Стая

Кейт Стюарт, 2020

В юности я заболела. Сразу внесу ясность. В юности я верила, что истинные, по-настоящему достойные внимания истории любви состоят из страданий или потребности в колоссальных жертвах. Вот почему моя вера была так крепка – потому что я вынудила себя верить. Я породила сущего мазохиста в сердце романтика, что и стало причиной моего недуга. Мне это было неведомо, когда я проживала свою историю, свою исковерканную сказку, поскольку была юной и наивной. Я поддалась искушению и вскормила этого пульсирующего монстра, который с каждым ударом, с каждым толчком, с каждым вздохом алчно желал больше. Трипл-Фоллс был совсем не таким, каким показался сначала, как и мужчины, которые приняли меня под свое крыло. Но чтобы быть с ними, мне пришлось стать соучастницей их секретов. Секретов, которые стоили мне всего. Вот в чем необычность вымысла в сравнении с реальностью. Нельзя прожить заново историю своей любви, потому что она заканчивается, как только ты понимаешь, что живешь ею. Во всяком случае, так было со мной и мужчинами, которым я доверила свое глупое сердце. Спустя столько лет я убеждена, что сама претворила свою историю в жизнь под натиском болезни. И все понесли наказание.

Глава 11

Первые две недели на заводе проходят вполне терпимо благодаря моему супервайзеру и удлиненным перерывам, которые он мне предоставляет. И все же, проходя мимо коллег, я слышу, как они шепчутся за моей спиной, да и невозможно не заметить презрительные усмешки одной женской компании, которая, скорее всего, ненавидит меня из-за моей фамилии. Одна из этих женщин, красивая латиноамериканка по имени Вивика, постоянно пялится на меня так, словно дни мои сочтены. Видимо, новость, что я дочь владельца, быстро разлетелась по заводу, потому как все чаще мои улыбки остаются без ответа.

Я, как прирожденная пацифистка, пытаюсь этого не замечать, подставить другую щеку и пригнуть голову. Если до этого момента я не сравнивала работу на заводе с судебным приговором, то теперь у меня появились все основания так считать. Шон тоже замечает эти взгляды, но никто не задает ему вопросов, когда он уводит меня из цеха. Хоть Мелинда и не выражает вслух свое неодобрение, все же не гнушается с подозрением на меня поглядывать, когда я ухожу с нашего рабочего места. Впрочем, похоже, врагом номер один являюсь только я, потому что все на заводе обожают Шона, и у него дружеские отношения с большинством сотрудников. Парадокс в том, что, мне удается выживать на заводе благодаря тому, что я с ним, а вовсе не своей фамилии.

С момента нашего знакомства мы почти не расстаемся. Либо перед сменой загораем у бассейна, либо проводим вечера в гараже, где парни по очереди учат меня играть в бильярд. Рассел, Тайлер и Джереми постоянно там зависают, а Доминик чаще всего отсутствует. Изредка он все-таки заявляется в гараж, но даже тогда не обращает на меня внимания. И все же, если я ловлю на себе взгляд Доминика, то начинаю нервничать из-за выражения его лица — на нем всегда любопытство вкупе с презрением. Я не раз пыталась набраться смелости и спросить у Доминика в лоб, какие у него ко мне претензии, но вечно трушу.

