женские каблучки. Где-то как раз напротив моего кабинета они стихли будто, словно кто-то остановился в нерешительности, но тут же поцокали дальше. Потом где-то за стеной еле слышно зазвонил городской телефон, и почти сразу у меня задрожал в кармане мобильный.

Я, словно очнувшись, вздрогнул и будто впервые посмотрел в окно. И так же продолжая смотреть на светлеющее небо, на ощупь вытащив из кармана телефон, даже не глядя, кто именно звонит, ткнул на прием и буркнул нечто нечленораздельное.

Меж тем, из-под далекого моста, до сих пор пребывающего в утреннем морозном сумеречном тумане, выскочила вдруг резвая собачья упряжка и лихо заскользила по льду по самой середине реки. Семь пар лохматых собак в клубах пара, длинные нарты и трое человек, полулежа восседающих в них. Охренеть!

— Не занят? Подойди-ка немедленно ко мне, у меня к тебе пара вопросов имеется! — услышал я в трубке скрипучий и такой мне знакомый голос моего самого главного босса.

«Что еще стряслось?» — тут же тревожно пронеслось в голове.

— Один момент, — отвечаю, — сейчас поднимусь.

***

Самое начало зимы. По утрам землю покрывает то ли, как теперь, искрящийся иней, то ли свежий снежок. Если дует теплый ветер с залива, все это тает затем кое-как, капая отовсюду, оставляя после себя лишь мокрые грязные проплешины. И только в совсем укромных уголках снег лежит себе и не тает день ото дня, оставаясь эдакими белыми шлепками вдоль зданий и под заборами. Около нуля.

Огромный и просторный судейский корпус в современнейшем свежевыстроенном здании с закосом, впрочем, под старину, как это теперь принято ваять в самом центре. Самый что ни на есть тренд не может сам быть не в тренде. Бесконечные светлые коридоры, застекленные стены с видом на реку и сияющий белоснежный собор на горизонте, бесшумные лифты за каждым углом и фактически уже мой персональный кабинет, правда, пока только помощника, но уже свой собственный, с ковролином, необъятным столом, стеллажом, забитым разнообразными папками и бумагами, с роскошным окном с жалюзи, с кожаным креслом, оргтехникой и кофемашиной.

Времени на часах еще только полдвенадцатого, а уже основная масса дел на сегодня сделана. Бывает и такое. Не день, а праздник и полное удовлетворение собой и своим местом в жизни.

Даже самый главный босс, хоть и вставил по полной, но все же, в конце концов, почти согласился с некоторыми моими доводами. Что само по себе уже большое профессиональное достижение. И словно еще чуть-чуть и похвалил бы за что-нибудь, нашлось бы за что, не будь он самым главным боссом — все же истинному боссу не пристало хвалить кого-то там, а уж тем более, меня, какого-то там помощника. Обоюдное наше положение обязывает.

Но разошлись мы определенно преисполненные своим обоюдным профессиональным соответствием. Расстались, можно сказать, в теплой и даже почти дружеской обстановке. А уж если сегодня меня вызвали на ковер, значит, теперь какое-то время можно дышать спокойно. В одну воронку, как говорится. Это как в школе, если сегодня к доске вызвали, то уж завтра и послезавтра вряд ли.

И что бы такого теперь на радостях замутить? Правда, еще предстояло сбегать в поликлинику за справкой, а уж дальше, как птица, и до самого понедельника.

Я сварил себе чашечку черного крепкого кофе, уже четвертую или пятую по счету, и с наслаждением застыл у окна, разглядывая, как по набережной на другом берегу реки одна за другой в обе стороны мчат маленькие машинки, почти неразличимые отсюда. Было видно только, что автобус, к примеру, грузовик или легковушка. Небо, меж тем, уже затянулось привычной серой мглой.

Может, сразу к подруге рвануть, чего ждать до вечера? У нее классная, уютная комнатушка с камином на верхнем этаже, определенно, над всей этой суетой и серостью, да еще в таком экзотическом доме позапрошлого века в самом центре. Там даже город за окном выглядит по-другому. Что-то такое видится средневековое в этих крышах, шпилях и башенках. Ну и бокал красного вина, свечи и горящий камин очень органично вписываются в антураж.

Только ванная комната там вся раздолбанная и облезлая, с тусклой лампочкой под потолком, омрачала светлое воспоминание. Классика жанра — обвалившийся местами кафель, трубы кривые, ржавые отовсюду торчат, и все заставлено этими своеобычными модными женскими средствами, баночками, тюбиками и бутылочками. Только повернешься, да и вообще любое движение, и непременно что-нибудь из парфюмерии снесешь ненароком.

