Меж троном и плахой. Исторический роман

Ирина Николаевна Павлычева

В два с небольшим года российский трон сменяет трёх монархов. Противостояние, подспудное соперничество, тайный накал страстей захватывают всех приближённых. Борьба за власть одинаково приближает и к трону, и к плахе.

Глава XVIII

«Вот и чудно, — радовался молодой граф Сапега, развалившись в санях и направляясь ко дворцу с целью узнать последние новости, — пока суть да дело мне лучше там не бывать, очень мило, что мне не пришлось придумывать предлог самому. Пока надо осмотреться, как пойдут дела теперь у моей ненаглядной нареченной. Если отец её, как водится, выкрутится и окажется по-прежнему наверху, на что я искренне надеюсь, можно будет продолжить сватовство, да и с помолвкой не затягивать. Если же наоборот, то первое время воздержусь от посещений, как бы из деликатности, а потом, мало ли что, может, и отец в украинские имения отозвать, может… Словом, отойти потихоньку повод отыщется».

Юный граф Сапега относился к тому типу людей, которые чуть ни от рождения руководствуются исключительно расчетом, причем, самым, что ни на есть материальным. Их мало волнуют какие-либо чувства, кроме жажды денег и власти, лишь в этой сфере они в состоянии испытывать поистине сильнейшие страсти. Поэтому следующая мысль остро и больно кольнула его:

«Однако, — припомнилось ему, — что-то княгиня, хоть и явно убитая горем, была, притом, и как-то чересчур спокойна для жены человека, идущего ко дну. Князь, к моменту ее появления в гостиной, не менее как за четверть часа вернулся домой… и не мог ничего ей не сказать, следовательно, вести для семейства принес вполне добрые… Меня же выставили… Не оказались ли новости настолько хороши, что я стал негож?!», — от последней догадки его бросило в жар, и сердце бешено заколотилось.

— А ну наддай!!! — крикнул он кучеру. Теперь ему совсем не терпелось выяснить, чем кончилось во дворце. Он судорожно прикидывал, как и за что зацепиться, если Меншиков, и вправду, выпрыгнул ещё выше и, действительно, сочтет желательным заменить его. Сапегу сковало внутренним холодом, руки и ноги задрожали, как в лихорадке. Было ощущение, что он вот-вот умрет от досады и беспомощности. И вдруг наступило полное успокоение.

— Она же в меня влюблена!!! — выкрикнул он вслух.

— Чего изволите, ваше сиятельство? — в один голос уточнили лакей и кучер, не поняв неожиданного возгласа хозяина.

— Можно потише, говорю, остолопы! — огрызнулся граф, впрочем, не зло.

На душе улеглось. Княжна Мария не подведет, за неё зацепиться можно будет и удобно и надежно, если понадобиться.

Переживания стихли, и он принялся смотреть в окно. И тут заметил, что Санк-Петербург изменился до неузнаваемости. Сначала никак не мог понять, в чем собственно дело. Все на месте и день хорош, однако, город, выглядел, как в воду опущенный, понятно умер царь, но… Наконец, он осознал, что за время проезда от меншиковского до Зимнего дворца разминувшись с массой саней, повозок, карет и пешеходов и со многими раскланявшись, он не встретил ни одного незаплаканного лица, ни одного безмятежного или хотя бы равнодушного, а тем более веселого выражения.

«Похоже, во всем Петербурге только я не плачу» — мелькнуло в его сознании, и он снова вернулся к своим расчетам.

То, что он узнал во дворце, подтверждало его предположение о возможной попытке отстранить его, но больше не пугало, он был уверен в «своей Марии» настолько, что принял решение подольше выждать с визитами к Меншиковым.

«Пусть поскучает!» — самоуверенно решил он, и было начал планировать, чем займет высвободившееся время, как его снова обожгла неожиданная мысль. На сей раз исключительно приятная: «А что если? Попробовать! На меня поглядывала», — обрывчато заработал его мозг: даже про себя он боялся полностью проговаривать то, что пришло ему в голову. Остальное его существо замерло в сладкой надежде, что расчеты дадут положительный результат, и можно будет начать попытки. Новая идея представлялась невероятно заманчивой и при удачном развитии открывала бескрайние горизонты.

«Однако, что я спешу из дворца, — последовал вывод. — Я — свой человек в доме светлейшего князя, не может мне быть отказано в чести постоять у гроба покойного великого императора. Попробую сразу…»

Он навел справки и узнал, что пока допускаются наиболее близкие люди, но как только будет приготовлена траурная зала, прощаться с императором дозволено будет любому желающему. Прикинув шансы, граф передумал: «Нет смысла тратить усилия и втираться туда сегодня, чего доброго никто и не заметит, — размышлял он. — Вон, даже у лакеев глаза заплаканы так, что едва открываются!»

И граф вышел из дворца. Дожидаясь, пока подгонят его сани, глянул на караульного. У того глаза и нос сильно припухли. От нечего делать Сапега спросил:

— Никак и ты наплакался, служивый?

— Хорошо вам, ваше благородие, сохранять спокойствие, коль вы не были здесь, когда манифест о смерти царя-батюшки оглашали! Если бы вы своими ушами слышали, какой тут вой и стон стоял, — не выдержали бы. Да сейчас едва ли кого, не наплакавшегося, и найдешь. И слезы снова сами собой побежали из его глаз.

«И правда, — согласился Сапега, снова понаблюдав из своих саней по дороге домой. — Действительно, ни одной незаплаканной физиономии! Все рыдают! Ну и народ!»

Да, без малейшего преувеличения можно сказать, что плакал весь Санкт-Петербург. И по мере того, как приходило осознание масштаба и реальности утраты, скорбь захватывала город полнее и сильнее. Даже те, кто ещё несколько часов назад были заклятыми врагами царя, теперь не могли удержать слез.

Оставшись наедине с собой, ворочался, не спал и плакал светлейший князь Меншиков, плакала княгиня и дети. Плакали дочери, внуки Петра и вдова-императрица. В Санкт-Петербурге сам собой установился траур и с вестью о смерти Петра постепенно распространялся по стране. Громче, печальнее и мощнее зазвучали церковные колокола, плотнее заполнились церкви и соборы, — теперь молились за упокой души императора — Отца Отечества, Отца Санкт-Петербурга.