Меж троном и плахой. Исторический роман

Ирина Николаевна Павлычева

В два с небольшим года российский трон сменяет трёх монархов. Противостояние, подспудное соперничество, тайный накал страстей захватывают всех приближённых. Борьба за власть одинаково приближает и к трону, и к плахе.

Глава XIII

Феофан заговорил:

— Прежде всего, братья мои, мне хотелось бы напомнить вам о правоте и святости присяги, которую вы принесли в 1722 году. В ней вы обязались принять наследника, назначенного государем.

Опять встрял князь Василий Лукич:

— Но здесь не видно такого ясного назначения, как пытается представить господин Макаров.

Репнин подхватил:

— А недостаток ясности можно признать за признак нерешительности, в которой скончался монарх.

Алексей Долгорукий тоже счел своим долгом поучаствовать, хотя ни на что серьезное не надеялся с момента барабанного боя:

— Нерешительность налицо. Посему можно рассудить так, коли сам император не определил судьбу монаршей власти, значит, он оставил решить этот вопрос государству.

Репнин же, казалось, принимал пустые словопрения за чистую монету:

— А что до коронования императрицы, то оно не может давать столь обширных прав. У большей части других народов супруги государей коронуются, не получая права претендовать на престолонаследие!

«Нет, они меня сейчас доведут, — уже не на шутку злился про себя Меншиков. — Еще немного и я велю арестовать! Вместо того, чтобы с покойным побыть, помолиться, приходится на их беспомощные потуги смотреть!!! Ну, Феофанушка, разберись-ка с ними поскорей, не попусти, чтоб я в гнев вошел».

Феофан Прокопович, будто услышав отчаянные мысли светлейшего, взялся за дело энергичнее:

— Иль вы хотите запутать дело, братья мои, или вам просто не ведома истина. Выслушайте же. Накануне коронования императрицы его величество, открывая сердце перед своими верными слугами, очередной раз подтвердил, что возводит на престол достойную свою супругу только для того, чтобы после его смерти она могла стать во главе государства. Ссылаюсь тогдашних свидетелей. Великий канцлер Головкин, тебе ли не помнить государевы слова?

— Да, но то было до… — снова сделал попытку сохранять объективность граф Головкин.

Перебивая его, раздались голоса из разных концов зала: «Мы слышали! Мы подтверждаем!»

Алексей Григорьевич, почувствовал слабую надежду, услышав головинское «но…”, и не удержался, хотя ясно видел, что светлейший вот-вот сорвется:

— Не следует ли обратиться к мнению народа?

Но офицеры делались энергичнее:

— Кто ж?! Какой народ осмелится ослушаться воли государя нашего Петра Великого?! — послышалось из их рядов.

— Тем более что об избрании речь не идет, — завершил Бутурлин.

— Разумеется, мы здесь собрались лишь для декларации, — поддержал Толстой, которому тоже надоело разводить антимонии.

И Меншиков перешел к эндшпилю:

— Однако, друзья мои, как вы запальчивы! Наша императрица велела нам обсудить обстоятельства спокойно, и вдумчиво, а вы даже не дослушиваете друг друга. В шуме я не уловил, как следует, подтвердил ли слова митрополита наш великий канцлер. Граф?

— Да, — повторил Головкин.

— Все слышали? Великий канцлер подтвердил. Какого другого удостоверения нам надо! В таком случае, государи мои, я не спрашиваю никакого завещания. Если наш великий император поручил свою волю правдивости знатнейших своих подданных, не сообразовываться с сим было бы преступлением и против их чести, и против самодержавной власти государя. Я верю вам отцы мои и братья! — патетически завернул Меншиков.

— Считаю, что в силу коронации императрицы и присяги, которую все чины ей принесли, Сенат может провозгласить ее государынею и императрицей всероссийскою с тою же властью, которую имел государь, ее супруг, — расставил точки над i Толстой и тут же подтянул Меншикову, который на последних звуках его речи грянул:

— Да здравствует наша августейшая государыня-императрица Екатерина I!!! Ура!

Теперь подхватили единогласно, причем, один другого громче, сочтя за благо долее судьбу не испытывать.