С приезда в Трипл-Фоллс я была окутана вниманием Шона в прямом и переносном смысле, и чаще всего это происходило в оазисе за домом моего отца. Однако всякий раз, как атмосфера начинает располагать к интиму, Шон целует меня в висок, а не в губы, и выпускает из объятий. Иногда он наклоняется, дразня своими губами, и у меня перехватывает дыхание в надежде, что Шон поцелует меня не в висок или щеку, а туда, где я так давно мечтаю ощутить его поцелуи, что уже устала об этом грезить. Шону словно мало читающегося в моих глазах разрешения, чтобы сделать первый шаг. Я неоднократно замечала, как он водил языком по пирсингу в губе, смотря на меня взглядом, четко говорящим, что мы уж точно не дружбу водим. Когда Шон рядом, в животе появляется трепет, а тело вытягивается в струнку, стоит ему привлечь меня к себе. Я наизусть выучила его тело, каждый день изнывая от желания перевести нашу дружбу на другой уровень. Из-за несогласия Шона подчиниться обоюдному сексуальному влечению хочется лезть на стену. И все же я получаю удовольствие от этого приятного предвкушения, от его взглядов, которые он бросает на меня, когда я играю в бильярд, от ощущения его пальцев, которыми он обводит дорожку воды на моей коже. Это и расстраивает, и захватывает дух. Я не единожды посреди работы ловлю себя на том, что опять предаюсь мечтам, пока Мелинда лопочет о своих друзьях из церкви, чаще всего рассказывая про жену пастора. И не в лестном смысле. Но с тех пор, как в мою жизнь неожиданно ворвался Шон, сны я вижу только о нем, стоит моей голове коснуться подушки. Открывая глаза, я понимаю, что улыбаюсь во все тридцать два зуба, вспоминая последний сон, в котором Шон пробирался ко мне в воде под лучами солнца.

На секунду я лелею мечту снова погрузиться в безмятежное видение, чтобы продолжить наше рандеву, как вдруг мой телефон вибрирует, оповестив о входящем сообщении.

Шон: «Думаю о тебе».

«О чем думаешь?»

Шон: «О всяком-разном».

«Может, уточнишь?»

Шон: «Как-нибудь в другой раз».

«Дома никого, если хочешь поплавать».

Шон: «Отлично, потому что я уже у твоего дома».

Выскочив из постели, я бегом спускаюсь по лестнице и открываю дверь, увидев на пороге Шона с влажными после душа волосами, прелестно спутавшимися на макушке. Он стоит, прислонившись к своей «Нове» со скрещенными руками. Шон одет в шорты, ботинки и черную майку, а я стою в дверях бог знает в каком виде.

Я краснею и провожу пальцами по волосам.

— Только что проснулась.

— Ты красивая. — Он идет ко мне.

Я киваю за плечо.

— Можешь зайти. Папы не будет до позднего вечера.

Шон наклоняется, чтобы поздороваться со мной поцелуем в щеку, но я уклоняюсь.

— Еще зубы не чистила.

— Да пофиг. — Он наклоняется и приникает губами к моему подбородку в томительном поцелуе, отчего атмосфера между нами накаляется.

Затаив дыхание, я еле сдерживаюсь, чтобы не притянуть Шона к себе.

— У тебя есть походные ботинки?

Его вопрос сбивает меня с толку.

— Эм, да.

— Оденься полегче и надень их. Хочу кое-что тебе показать.

— Ты ведешь меня в поход?

Поход — последнее, чем я хочу с ним заняться.

— Ты не пожалеешь.

— Как красиво, — выпаливаю я на одном дыхании, когда мы карабкаемся по очередным валунам на край горы. Я пытаюсь взобраться на скалу, мышцы протестующе ноют, а голеней касается мох. Шон сзади следит за каждым моим движением. Я опускаю взгляд вниз и наблюдаю, как он, касаясь кожи дыханием, придерживает меня за бедра на случай, если я оступлюсь.

— Не могу не согласиться. — Он придерживает меня за задницу, помогая перелезть через большой валун. Я перебираюсь и чувствую, как подкашиваются ноги от явного намека в его голосе.

— Куда ты меня ведешь? — спрашиваю я и, сделав последний шаг, любуюсь видом. Шон поднимается следующим, за спиной у него висит огромный, тяжелый рюкзак, который вообще не мешает ему подниматься. Шон хватает меня за руку и переплетает наши пальцы.

— Теперь уже недалеко.

Смотрю на часы. Я должна встретиться за ужином с Романом, и меня бесит, что я до сих пор при мысли о нем испытываю тревогу. Мне будто снова одиннадцать лет. После нескольких трапез нам все также неловко, как и в первые дни после моего приезда.

— Сколько времени? — спрашивает Шон, стрельнув глазами в мою сторону.

— Еще рано.

— Куда-то спешишь?

— Нет, извини, просто дело в моем отце. — Я встревоженно вздыхаю. — Должна с ним поужинать.