При мысли об этой ванной комнате мне сразу расхотелось ехать к подруге. По крайней мере, прямо теперь. Вот она, память проклятая, или вернее, извращенная фантазия. Никакого проку от нее, только настроение лишний раз себе испортишь на ровном месте и все.

Однако и в поликлинику вроде рано. Чем бы себя занять? Здесь сидеть тоже что-то невмоготу. Позвонит еще кто не в тему, или, что хуже, зайдет на удачу. А так нет никого, и спросу никакого, типа, за документами поехал, на встречу или еще куда. Работа такая, что почти всегда есть куда.

Напоследок я быстро посмотрел почту и сразу выключил компьютер, чтобы уже не передумать. А потом быстро вышел из кабинета и решительно запер за собой дверь.

Уже во дворе через арку прямо в глаза ударил солнечный луч низко висевшего солнца. Казалось только, что все небо было непроницаемо, скрыто от глаз и на тебе. Так, что я даже временно ослеп и чуть не на ощупь нашел свою машину, уже порядком заставленную со всех сторон другими автомобилями всех мастей и расцветок. И все сплошь дорогущие пижонские тачки. Если не спорткар, то уж огромный до неприличия джип какой-нибудь. А иначе нельзя. Так в этом мире заведено. Правила надо соблюдать, а то не поймут.

Пикнув сигналкой, я просочился в салон, зашвырнув сумку на заднее сиденье, опустил козырек от солнца и на какое-то время блаженно развалился на сиденье, тупо глядя перед собой и ни о чем больше не думая.

Это у меня уже привычный релакс был такой, типа медитации в конце рабочего дня. Ну или после суетного дела какого-нибудь. В машине ты словно прячешься ото всех, будто никто тебя здесь не увидит и не найдет. По крайней мере, мне было приятно так думать. Как в детской игре — меня не трогать, я в домике!

Заурчал двигатель, по панели побежали разноцветные символы и знаки, забубнил приглушенно очередной модный саундтрек, а я все сидел и смотрел в никуда, будто изо всех сил пытаясь именно там рассмотреть расплывчатые пока грани своего безупречного будущего.

***

До приема оставалось еще больше часа, и я решил, воспользовавшись случаем, просто так поколесить по городу. По всяким знаковым местам, ну и просто там, где давно уже не был.

В общем, я рассчитал все правильно, и даже дороги были почти свободны, по крайней мере, почти везде. Но, в конце концов, я все же встрял в довольно большую плотную пробку перед самым мостом, и после двадцатиминутного стояния на одном месте справедливо стал дергаться и периодически нервно поглядывать на часы.

— Не хватает еще свою запись к врачу профукать. Знаю я эти государственные поликлиники, из принципа никто не пропустит, и врач первый на хрен пошлет, — раздраженно размышлял я, нервически сжимая руль и тоскливо глядя вперед.

Где-то там, впереди, был мост, хоть я его теперь и не видел. Передо мной, как назло, встал огромный тонированный BMW, заслоняя собой своеобычно вообще весь мир. Но мост должен там быть, и мне надо было на другой берег, а там еще несколько кварталов направо-налево, туда-сюда, но уже рукой подать.

Солнце периодически прорывалось сквозь вереницу растянувшихся по всему небу пепельно-серых облаков. Ветер гнал их по небу с дикой скоростью, и, глядя на скукожившихся пешеходов, склонившихся навстречу ветру и придерживающих свои головные уборы, я удовлетворенно и благожелательно вздохнул, наслаждаясь заслуженным теплом и комфортом.

И вот, наконец, вереница машин впереди меня нехотя дрогнула. Сначала возникло неопределенное движение где-то впереди, которое я скорее почувствовал, чем увидел, потом тронулась машина через одну от моей и, наконец, дрогнул и медленно покатил ненавистный BMW. Тут и я, спохватившись, нажал на педаль и облегченно тронулся следом. У меня еще оставалась надежда успеть вовремя.

Потом как-то сразу пролетел мост. Вернее, это я пролетел по мосту. Так и не понятно, чем была вызвана пробка. Ни ДТП, ни поломки, ни каких-либо других пробок по бокам. Разве, кортеж очередной пропускали.

