Суудэр-эдзен, владыка теней

Катерина Зверь

Сборник авторских сказок, стилизованных под национальный монгольский фольклор о черноглазом духе суудэр-эдзене, владыке теней.

Шагнал¹

Благодарность суудер-эдзена

Когда в степи приходит зима и дуют холодные, стылые ветра, разгоняя по сухой траве редкий и колкий снег, тени уходят к людям, чтобы выпросить себе пищу и кров.

Как-то раз зима выдалась особенно лютой. Снега укрыли землю, животные уходили на юг, люди собирались вместе, племена забывали прежнюю вражду. Охотники выходили на свой промысел одним большим отрядом и делили принесенную добычу между всей стоянкой.

Раз в ночи, когда сгустилась тьма и разыгралась метель, в юрту одного хана пришел нежданный гость. Тонкими были черты лица его, глаза ― чернее ночи, а одежды, несмотря на холод, были из легчайшего шелка. Хан сразу понял, что перед ним суудер-эдзен.

— Что ты хочешь, черноглазый демон? ― спросил хан. ― Зачем ты пришел в мою юрту? Хочешь ли ты посостязаться в красноречии, или же задумал недоброе?

— Нет, хан, ― ответил суудер-эдзен, ― моя просьба проста. Степи сковали холода, и не укрыться от них ни в тени, ни на солнце. Дай мне плошку молока для моего Младшего, что замерзает в снегу, пусти к своему огню отогреться ― и я щедро награжу тебя.

— К чему мне награды твои, черноглазый демон? ― ответил хан. ― У меня всё есть, а чего нет, так принесут, стоит мне только подумать об этом.

Не пожелал хан иметь дела со сладкоречивым духом, сколь тот не упрашивал. Ушел суудер-эдзен из юрты хана, и пошел к известному богачу Таргуну. Владел Таргун и стадами, и рабами, и был первым после хана человеком. Но и богач Таргун пожалел молока для суудер-эдзена.

— К чему мне награды твои, черноглазый демон? ― сказал богач. ― У меня всё есть, а чего нет, так принесут, если я пожелаю купить это.

Ушел суудер-эдзен в ночную тьму не солоно хлебавши.

Всё сильнее выл ветер, всё сильнее шел снег. А на самом краю селения стояла худая юрта бедняка Сюнгая. Совсем немногое осталось у Сюнгая от старого отца ― худая юрта, где совсем не было места, худой лук, да старая, худая шуба.

Не спал Сюнгай в ту ночь, поддерживал огонь в своей юрте, отгоняя лезущий в щели холод. Вдруг отворился полог, и вошел к нему нежданный гость. Не испугался Сюнгай ― нечего воровать было в его старой юрте.

— Здравствуй, путник, ― сказал Сюнгай. ― Садись, погрейся со мной у огня ― сколько бы ни было от него тепла, да всяко теплее, чем снаружи.

— Спасибо тебе, Сюнгай, ― ответил путник. Заглянул в его черные глаза бедняк и понял, что только что пригласил в свою юрту суудер-эдзена, владыку теней. Ну да была ни была ― нечего терять было бедному Сюнгаю.

― Ты, я смотрю, не нашего людского племени, ― сказал он. ― Что ты хочешь от бедного Сюнгая, черноглазый демон?

— Моя просьба проста, Сюнгай, ― ответил суудер-эдзен. ― Дай мне молока для моего Младшего, что замерзает в снегу, пусти к своему очагу погреться, и я щедро награжу тебя.

— Отчего ж нет, ― пожал плечами Сюнгай, ― иди да грейся, молоко, поди, у меня еще осталось.

В тот же миг полог тряхнуло, и втекла в юрту Сюнгая еще одна тень, меньше да тоньше.

— Это мой Младший, ― говорит суудер-эдзен. Поглядел Сюнгай на тень, а та уже и не тень вовсе, а юноша, тонкий и красивый, словно девица. Лицо у него грустное, бледное, а как глаза поднял ― так там та же темнота ночная.

