Папа Лев

Ирина Севастопольская, 2020

Эта книга заговорит с твоим сердцем. Если ты напрочь успел позабыть о собственных крыльях, она подскажет, где ты их видел в последний раз. И если ты давно потерял себя в лабиринтах чужих судеб и жизней, эта книга поможет найти дорогу и станет хорошим спутником на твоём пути. А если ты благополучно стёр память о том, как в детстве уверенно ложился в твою ладонь тяжёлый деревянный меч, она обязательно напомнит тебе. Ничего не бойся. Самое интересное произойдёт не тогда, когда эта книга заговорит с твоим сердцем. А когда твоё сердце начнёт отвечать.

Жаба по имени Птица

Я — жаба, мать моя жаба и живёт в этом болоте, и отец её был жабой. Все мои родственники жабьего племени, родились жабами и умирали жабами. Я знаю о жабьей жизни всё — как найти хорошую сухую норку для дневного сна, когда безопаснее всего выйти на ночную охоту за жуками и муравьями, как правильно впадать в осеннюю спячку и как в марте проснуться живой и невредимой.

Все зовут меня Птица. Каждое утро, стоит мне только забиться в своё уютное убежище и закрыть глаза, я вижу один и тот же сон.

Полотнищем разворачивается вокруг бескрайнее синее небо, и безбрежное зелёное море внизу поёт свою песню о времени и вечности. Тёплый ветер толкает в спину, прохладный, ментоловый перебирает перья, я теряю вес и ложусь на воздух всем телом.

Там, наверху, живут разные потоки, и я знаю их по имени.

Пассат, например, это жаркий и сухой ветер. Он пахнет песком и солнцем, отчаянием и жаждой, и у него всегда есть пара-тройка историй о путниках, верблюдах, оазисах и чёрном ночном небе пустынь. Муссон очень переменчив, как ветреная кокетливая девушка, которой вчера исполнилось восемнадцать. Все его истории о людях и кораблях, зерном его не корми, подавай ему только поболтать о человеческих страстях и затерянных в море суднах. Лёгкий и тёплый Фён — мой давний дружок, у него всегда полный ворох анекдотов и шуток за пазухой. Иногда, бывает, так рассмешит, что от слёз берега не видать. А вот с ветром Бора и Торнадо я не знакома, предпочитаю отсиживаться где-нибудь в ущелье, если вдруг замечу их появление.

Однажды я просыпаюсь в особенно мерзком настроении и, чтобы развеяться, решаю прогуляться к самому краю болота. Я ковыляю долго, дольше обычного. Смеюсь себе под нос, вспоминая историю, которую Фён рассказал. Жила-была, говорит, однажды, жаба, которая всё хотела стать птицей, бредила, говорит, всеми этими полётами, тяжёлыми дождевыми тучами, потоками воздуха, лучами заходящего солнца и прочими птичьими радостями, да только крыльев у неё не было, как летать-то? И однажды вдруг, говорит Фён, гуляла она и наткнулась на старый сухой камень. Залезла наверх, огляделась — шумит над ней кронами вековой лес, шелестит в траве залётный ветерок, пахнет очень вкусно — прелой землёй и слизняками. А на самом камне, смеётся Фён, бороздки да полосочки. Выбоины. И вот уселась наша жаба на камень, и не мил ей стал её жабий свет. Вытянула она пупырчатую лапу вперёд, посмотрела на неё с ненавистью и говорит, мол, отчего жабы не летают, как птицы. И тут р-р-раз! — Фён делает дикие глаза, — выросли у неё крылья, и полетела она высоко в небо. Птицей.

Пока вспоминала, думала, сама не заметила, как около камня оказалась. Ну, что делать, раз пришла. Сижу, смотрю — всё верно, как и рассказывал мой дружочек. Сухо, тихо, вкусненьким пахнет. Вот так жизнь у меня, думаю, тошно самой. Встала вечером, наелась слизняков, посидела. Ещё поела мух. Посидела снова. И так до самого утра, думаю я, и начинаю потихоньку выть. Ни крыльев тебе, не перьев, а так хочется летать, особенно после того, как проснёшься от той жизни к этой.

Нечем мне летать, не дано мне крыльев. Не дано ни перьев, ни хвоста. Ничего не дано, чтобы жить той жизнью, о которой я мечтаю — просыпаться на утёсах, парить высоко в небе, вить гнёзда в горах, болтать с ветрами и нырять в грозовые потоки. Ненавижу, квакаю я, не-на-ви-жу.

Слизней этих, кожу свою пупырчатую, перепонки эти, жабры. Кто и когда засунул меня в это тело. Кто и когда похитил у меня мой полёт. Почему, за что, когда всё это кончится?

Когда я открываю глаза, я вижу Льва. Он ничего не говорит, только делает шаг. Один. Вперёд, к жертвеннику.

И камень подо мной вспыхивает сухой соломой. Я смотрю Ему в глаза и молчу.

Я очень-очень хочу летать.

Я молчу тогда, когда жабья кожа на мне начинает лопаться от жара. Я не издаю ни звука, когда огонь плавит мои мышцы. Я думаю о ветре — о прохладных объятиях Муссона и тёплых руках Пассата, я вспоминаю хохот Фёна и тёмные глаза Торнадо, я сжимаю челюсти до хруста и терплю. Но когда пламя добирается до моих костей и начинает с треском поедать их, я не выдерживаю. Кричу. Рык вторит мне, Лев не делает ни одного шага назад из моего пламени, Он горит вместе со мной. Это я ещё успеваю увидеть до того, как провалиться в густую спасительную тьму.

***

Я лежу на мху у подножия камня. Пахнет не особенно хорошо — гнилью пахнет, затхлым воздухом, насекомыми. Открываю один глаз. Потом второй. Вытягиваю вперёд хищную лапу с четырьмя стальными когтями. Сажусь, нахохлившись.

А потом резко взмываю в воздух над лесной поляной и рассыпаюсь искрами в вечернем плотном тумане — только для того, чтобы снова появиться, уже высоко-высоко над горой, там, где хохочет озорник Фён.

Там, где кружится в небе и хохочет во всё горло безбашенный Фён: Лети сюда, бестолковая птица Феникс, так и знал, что не устоишь, так и знал, что потащишься свою долю искать! Лети скорее, обниму тебя всеми ветряными потоками, какая ж ты молодец, ты и сама того не знаешь!

И Лев улыбается нам обоим, отряхивая пепел с шерсти.