— Но ужин еще нескоро.

— Верно, — произношу я так, что мой ответ больше похож на вопрос.

— Значит, сейчас ты свободна, здесь и со мной.

Я останавливаюсь и хмурю брови.

— А-га-а.

— Значит, ты и должна быть тут, со мной.

— Так и есть.

— Это вопрос?

— Нет. Я же с тобой.

— Но думаешь о своем отце.

— Ничего не могу с собой поделать.

— Уверена в этом?

Я хмурюсь.

— Это тест?

— Как поется в гимне: «Над землей свободных и домом храбрых», — бормочет Шон, на ходу качая головой.

— Да, и правда. — Я иду за ним. — К чему ты клонишь?

Шон снова поворачивается ко мне.

— Я про то, что это страна умственно ущербных, зависимых от электроники рабов, которым промыли мозги средствами массовой информации.

— Ты только что меня оскорбил. И, думаю, сильно.

— Извини, просто уточняю. Зачем тратить текущее время на беспокойство о будущем?

— Текущее время?

— Это единственно важная мера времени. Время само по себе невидимая линия, мерило, которое придумали люди. Ты и сама это знаешь. И хотя время помогает ориентироваться, но оно все же способно вызвать дикий стресс, потому что ты позволяешь ему собой управлять.

Даже не смею опровергнуть его правоту. Мысли об ужине с Романом портят мне времяпровождение с Шоном.

— Ладно, извини.

— Не извиняйся. Просто не давай времени властвовать над тобой. Настоящее — это настоящее, будущее тоже когда-нибудь станет настоящим. Не будь рабом, помешавшимся из-за попыток подогнать себя под время. Настоящее — единственное, что тебе подвластно, но даже так это всего лишь иллюзия.

— Странный ты человек, — смеюсь я и качаю головой.

— Возможно. Или, возможно, всем уже нахрен пора очнуться и освободиться от коммерческого строя. Но люди не перестанут это делать, потому что им слишком удобно в своих пуховых одеялках, купленных через рекламу в «Инстаграме».

— А теперь ты намекаешь, что я слишком удобно устроилась?

— Смотря по обстоятельствам. — Он берет меня за руку, медленно расстегивает мои часы, бросает их на землю и разбивает вдребезги одним ударом ботинка.

— Охренеть! — Открыв рот как рыба, я таращусь на него. — Это невежливо!

— Что ты теперь чувствуешь?

Я поднимаю с земли разбитые часы и честно отвечаю:

— Мне обидно.

— Да, но сколько сейчас времени?

— Как видишь, теперь я понятия не имею, — огрызаюсь я и запихиваю уже бесполезные часы в шорты.

— Поздравляю, малышка, это свобода.

— Она нереальна.

— Для тебя. Ты еще живешь по расписанию, — Шон прижимает палец к моему виску, — вот здесь.

— Я поняла. Ты намекаешь, что мне нужно передохнуть, бла-бла-бла. Вот только был же менее болезненный способ донести свою точку зрения.

— Да, но ты не понимаешь, тебе нужно перестроить свой мозг. Готов поспорить, ты бы обозначила границу, если бы я попытался разбить ботинком и твой телефон.

— Ты чертовски прав, так я бы и сделала.

— Почему?

— Потому что мне он нужен.

— Для чего?

— Для… всего.

Шон вытаскивает из кармана сигарету, поджигает и, зажав пальцами, тыкает ею в мою сторону.

— Задумайся всерьез. Сколько раз за сегодняшний день тебе понадобился телефон?

— Например, он понадобился, чтобы написать тебе ответ.

— Я легко мог позвонить в дверной звонок. Но я знаю, что ты бы ответила до того, как открыла дверь, и знаешь почему?

— Я сидела в телефоне.

Шон кивает.

Он возобновляет наш поход, и я с неохотой иду за ним, все еще обижаясь из-за часов.

— Полагаю, у тебя нет страничек в соцсетях?

Шон вздыхает.

— Нахрен мне это. Худшее, что мы вообще могли сделать, — это дать всем микрофон и место, где можно им воспользоваться.