А дальше совсем просто — немного простоял на светофоре, но подъехал к поликлинике ровно за пять минут. И даже оказалось свободным парковочное место в двух шагах от входа. Аллилуйя!

Слава Богу, ветра здесь почти совсем не было, и я вылез из машины без истерики, ни капельки не опасаясь за свою жизнь. Только инстинктивно поднял воротник пальто и немедленно и безразлично засунул руки в карманы.

Так и не поймешь, что здесь поликлиника, если не знаешь. Обыкновенное здание классической безликой застройки, не отличишь от других таких же по соседству. Пять этажей, почти бесцветный фасад, ни таблички никакой, ни даже номера дома, еле заметная подворотня, такая низкая, что инстинктивно хотелось пригнуться.

Сама поликлиника располагалась во дворе, но туда заезжать я не рискнул. Что-то подсказывало, что туда заезжать не надо. То ли красноречиво зияла яма в подворотне, то ли неубранный сугроб, маячивший уже там, во дворе. Ну его на фиг.

Во дворе уныло торчали во все стороны какие-то куцые вязы или липы. Не знаю. Узкая протоптанная тропинка прямо через газон. Если, конечно, был газон. Теперь все покрывал ровный слой то ли утоптанного снега, то ли льда, скудно сдобренный песком.

Угрюмая деревянная дверь, стоптанная лестница с тусклым освещением, потертый холл с высоченным потолком и неизменная регистратура.

Странно, что справку эту дурацкую я не мог получить ни в своей поликлинике по прописке, ни в поликлинике на работе. Требовалось прийти именно сюда. Что за бред?!

Забрав талон и уточнив номер кабинета у сухого тщедушного старичка в свитере, я поднялся по лестнице и сразу увидел скомканную в одном конце коридора очередь, сбившуюся в кучу, словно в ожидании страшного суда.

«Мне, конечно, туда. Куда же еще?» — усмехнулся про себя я и неторопливо двинулся к очереди.

Некоторые оттуда сразу уставились на меня, с интересом рассматривая вновь прибывшего, другие только поднимали голову, кидая безразличный взгляд, кто-то так и не поднял глаз, продолжая читать, спать, пялиться на экран телефона или куда-то там еще.

В воздухе отчетливо повисла безразличная тоска и время тут же остановилось.

— Вы в двадцать седьмой? — громко спросил я, ни к кому специально не обращаясь, — кто последний? Я по записи.

В ответ мне вернулось молчание и неловкая возня по углам. Теперь на меня не смотрел уже никто.

***

Уже около получаса я сидел напротив непроницаемого субъекта в костюме и характерных очках в тонкой золой оправе, что расположился за обширным столом напротив, и медленно, но верно сводил меня с ума.

— Я очень хорошо вас слышу, так что не надо говорить так громко. И отлично понимаю все, что вы говорите — я и не глухой, и не идиот. Но при этом в десятый раз уже повторяю, что ошибаетесь как раз вы. Во-первых, это не дурдом. Во-вторых, вас зовут не совсем так, как вы себя называете. Вернее, почти совсем не так. В-третьих, живете вы и работаете тоже не там, где вы говорите. Вы не сомневайтесь, у меня тут все документы на вас. Все, все, все от и до, — в который раз повторял он мне одновременно веско, безучастно и устало.

Очки его здорово бликовали от настольной лампы, обращенной больше на меня, как на допросе, но отраженный от зеркал, в большом количестве развешанных по стенам, свет проникал почти везде и вовсю отсвечивал на стеклах и оправе его очков, будто специально, чтобы глаз его я рассмотреть не мог. А очень хотелось. Оставалась еще смутная надежда, что это какая-то особо извращенная и в конец дурацкая, но все же шутка. Ибо иначе приходилось допускать, что данный субъект непременно сумасшедший. Тут глаза собеседника сказали бы мне очень много, но увы.

Поверить я уже был готов во что угодно, только не в то, что происходило со мной. И чем достовернее и ближе, тем более дико и противоестественно.

Первой моей реакцией была попытка немедленно встать и уйти — вполне себе понятная и обоснованная реакция. Но вот так просто встать и уйти не получилось. Сразу не смог, а потом и подавно. То ли меня остановила полная неподвижность и формальная отстраненность моего собеседника — он обладал весьма убедительным спокойствием человека, обладающего властью и информацией, то ли, даже не знаю, может, профессиональный интерес сработал. Шокирующие сами по себе, но логичные построения, выводы и факты сплетались в нечто большее, чем простая фальсификация или случайная ошибка. Жизнь, личность человека, задокументированная и частично мне зачитанная, хоть и не напоминала мою, определенно имела к ней некоторое отношение.

