Внизу наш дом

Сергей Калашников, 2017

Может ли летчик-испытатель повлиять на судьбу государства? Если он второй раз проживает свою собственную жизнь, зная наперёд многое из того, что произойдёт в будущем, – то может. 1934 год. Ему снова одиннадцать лет, и с ним знания человека, увлечённого авиацией на протяжении полувека.

Глава 6. Озадаченная

И вот лечу это я себе, лечу, а на душе вместо радости полёта кошки скребут. Не сработала моя задумка. То есть — я просто в ужасе. Прикиньте! Одиннадцатилетний пацан сдал экстерном на аттестат зрелости аж за полную десятилетку, работает за взрослого в области, где требуются серьёзные знания, да ещё и построил прекрасно летающий самолёт. И ни один «товарищ» из компетентных органов не проявил к этому ни малейшего интереса! Куда, спрашивается, смотрит ОГПУ! Или оно уже НКВД? Или НКГБ? Только и горазды, что переименовываться и реорганизовываться, а мышей совсем не ловят. А ещё начальник аэроклуба опасался, будто недреманное чекистское око бдит за делами, творящимися в нашей организации!

Да никому мы не интересны, несмотря на то, что дальности полёта У-2 достаточно для того, чтобы перелететь в Румынию. Может, и мне заняться своим делом? Наладить канал доставки контрабанды из-за Дуная, да и жить себе припеваючи? А что? Сотню килограммов моя «птичка» увезёт, садится она буквально на пятачке, а, если лететь ночью, то вообще никто ничего не засечёт. Я имею в виду не использование аэроклубовских машин, а полёты на своей самоделке. Да тут же просто озолотиться можно! Хотя бы на кремнях для зажигалок. Или бельишко шёлковое поставлять — весит немного, зато в хорошей цене. И возить товар не в наш портовый город, а, например, в Запорожье. Или даже в Харьков. Ну, поставлю бензобак побольше… хотя нет, вмонтирую его в крыло, чтобы был не на виду, а старый мотоциклетный оставлю, где стоит, чтобы казалось, будто дальность полёта у меня невелика.

* * *

Для размещения бензобака в крыле мне нужно несколько немудрёных железных загогулинок, за которыми я и намерен сходить в сельскую кузницу. А уж потом можно будет по месту спаять из жести нужной формы ёмкость, сразу с учетом получившихся креплений.

Месяц нынче вполне весенний, уже по-летнему тепло и погода на мой вкус прекрасная — низкая облачность, полётов нет — руководство легко одобрило мою отлучку. Тем более, когда бывает в том надобность, я не скулю, что рабочий день кончился, а продолжаю делать то, что нужно, и не напоминаю про сокращённое для несовершеннолетних «время на труд».

Я с ними по-людски, и они со мной по-человечески. Нормальный начальник нормальному работнику палок в колёса не вставляет. А мы с ним оба ничего так мужики. В общем, переодеваюсь из спецовки в штаны и рубашку, тщательнее, чем обычно, повязываю красный галстук, укладываю в сумку со знанием дела отобранный из кучи хлама металлолом — Евдокима интересует качественная сталь — и выхожу на дорогу к ближнему селу — тут километра четыре. В этот момент меня подлавливает Феофилактыч, сует денег и пустую торбочку:

— Купи, — говорит, — сальца, лучку там. Может, огурчики солёные у кого остались, помидорки квашеные, капустка.

— Ага, — отвечаю. — Закусоиды, что из второго снизу ряда таблицы имени товарища Менделеева.

— Вот приятно говорить с образованным понимающим человеком, — кивает мой официальный наставник. — К вечеру, чай, обернёшься. Посидим по-человечески в тесном кругу товарищей по ударному труду.

— Мне, — отвечаю, — нельзя по малолетству хмельное вкушать, но для товарищей по ударному труду — всегда готов. Я же не просто так, погулять вышел, а пионер.

Хмыкнули мы, да и пошел я, солнцем палимый. Жаркая нынче весна задалась. Нет, про солнце — чисто для красного словца ввернул — низкая облачность никуда не девалась, но уже всерьёз тепло. Я босиком топаю — это пионерам не запрещено, а мне нравится, да и бутсы мои разлезлись, если по правде. Пора обзаводиться новой обувкой.

Дорога выписывает кривулину, обходя оконцовку балки, сливается еще с двумя, приходящими с других сторон, и тут вижу я девочку-подлеточку в светлой блузе и тёмной юбке, присевшую рядом с корзиной и очищающую крашеное яичко. Первая мысль — сегодня Пасха! Вторая — так ведь она же пионерка! Это потому, что аккуратно свёрнутый красный галстук торчит из корзинки. И, наконец, третья — пионерка тайком собралась съесть символ веры… не, ну я вообще безбожник, поэтому прошу пардону, если не так сказанул.

Но самая главная мысль всё-таки четвёртая:

— Здравствуй, Мусенька, — мгновенно проговариваюсь я. — Кушай на здоровье, я никому не скажу. — Дело в том, что прямо передо мной — моя будущая жена. Мать троих детей и бабушка семерых внуков. А насчет правнуков — не уверен, что точно назову их число.

— Христос воскрес, — отвечает мне девочка и протягивает яичко.

— Воистину воскрес, — автоматически даю я правильный отзыв. А потом отработанным за полвека совместной жизни движением обнимаю светоч грёз моих и целую прямо в уста сахарные.