— Почему?

Он останавливается на поляне и поворачивается ко мне. В его глазах ни намека на веселье.

— Сотня самых простых причин.

— Тогда назови мне самую главную.

Хорошенько затянувшись сигаретой, Шон задумывается на мгновение над моим вопросом.

— Ну ладно, — выдыхает он, — кроме постепенного и неминуемого осквернения природы человека, есть еще один сценарий, и я тебе его поведаю.

Я киваю.

— Представь человека, родившегося с уникальным даром хранения знаний. В процессе обнаружения своего дара такие люди идут прямиком на работу, долгие-долгие годы учатся, чтобы довести этот дар до совершенства и превратить его в суперсилу, став уникальными в своем роде источниками знаний. Учатся, чтобы их уважали, считали силой — в общем, становятся теми, с кем действительно считаются. Улавливаешь мысль?

Я снова киваю.

— И может, такой человек перенес потерю. Возможно, умирает близкий ему человек, и эта смерть ставит вопрос, на который у него нет ответа, поэтому он считает своей миссией найти ответ на этот вопрос и не прекращает попыток, пока не находит неопровержимое доказательство, куда отправились дорогие ему люди. Поэтому он живет, питается, дышит каждую минуту каждого дня своей жизни в поисках ответа на один-единственный вопрос. И однажды этот день настает. Он добивается своего и притом преобразовывает свою теорию в факты. Если он расскажет про это доказательство, то все узнают, что могут изменить жизнь. И скажи этим людям, что можно доказать не только существование загробной жизни, но и существование самого Бога, им больше не понадобится вера. Он настоящий. Так вот, у него появляется доказательство, что жизнь не бессмысленна, смерть, которую все оплакивали, не бесплодна. У него есть ответ, и он хочет поделиться им с остальными. — Шон снова затягивается сигаретой и долго выдыхает струйку дыма, а потом поднимает на меня взгляд карих глаз. — Человек публикует это в социальных сетях, чтобы мир наконец получил ответ на вопрос, который мучил людей на протяжении долгих веков. Что произойдет тогда?

— Мы ему не поверим.

Шон задумчиво кивает.

— Того хуже. Какая-нибудь Бетти Лу развенчает это доказательство за десять минут. Не важно, права она или нет, но у нее миллионы последователей, а ее вера — это Бог. Поэтому тот, другой человек, человек с доказательствами, фактами, видео оказывается банальным шарлатаном из Интернета, ведь так сказала Бетти. Поэтому миллионы людей не стали его слушать, не слушали и их друзья, потому что Бетти всегда права. И все же этот мошенник, уверенный в своей правде, у которого есть неопровержимое доказательство, умоляет остальных мошенников выслушать его, но никто не хочет, потому что всем дали слово. И теперь мы никогда не узнаем о существовании Бога, и многие по-прежнему будут проживать каждый день с мучительным страхом смерти.

— Это так грустно и… — я приподнимаю брови, — так правдиво.

Выдохнув еще раз, Шон отбрасывает щелчком окурок и приминает его ботинком.

— Самая печальная правда, что есть только один способ одолеть страх смерти — умереть.

— Божечки.

Шон улыбается.

— Уверена? А если Он слышит?

Я закатываю глаза.

— Ты меня убиваешь.

— Почему такая фигура речи? Смерть тебя пугает?

— Перестань перевирать мои слова. — Я шлепаю его по груди.

Шон хихикает, а потом пожимает плечами, открывая бутылку с водой.

— Сама спросила. Просто передаю сообщение.

— Так вся эта красноречивая история не твоя?

Шон отхлебывает большими глотками из бутылки, а потом закрывает ее и отводит глаза в сторону.

— Нет. Не моя. Всего лишь очередного мошенника.

— Но это то, во что ты веришь?

Он уверенно смотрит мне в глаза.

— Это кажется мне разумным. По мне, звучит правдоподобно. Так я живу. — Шон наклоняется. Он близко, очень близко. — Или возможно… — Он смахивает с моего лба пропитанный испариной локон и, вытаращив глаза, ослепительно мне улыбается. — Я всего лишь очередной мошенник.