Например, совпадали все физические параметры — черно-белая фотография, возраст, рост, цвет волос и глаз, даже небольшое отклонение зрения. Родители, школа, медицинская карта из детской поликлиники. Шрам на руке. Даже родимые пятна. А вот дальше уже шли расхождения — во-первых, армия. Я конечно, как и все, мог туда загреметь, но ведь не загремел. Дальше — больше, после армии какой-то левый областной колледж туристического менеджмента на окраине. Заработок на стороне — игра в музыкальном коллективе по ресторанам. Одновременно женитьба, ребенок. Хотя уже через два года развод. Алименты. Приводы в вытрезвитель. И на том, как говорится, спасибо. Дальше я слушать не стал.

Хотя, конечно, если допускать все, что угодно, я вполне мог бы быть этим другим человеком, как и любым другим, если бы… Если бы, я даже не знаю, что.

В общем, постепенно я впал в абсолютный ступор и не мог выйти из него, нащупать почву под ногами. Я не знал, за что ухватиться, что говорить и что делать. Меня застали врасплох, я не был готов ни к чему подобному. А кто был бы готов? Очевидно только, если это была какая-то игра, — а с другой стороны, чем еще все это могло быть? — первый ход был целиком и полностью за этим господином. И не зная правил этой новой игры, я растерялся и с треском провалился, окончательно запутавшись в фактах, во времени и пространстве.

— Еще совсем недавно, сегодня утром я был на своей единственной настоящей работе, которая, по вашим словам, моей работой не является, а значит, является чьей-то еще, кого-то совсем другого. Однако меня пропустила охрана, у меня есть пропуск, со мной здоровались мои коллеги, я открыл собственный кабинет своим ключом, работал на своем компьютере под своим паролем, ходил на ковер к своему самому главному начальнику — он меня видел и идентифицировал меня как своего подчиненного. В общем, я делал все то, что делаю там каждый рабочий день вот уже несколько лет, — наконец, осторожно нашелся я, — это, по-вашему, наваждение или наркотический бред, а может, сон или и впрямь сумасшествие? Но если сумасшествие, почему тогда именно мое?

Я специально подвинулся вместе со стулом, не скрывая своего намерения все же заглянуть в глаза этого необыкновенного субъекта. Но ожидаемого эффекта это не произвело. Магические блики никуда не исчезли, и я опять ни фига не рассмотрел — жесткие зачесанные волосы, то ли седые, то ли просто пепельно-серые, обыкновенный нос, нависающие кустистые брови, упрямый рот, плотно сжатые губы, вялый подбородок.

— Или это все же розыгрыш? — уже не в первый раз, оглядываясь по сторонам, растерянно предположил я. — Мне все-таки кажется, что что-то здесь не так. Это точно не какое-нибудь дурацкое телешоу, коих теперь, как пруд пруди? Предупреждаю, что в таком случае вы попадете на крупную сумму. Я доведу дело до суда и выставлю вам весьма круглый счет.

— О, уверяю вас, что это точно никакой не розыгрыш. Не розыгрыш, не телешоу, не наваждение, и ошибки здесь нет никакой, как бы это там ни выглядело. Сейчас у нас много подобных дел. Дел о несоответствии, если угодно. Так что не вы первый и не вы последний. И все эти истории, что, дескать, я прямо к вам со своей настоящей работы, что еще сегодня утром проснулся в своей кровати по своему настоящему адресу, вчера выпивал с тем-то, ругался с соседями, попрощался с женой, говорил по телефону с начальником, уже не производят на меня особого впечатления. Я ведь ничего не отрицаю, ничего не утверждаю — это не моя компетенция, хотя данные скорее обратные. Я просто довожу до вас официальную информацию и хочу вам помочь. Разрешить все малой кровью и побыстрее. Так будет лучше для всех, уверяю вас. Вам нужно просто занять свое законное место в социуме, согласно вашему формальному определению, не создавая лишней неразберихи и никому не нужной суеты. Смотрим — что у нас тут написано? А написано — продавец-консультант…

Зеркала по стенам создавали дополнительные пространственные иллюзии, вышибающие остатки почвы из-под ног. Где-то я что-то подобное уже видел, только давно… Комната смеха?