Потом мы сидим рядышком на не так давно проклюнувшейся свежей травке и вкушаем лакомство — яйца в эту эпоху, хоть и не редкость, но и не просто еда. Правда, в селе с этим заметно проще, чем в городе, хотя многие деревенские жители их продают, поэтому особого яичного изобилия в этом мире пока не наблюдается. А ещё в корзинке несколько куличей. Самый маленький мы делим пополам и деловито уплетаем. Они — тоже лакомство. Изделия из сдобного теста пекут только по праздникам.

Во мне наконец просыпается разум, и я способен вместо того, чтобы делать глупости, попытаться вести речи честные, случаю пристойные:

— Это ты в храм бегала, куличи святила?

— Батюшка их освятил, а я да, бегала, — и смотрит издевательски. — Знаю я, что вы лётчики, завсегда быстрые, но ты вообще как коршун. В другой день только попробуй так сделать — кубарем покатишься. А сегодня — ладно. В честь Пасхи можно.

Ха, это же она про объятия мои и поцелуй! Ну да, ей же нынче всего одиннадцать — на год меня моложе — и видит она меня в первый раз в жизни. Поэтому решила, будто я подкатил к ней христосоваться… да, есть такой обычай, только я не по обычаю и не для этого. Но почему тогда назвала лётчиком? И не удивилась, что знаю её по имени? Не иначе сиживала с краешку лётного поля, любуясь на взлетающие и садящиеся самолётики. Примечал я стайку деревенских ребятишек. И знал, что она может быть среди них, но нарочно не подходил, чтобы не вышло нам встретиться раньше времени, потому что в аэроклуб она поступила в сороковом году, если считать по версии моей предыдущей жизни. Тогда мы с ней и познакомились — вот не хотелось мне опережать старый график.

Да и встреча та, первая, никакой привязанностью не обернулась — мы уже после войны нашли друг друга. Два капитана. Она тоже летала, в основном к партизанам, да разведгруппы высаживала-забирала. В перерывах между вылетами на бомбометание, ночными, естественно. Но сейчас, когда ничего подобного ещё не было, она в полном неведении относительно моих мыслей и, чего уж греха таить, привычек. Оно бы и ничего, если бы я не повёл себя с ней так по-хозяйски.

— Целый год ждать, — непроизвольно вздыхаю я, — меня продолжает переть глупая уверенность старого супруга. Девочка, между тем, с одной стороны, смущена, с другой — не робкого десятка. Кроме того, в ней уже проснулось главное женское качество — любопытство.

— А чего такого ты никому не скажешь? — спросила она недоуменно и, не дожидаясь ответа, продолжила «наезд»: — Вот если бы я пообещала, что не скажу отцу про твоё охальство, тогда бы и спросу не было, — снова уперла в меня тот самый взгляд, под которым я таю, и молчит, дожидаясь ответа.

— Буду счастлив, если ты представишь меня своим достойным родителям, — под воздействием её бездонных очей я мгновенно слетаю с катушек и несу полную чушь. — Ты не сомневайся, как только наступит срок, поженимся. Деток вырастим, внуков побалуем, на правнуков полюбуемся. — Вижу, как Мусенька обворожительно краснеет, но держит себя в руках просто великолепно.

— Ну, уж нет, — заявляет она решительно. — Рано пока знакомить тебя с моими батьками. Сначала я для себя решу, люб ли ты мне, а уж потом, как разрешу, тогда подкатывай, — говорит, а сама галстук из корзинки достала и повязывает. Пионерка, понимаешь, возвращается из церкви.

Видимо, прочитав на свой лад выражение моего лица, она поясняет:

— Неладно как-то в галстуке в храм входить. Батюшка пугается, с добром ли человек пришёл, не станет ли хулу нести?

— Допускает пионеров к молитве? — насмешливо тяну я.

— К службе, — поправляет меня Мусенька. — Молитву всяк сам может сотворить. Так он и комсомольцев венчает, хороший у нас батюшка. Всё-всё понимает. Добрый человек и рассудительный.

Эти слова меня мигом протрезвили — чары девичьи отпустили раскрывшийся бутон мальчишеской души, отчего он мигом схлопнулся. Итак, местный поп — мужик с понятием и с властями живёт в ладу. Это может крепко помочь моим планам, если удастся вступить с ним в контакт.

— Познакомишь нас? — слёту беру быка за рога.

— Ты и сам не без языка, а он людей не чурается, — язвительно смотрит на меня будущая жена.

— Так безбожник я. — Лучше сразу сознаться.

— Это ничего, лишь бы человек был хороший, — улыбается своим мыслям девочка и до боли знакомым жестом ерошит мою макушку. Таю. Но держусь.

— Понял, — отвечаю. — Сегодня из-за Пасхи он весь день на работе. Так что зайду в другой раз. А мне бы закуски купить для мужиков, — потрясаю пустой торбой и шелестю… шелещу… (не знаю, как правильно) парой купюр.

— И чего мы стоим, кого ждём? — упирает руки в боки Мусенька. Опять до боли знакомая поза, при виде которой всё внутри взбалтывается, но не смешивается. — Православные ждут тебя, чтобы вкусить от щедрот великого праздника, а ты тут встал посреди дороги и лясы точишь! За мной, телепень, — подхватив корзинку, она даёт мне знак следовать за ней.

Следую. Куда ж деваться! В будущем я всегда её слушался — привычка. Только вот не примечал ни разу, чтобы она в Бога верила. Если и было что, то всегда молча, про себя.