Подкинул в очаг дров Сюнгай, разделил с духами оставшиеся припасы ― строганину и кумыс. Отогрелись тени, повеселели, стали Сюнгаю сказки рассказывать ― да такие смешные! Смеется Сюнгай, тепло ему, сытно, словно не последнюю строганину доел, а у хана на пиру побывал. Исчезла тоска с лица суудер-эдзен-хуу², так и льнет он к Сюнгаю, так и просит, чтобы и тот ему сказку рассказал.

— Видно, по нраву ты моему Младшему пришелся, ― смеется владыка теней.

Просидели они так полночи, однако пора настала и честь знать. Уступил Сюнгай духам шкуру, на которой спал, сам закутался в старую шубу и остался за огнем следить.

Сидел он у костра, сидел, да так и задремал. Чует сквозь сон ― тепло да светло вокруг, словно лето посреди зимы настало. Спохватился, что заснул да про огонь забыл ― никак, пожар? Открывает Сюнгай глаза, а вокруг него ― юрта богаче ханской, сундуки с золотом и серебром вокруг стоят, в очаге огромном костер полыхает, вокруг ― дорогие кушанья расставлены, а сам Сюнгай лежит на богатом ложе, дорогими шкурами застеленном.

А духов и след простыл, словно никогда их и не было.

Разбогател бедный Сюнгай, сам ханом стал, завел себе слуг и жен, ни в чем неудачи не знал, ни в ратном деле, ни на охоте. Да только ни принесла ему счастья щедрость черноглазого суудер-эдзена. Нет-нет, да и вспомнит тонкое лицо Младшего, не мужское и не девичье, ― а как вспомнит глаза его черные, так в груди что-то и ухает ― видно, выкрала у него черноглазая тень душу, похитила сердце. Как сгущаются тени, так начинает Сюнгай ждать, не появится ли суудер-эдзен, не попросит ли молока. Оставлял молоко для них Сюнгай, но так и не являлись они больше. Прошло еще одно лето, снова настала зима, и каждый холодный вечер ждал Сюнгай, что придет к нему черноглазый дух молока просить.

Так прождал Сюнгай три зимы, пока от тоски не умер.

Такие они, тени черноглазые ― и худому человеку от них горе, и доброму радости мало.

Награда

Хоть и благодарен бывает суудер-эдзен за помощь, да только есть предел и той благодарности. Рассказывают о том, что не забывает никогда суудер-эдзен о том, кто помог ему, да следит и за теми, кому сам помогал.

Ехал как-то на своем коне через степь скорняк Джайгебек, возвращался домой с дальней стоянки ― добрые шкуры он купил у охотников, добрые шубы из тех шкур сделать можно. Ехал Джайгебек, насвистывал песню, подпевали ему с небес хищные птицы, подсвистывали из травы сурки. Ехал он себе, ехал, как вдруг потемнели небеса, скрылось за тучами солнце, поднялся сильный ветер, и обрушилась на степи сильная буря. Ослеп Джайгебек от молний, оглох от грома, застучал по плечам его град, ударил в лицо сильный ветер, того и гляди, шапку с головы сдует. Отпустил тогда скорняк поводья своего коня ― пусть сам решает, куда идти, коль на человека надежды мало. Устремился конь вперед, сквозь бурю, прижался Джайгебек к его могучей шее, закутался в плащ от ветра и дождя.

Долго так скакали всадник и конь, поутих сильный ветер, да и дождь стал поласковей. До нитки промок Джайгебек, до нитки промок и его верный конь. Устал конь, перешел на шаг. Выпрямился в седле Джайгебек, стал по сторонам смотреть ― верной ли дорогой везет его конь, далеко ли до дома?

Вдруг услышал скорняк сквозь шелест дождя ― ровно плачет кто-то, тонко да жалобно. Придержал Джайгебек поводья да по сторонам озирается ― может, еще кто заблудился в такую бурю?