«Что он говорит? — эхом пронеслось в голове. — Продавец? Это невероятно! Только этого не хватало. Хотя, с другой стороны, наверное, не самый плохой вариант, раз уж на то пошло. По крайней мере, не тюрьма, не война и не кладбище…»

— Погодите, погодите, — начал раздражаться я, — какой еще продавец, какой консультант? В конце концов, продавец чего? Может, нижнего белья? А может, мне просто уйти? Прямо сейчас? Поеду себе домой. А то что-то мне не интересно стало с вами, нехорошо. Давайте так — я приду к вам в другой раз?

Внутри меня как-то все опустело и сжалось. Никаких разумных мыслей, ничего конкретного — закупорка. Лишь какие-то тени кружились по инерции в голове. Что-то там про нынешний вечер с подругой, про долгожданную поездку в Англию, про возможную покупку участка на тихом лесном озерце и про недоделанную еще с прошлой недели работу.

Все это было теперь лишним и несущественным, но никак не хотело из головы исчезать. Никакого толку продолжать этот разговор не было, но мой собеседник не разделял моего рационального предложения и, очевидно, отпускать меня никуда не собирался.

— Вы, видно, все же не совсем понимаете своего текущего положения. Вы сейчас выйдете отсюда и куда же отправитесь, позвольте вас спросить? На работу, где про вас никто ничего не знает и знать не хочет. Кто вы там, по вашему мнению — юрист? Или вы прямо к себе домой? Такого адреса, который вы мне сообщили, может, вообще не существует. Вполне возможно, что это нежилая застройка или вообще пустырь. Так часто бывает. Какая-нибудь бывшая заводская территория, арендованные помещения, склады-офисы. Вы живете на складе? Или, может быть, снимаете угол у сторожа? — он ухмыльнулся как-то недобро и, не отрываясь, смотрел теперь на меня. — Поверьте мне, вы заблуждаетесь. Это вчера, в той жизни, во сне, вполне возможно, все было так, как вы говорите. Но где оно, это ваше вчера, что это такое, вечно ускользающее несуществующее прошлое, за которое все так судорожно цепляются, будто это что-то там доказывает или определяет. Теперь, и через час, и вообще всегда есть и будет — сегодня! А сегодня вы тот, кто вы есть именно сейчас, сегодня, то есть. И нынешняя система, управляющая сегодняшним положением дел в этом государстве, обладает всеми подтверждающими документами насчет вас, и этого вполне достаточно для вашей идентификации. И ничего другого нет и быть не может. А если у вас проблемы с самоопределением, раздвоение личности, иные какие-нибудь психологические расстройства, направим вас к соответствующему специалисту на диагностику и последующее лечение. Но уверяю вас, до этого не стоит доводить, надо просто собраться с силами, с мыслями, еще раз все как следует обдумать, вспомнить, может быть, и все сразу встанет на свои места. Я так понимаю, на вашей работе — официальной работе — никто не в курсе, где вы сейчас находитесь? Сегодня вы там даже не появлялись? Хотите, я прямо теперь туда позвоню и все представлю в нужном свете? Попрошу для вас выходной на сегодня, отгул. А? А мы с вами пока с документами разберемся, подпишем пару бумаг. Все вопросы с движимым и недвижимым имуществом порешаем? У вас ведь машины нет, по крайней мере, по нашим данным у вас даже водительских прав нет, так мы предоставим транспорт, если потребуется. Мало ли, перевезти что-нибудь нужно. Вот даже телефон у вас в руках. Хороший аппарат, дорогой, наверное. «Айфон», так ведь? Вы уверены, что он вообще ваш? Не по вашим доходам игрушка. Да и номер наверняка чужой, левый или вообще заблокирован. Иначе с работы уже обзвонились бы. Ваша-то сим-карта у нас — непорядок! Опять же, медкомиссию пройти не дурно бы. Что-то у вас тут пусто в медкарте. Ни прививок, ни анализов. Ну и самое главное — вы когда в последний раз флюорографию делали?

На барже

Негромкое урчание двигателя, почти не слышное здесь, на носу, шелест воды и надвигающаяся гладь реки, обрамленная прозрачным туманом и отражающая небо. По берегам темнеющий лес — то непроницаемый лиственный, то взъерошенный хвойный. То заболоченная низина, словно повисшая в тумане, то довольно крутой берег с камнями и песчаными отмелями.