— Наверное, — тихо произношу я. — И ты повинуешься часам, потому что обязан вовремя приходить на работу, — напоминаю я.

— Ты меня подловила. Но мое свободное время только мое. Я не раб времени. И, если честно, мое рабочее время тоже принадлежит мне.

— Это как?

Положив руку мне на спину, Шон подталкивает вперед.

— Почти пришли.

— Ты не собираешься отвечать?

— Нет.

— Ты невыносим, — бурчу я.

Я совсем не ожидала встретить такого мужчину и все же не могу оправиться от сказанного им или от мысли, что понимаю, что он хочет сказать и во что искренне верит. Вряд ли мне попадался на жизненном пути настолько уверенный в себе человек, настолько прочно стоящий на земле. Я плавно перевожу взгляд на совершенство, которое являет собой Альфред Шон Робертс. Он в задумчивой тишине идет рядом со мной.

— Так в чем твоя суперсила? — спрашиваю я, немного задыхаясь от попытки подстроиться под его темп ходьбы.

— Я хорошо разбираюсь в людях. Предвижу, чего они хотят. А твоя?

Несколько секунд я раздумываю над его вопросом.

— Не знаю, считается ли это суперсилой, но чаще всего по утрам я помню свои сны… ярко. А порой, если резко просыпаюсь, могу их продолжить. Иногда сама в них погружаюсь.

— Начинаешь с того места, на котором проснулась?

— Ага.

— Круто. А я сплю так крепко, что свои сны даже не запоминаю.

— Иногда они причиняют боль, — признаюсь я. — Настолько сильную, что целый день испорчен от чувств, которые пробуждают эти сны. Так что это не всегда круто.

Шон кивает, взглядом рыская по деревьям, а потом снова смотрит на меня.

— Думаю, у каждой суперсилы есть цена.

Путь по протоптанной дорожке указанного маршрута у склона горы кажется вечностью. Как только мы оказываемся у очередной груды камней, я прихожу в восторг от картины, которая нас окружает, и моего нового дворика. Я несколько недель ездила по узким дорогам и крутым горным склонам, но мне даже в голову не приходила мысль пройти вглубь леса и посмотреть, что за ним скрывается. Целиком занятая своими переживаниями, я даже не ожидала, что мне так полюбится это умиротворение, свежий воздух, естественный запах и пот на коже. Теперь я смотрю на Шона новыми глазами.

— Так ты превратишь меня в горного хиппи.

— Будем надеяться.

Увидев Шона утром, стоящим у машины, и проведя с ним несколько часов в походе, я в какой-то момент позволила выпустить на волю то, что долгие годы держала под замком — свое тянущееся за романтикой сердце. И начала надеяться. Шон чересчур легко дал мне повод выглянуть из-за щита горечи, за которым я пряталась. Чувствую это влечение от каждого взгляда, каждого прикосновения, каждого непринужденного словесного обмена, дающих мне понять, что, быть может, выйти из своего убежища и осмотреться не так уж и опасно.

Не знаю, что нас в будущем ждет, но мы еще не так долго встречаемся. Даже если Шон объявил время нашим врагом, я прекрасно осознаю, каким хрупким бывает доверие, как оно может вмиг разбиться вдребезги. Время показало мне, что можно оказаться обманутой за считаные секунды. У меня был недолгий опыт отношений с мужчинами, но мне изменяли и лгали, меня унижали. Я приложу все усилия, чтобы такое больше не повторилось. У меня еще не было положительного опыта в доверии своим инстинктам касаемо мужчин. А после последней катастрофы я пообещала себе, что буду осмотрительнее. Следующему мужчине, завоевавшему мое сердце, придется постараться, чтобы заслужить мою привязанность. Красивых слов и пустых обещаний недостаточно. И все же обещание, которое я себе дала, и мое новое намерение временно сбежать из тюрьмы, плохо друг с другом вяжутся. Шон — запретное яблоко в моем новом саду безбрачия. Я хочу его телом. И совершенно ясно, что мое чувство взаимно. Может, не стоит загадывать дальше.