Никого не увидел Джайгебек, дальше поехал. Только сделал несколько шагов его конь, как снова услышал скорняк жалобный плач. Остановил тогда скорняк коня, снова стал по сторонам осматриваться. И увидел он среди камней тонкую черную тень. Плачет та тень жалобно, жмется к камням, от дождя прячется. Подошел Джайгебек ближе, видит ― сидит между камней юноша в черных одеждах, прилипли к лицу его мокрые волосы, сам от холода дрожит, как лист на ветру.

— Как ты оказался здесь, бедное дитя? ― спрашивает Джайгебек.

Ничего не ответил юноша, только поднял глаза на скорняка ― а глаза те черные, без единого белого пятнышка, словно вся темнота ночная в тех глазах спряталась. Понял тогда Джайгебек, что перед ним ― суудер-эдзен-хуу. Снял Джайгебек свой плащ, завернул в него юношу, посадил на своего коня, и поехали они дальше.

Привез Джайгебек суудер-эдзен-хуу к себе домой, велел жене и матери накормить гостя, обогреть и одежду высушить. Приняли женщины юношу ласково, накормили досыта, дали теплые покрывала и сухую одежду.

Так гостил юноша в доме скорняка несколько дней и ночей. Дичился он сперва людей, но вскоре начал к ним ластится, сказок просить да плошку молока, и ни в чем ему отказа не было.

Минуло с той поры сколько-то времени, пока наконец, на вечерней заре, приехал к дому Джайгебека всадник на черном коне. Вышел Джайгебек посмотреть, что за гость к ним приехал. Слез со своего коня всадник, снял капюшон, и взглянул на скорняка черными глазами.

— Здравствуй, ― говорит он, ― Джайгебек-скорняк. Пришел я вернуть себе то, что ты забрал у меня.

— Здравствуй и ты, суудер-эдзен, владыка теней, ― поклонился ему Джайгебек. ― Будь моим гостем, отдохни с дороги.

Согласился сладкоречивый дух, прошел в дом, сел за стол. Суетятся жена и мать Джайгебека, подают питье да яства. Сел за стол и суудер-эдзен-хуу, обрадовался он, увидев своего владыку, так и льнет, да расспрашивает ― как жилось в степи, пока гостил он у скорняка?

Рассказал суудер-эдзен, как растут в степи дикие травы, как поют вольные птицы, сам же стал выспрашивать, как жилось юноше у Джайгибека?

Рассказал суудер-эдзен-хуу, как здесь ласково его приняли.

Наконец, встали гости из-за стола, велел суудер-эдзен юноше во двор идти, а сам повернулся к Джайгебеку и говорит:

— За то, что помог ты моему Младшему в беде, за гостеприимство твое, щедро награжу я тебя, Джайгебек-скорняк. Будет теперь в твоем доме удача и достаток.

Сказал так, и ушел во двор. Не успел Джайгебек моргнуть, как не стало у него во дворе ни черного коня, ни черноглазых духов.

С той поры разбогател Джайгебек-скорняк ― ни в чем отказу не знал, ни в чем неудачи не ведал. Пришел в его дом достаток, появились и батраки, золото, серебро и ковры.

Обрадовался Джайгебек, стал пиры устраивать, стал на те пиры звать богатых соседей, самого хана приглашать начал. Звал он и старых шаманов, чтобы дружбу с ними водить, да только отказались шаманы. Зовет он их раз, другой, а те лишь в усы посмеиваются.

— Смотри, ― говорят, ― Джайгебек, богатство ― как вода. В иной день из берегов выходит, а в иной день последние капли сквозь пальцы упустишь.

Не боялся тех слов Джайгебек ― чего же тут бояться, когда он у суудер-эдзена в милости?

Всё лучше да лучше жил Джайгебек, уже и на соседей свысока подглядывать начал. Не стало никого, кто бы был столь же гордым и отчаянным, как Джайгебек-скорняк. Не боялся он рисковать ― чего бояться тому, кто не знает неудачи? С самыми отчаянными людьми связался, и только еще больше разбогател.