С тех пор, как мы выбрались на середину реки и поплыли довольно бодро по течению, досаждающие комары куда-то делись. То ли их напугала отдаленность берега, то ли налетающий временами легкий ветерок, то ли дым из трубы. С далекого берега порой доносились разве что птичьи крики, да редкий собачий лай. Впрочем, все затмевала сочная брань с кормы, то и дело взрывающая тишину вокруг, да периодические приступы гомерического хохота из капитанской рубки.

Калитка долго стояла рядом со мной, отмахиваясь от сигаретного дыма и бесконечно рассказывая о чем-то, как будто, страшно важном, а на самом деле очередную какую-то ерунду. Она почти всегда говорила, транслировала ерунду с таким важным видом, словно это открытие века.

У девчонок это часто бывает, в смысле, говорить ерунду, да и много говорить вообще. А уж если имеется образование и пусть даже мизерный, но опыт, то тут только подставляй карманы. В данном случае все это имелось в избытке. Силы были восстановлены, миссия не провалена, и ее понесло.

Терпеть Калитку можно было только за присутствие духа, проявляющееся хотя бы временами чувство юмора, неунывающий характер, длинные ноги и всю остальную фигуру, подтянутую и спортивную. Особенно в этом своем платье она была почти что с подиума. Ну и соображала она тоже неплохо. В общем, на нее можно было положиться в трудную минуту, и просто смотреть на нее было тоже приятно.

Но теперь я даже не заметил, как она сперва подошла, а потом ушла куда-то, видно, отчаявшись добиться от меня ответного внимания. Все же здорово мы намотались сегодня. Мне казалось, что я мог бы простоять так еще долго — застыть в любой позе на сколь угодно долгое время. Но сигарета давно потухла, да и отлучаться надолго от команды было как-то неловко. Я уж было решил прогуляться на корму, как за моей спиной незаметно возник Семеныч.

Видно, это была его отличительная особенность — подкрадываться и появляться вот так вдруг из неоткуда, а также немедленно вытаскивать сигарету.

Вот интересно, без сигареты я его вообще ни разу не видел, при этом, стоило мне обратить на это внимание, он эту сигарету непрестанно откуда-то из себя вытаскивал и смачно засовывал в рот, а чтобы видеть, как он, докурив, оставался хоть на мгновение без сигареты, так это ни разу.

Пришлось и мне за компанию закурить еще одну, вернее, даже с удовольствием, обнаружив для себя необходимое оправдание не менять позу и не двигаться еще какое-то время.

Семеныч шумно закурил и радостно посмотрел на меня, словно заранее подготавливая никому не нужный вопрос именно как формальный повод для разговора, не более того. По крайней мере, на его лице было написано нечто подобное.

— А ты давно спортом занимаешься? — вот так вот легко и непринужденно начал он разговор, хищно затягиваясь и мужественно глядя вдаль. — С шестом прыгаешь? Здорово! Видел как-то по телику. И ведь главное, как высоко получается! Без палки так высоко нипочем не получится.

— Да ведь я сам, собственно, не спортсмен, — говорю, — я всего-навсего врач, спортивный врач. Только-только устроился. Месяца три назад. Сопровождаю команду по легкой атлетике. Юношеская сборная. А сюда за этими самыми шестами ездил в качестве носильщика. Получилось, что больше некому. Какие-то очередные махинации тренера. Знакомый тут у него хороший в местной спортивной школе. И у того, видно, какие-то свои знакомые. В общем, вокруг одни знакомые знакомых. Наш тренер, он у нас вообще с фантазиями. А вся команда именно теперь в страшной запаре, к соревнованиям готовится. Калитку только со мной и отправили, чтоб посмотреть эти шесты, проверить. Так-то они дорогущие. Композитные материалы, технологии. А она все же помощник тренера, кандидат в мастера. Молодая, а разбирается лучше меня, что к чему.

Семеныч посмотрел на меня с некоторым разочарованием и сожалением. Еще бы, какой-то доктор, всего-навсего.

— То-то я смотрю, дымишь, как паровоз. Не больно-то похоже на спортсмена. Ну а для доктора в самый раз, — хлопнув меня по плечу засмеялся он, — за шестами он с девушкой поехал! Сочинил бы чего поинтересней!

Каверзную подковырку Семеныча я намеренно проигнорировал, пропустил меж ушей. Пусть его думает, что хочет. Через несколько часов мы все равно, скорее всего, расстанемся навсегда.

— А вот ты точно юрист по образованию? — в ответ спрашиваю. — Может, еще с красным дипломом?

Конец ознакомительного фрагмента.