— О чем задумалась?

— Просто рада тут оказаться.

Он недоверчиво косится на меня.

— Я бы назвал это полной лажей.

— Я давно… ни с кем не встречалась. — Не совсем понимаю, подходящее ли это слово.

Шон смотрит на меня.

— И что?

— Это было давно — вот и все.

— Что случилось с последним парнем?

— Ты первый, — говорю я, когда Шон перешагивает упавшую ветку и с легкостью поднимает меня, чтобы я ее не задела.

— Мою последнюю девушку звали Бьянка. Она любила манипулировать, поэтому мы быстро расстались.

— Как именно она манипулировала?

— Она хотела меня контролировать. Я такое ненавижу. Она хотела манипулировать моим настоящим, но оказалось, что мне чаще хотелось сбежать от нее, чем терпеть ее выходки. Я расстался с ней. Твоя очередь.

— Он изменил мне в туалете клуба на мой восемнадцатый день рождения.

— Ого.

— Да, тот еще урод. Если честно, меня насчет него предупреждали. Моя лучшая подруга Кристи его ненавидела, а я ее не слушала. — Я смотрю на него с намеком. — Насчет тебя меня тоже предупреждали.

Шон закатывает глаза.

— Я знал, что нужно принести тебе наушники.

— Мелинда действительно любит поболтать.

— Она знает лишь то, что, по ее мнению, она знает.

Еще несколько шагов — и я замираю от звука, донесшегося из-за деревьев.

— Что это?

— Пойдем. — Шон ведет меня через очередную поляну из сплошного кустарника и заводит за угол. У меня отвисает челюсть и округляются глаза, когда я замечаю нависающий над нами водопад, а за ним глубокую пещеру, если ее можно так назвать. Она полностью видна из-за воды и скорее напоминает небольшую бухту.

— Господи, никогда ничего подобного не видела.

— Класс, да?

Через минуту мы стоим за водопадом, вода стекает в небольшой бассейн в самом низу. Я поворачиваюсь и вижу, как Шон кладет свой рюкзак и расстилает толстое одеяло.

— У нас будет пикник за водопадом?

— Круто же?

— Очень круто. — Я отхожу, пока Шон распаковывает рюкзак, отказавшись от моей помощи, и глазею, как он раскладывает разные контейнеры. Сыр и крекеры, злаковые батончики, фрукты. Так незамысловато, но только от одного проявления такой доброты замирает сердце. Шон достает несколько бутылок с водой, а потом протягивает мне руку. Это мечта, ожившая мечта. Этот мужчина с загорелой кожей и светящимися глазами тянется ко мне на фоне окружающей нас природы. Поборов желание вцепиться в него, я сажусь рядом на одеяле, наслаждаясь видом и чувствуя, как в попу впиваются несколько камешков.

— Необыкновенно.

— Рад, что тебе нравится. Рядом есть еще водопады, но этот уединенный.

— Он уединенный, потому что мы вторглись в национальный парк, — с улыбкой замечаю я. — На случай, если ты не заметил знак «Проход запрещен».

Шон пожимает плечами.

— Всего лишь очередные воображаемые границы.

— Вроде времени, да?

— Да, вроде времени. — Он убирает с моего лба намокшие от пота волосы. Голос Шона окутывает меня теплом: — С днем рождения, Сесилия.

— Спасибо. Классно, что ты запомнил.

— Ты упоминала, что скоро у тебя день рождения, и я уточнил дату в отделе кадров.

— Твой план намного интереснее моего, — признаюсь я, вдыхая прохладный туман, поднимающийся от водопада. Ниже на камнях сияет небольшое облачко радуги, и я мысленно запечатлеваю эту красоту. Я бы не хотела оказаться в другом месте.

— А что ты планировала?

— Читать. — Я оглядываюсь. — Но теперь мой план выглядит жалким. — Я смотрю на него и озвучиваю вопрос, который очень хотела задать: — Ты настоящий?

Открывая контейнер и закинув в рот кусок сыра, Шон хмурится.

Конец ознакомительного фрагмента.