Как-то раз, когда пришли в степь холода, поехал Джайгебек свои земли осмотреть, табуны свои проведать. Ехал он дальней дорогой, кутался в дорогой плащ, да поглядывал по сторонам. Грустным было в тот день небо, серые тучи ходили над самой землей. Погрустило небо без солнца, погрустило, да расплакалось.

Закутался в плащ Джайгебек, едет себе по дороге. Вдруг слышит ― зовет его кто-то. Огляделся скорняк, и увидел на дороге изможденного нищего в дырявых лохмотьях. Медленно брел нищий по дороге навстречу Джайгебеку. Попросил нищий милостыни, но ответил ему Джайгебек:

— Говорили мне мудрые шаманы, что богатство подобно воде ― если каждому по капле налить, то так и целое море иссушить можно. Ступай своей дорогой.

Побрел нищий дальше, а Джайгебек вперед поехал. Ехал он, ехал, дождь всё сильнее и сильнее становился. Проехал он сколько ни есть дороги, и повстречался ему седой старик. Тяжело тот шел по дороге, опираясь на свою клюку. Попросил седой старик милостыни, но ответил ему Джайгебек:

— Говорили мне мудрые шаманы, что богатство подобно воде ― если каждому по капле налить, то так и целая река пересохнет. Ступай своей дорогой.

Пошел старик дальше, а Джайгебек поехал вперед.

Пуще прежнего припустил дождь, совсем почернело небо, засверкали на нем яркие молнии. Едет Джайгебек, в плащ кутается. Видит ― впереди идет кто-то. Подъехал Джайгебек ближе, видит ― идет по дороге юноша. Поздоровался юноша с Джайгебеком, рассказал, что идет к старому шаману за лекарством для больной матушки. Продал он свой халат, продал единственную курицу, выручил за них всего лишь несколько медных монет. Стал юноша просить у Джайгебека милостыни, но сказал на это скорняк:

— Говорили мне мудрые шаманы, что богатство подобно воде ― если давать каждому хлебнуть из твоего колодца, то рано или поздно пересохнет он. Ступай своей дорогой.

Пуще прежнего стал юноша просить Джайгебека, уговаривать взять его в батраки.

— Хорошо, ― говорит Джайгебек, ― если так, то дам я тебе милостыни, а ты за то пойдешь ко мне в услужение.

Снял Джайгебек с пояса кошелек, развязал ― а вместо золотых монет в кошельке одни черепки. Поднял Джайгебек глаза ― а вместо юноши перед ним суудер-эдзен стоит, хмурит черные брови, а в глазах его будто вся ночная тьма спряталась.

— Такова доброта твоя, Джайгебек-скорняк? ― спрашивает суудер-эдзен. ― Помогаешь ты лишь тем, от кого ты получишь выгоду? Спас ты от бури моего Младшего, чтобы получить моей милости? Три раза я испытал тебя, Джайгебек, три раза приходил к тебе в разных обличьях, но не дал ты и медной монетки ни дряхлому старику, ни больному нищему, а подал лишь тому, кто согласен был на тебя работать. Правду сказали тебе старые шаманы, что богатство подобно воде ― сколь не пытайся его удержать, всё равно сквозь пальцы утечет.

Сказал так ― и истаял, словно и не было его. Испугался Джайгебек, ударил коня и поскакал вперед. Долго гнал коня, долго подхлестывал, пока, наконец, не споткнулся верный конь, не сломал ноги. Кубарем скатился с него Джайгебек, едва не убился, плащ дорогой порвал, весь в грязи перепачкался. Пришлось идти до пастбищ пешком, а навстречу Джайгебеку бегут его табунщики, вести несут дурные ― поднялась страшная буря, перепугались той бури кони, разбежались в разные стороны, не смогли их пастухи удержать.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Монгольск. «награда»

2

Монгольск. «сын владыки теней», здесь — младшая тень, титул Младшего.