Записки на простынях

Ирина Мист, 2021

Короткие истории вне пространства и времени, нанизанные на кровавую нить тёмной любви – БДСМ, насилие, игра на боли и страхе. Книга не про автора. Она – про читателя. О том, с чем каждая из нас может столкнуться. В обычной жизни. За дверьми обычной квартиры. Это про жизнь в зависимости от пиковых переживаний, убивающих игр и выход из этой зависимости. В книге поднимаются неудобные темы – бойкот, абьюз, насилие, БДСМ. И это – не среди маргиналов, это рядом. И романтики в этом нет. Есть боль, кровь, слёзы, сломанные жизни. И всё это – на контрасте с поиском Бога в себе и вовне. Книга не про то, что хорошо и плохо. Она о том, что погружение в самые теневые области жизни – это тоже путь познания. Роман Ирины Мист доказывает: жизнь полна самых разных оттенков – и не только черно-белых. Каждый из нас сталкивается как с кроваво-алым цветом боли, так и с возвышенными, лазурными полутонами. «‎Записки на простынях» – как раз о бесконечном многообразии палитры в душе каждого.

Светлой памяти Олега Олеговича Павлова, вдохновившего на написание этой книги.

Ускользающая, Туманная, Мист.

Имя одной из валькирий.

Пришло случайно — да, так и осталось.

Прижилось, как вторая кожа.

Кто я?

Плетущая разговор с грозами

и разрушающая жизни.

Собирающая истории

и сама избегающая жизнь сделать историей.

Связанная путами страха

и танцующая на ладонях Бога.

Женщина с сотней лиц,

проживающая всё через своё нутро.

Алфавит жизни

А…

«Алиса в стране чудес». Моя любимая — в классическом переводе Аллы Демуровой. В переводе Набокова, «Аня в стране чудес», звучит непривычно и пронзительно тонко. Перевод Заходера не зашёл. С детства на слуху Шалтай-болтай, а не Желток-белок. Дома у меня коллекция «Алис» с иллюстрациями разных художников. Психоделическая книга, которую впору разобрать на цитаты. Ещё лучше — оклеить ими комнату прямо поверх обоев. И гадать. Первая фраза, на которую взгляд упал утром, будет девизом дня. И — вперёд к чудесам.

Класс под литерой «А», где училась бы, если б администрация школы не пошла навстречу и не перевела меня в другой, куда попала лучшая детсадовская подруга. Кто знает, куда завернула школьная колея, если бы маме отказали.

Б…

Бойкот. В первый и последний раз столкнулась с ним в школе. Повзрослев, смотрела фильм «Чучело» и, глотая слёзы, вспоминала себя. Избавь людей от законов и морали — мы превратимся в животных.

Четвёртый класс. Девчоночья половина влюблена в классного руководителя, тайно и безнадёжно. Мужчины в школе такая редкость, что любой мало-мальски привлекательный экземпляр пользуется повышенным вниманием. Как наш — тем более. Тогда нас ещё можно было назвать командой. Зимой вместе с ним мы выбирались на окраину города и катались с горок на лыжах и санках, летом срывались в поход, пусть всего за десять километров, на другой берег реки.

И вдруг, вернувшись с летних каникул, загоревшие и отдохнувшие, узнаём, что нашего почти родного учителя меняют на математичку. Скучную неряшливую женщину средних лет с тремя детьми. В испачканной мелом одежде и волосами, забранными в высокий пучок, сбившийся набок.

Я сразу невзлюбила её. Не за одежду и неряшливость, а за колкие язвительные слова, которыми она частенько награждала учеников за ошибки. Я начала забывать тетради с безупречно выполненными заданиями, терялась у доски, вместо обычных пятёрок в моём дневнике появлялись тройки и двойки.

Не помню, что нами двигало — азарт или безнаказанность. Однажды после уроков мы с подругой остались в классе. Разрисовали стенгазету, залили ящик учительского стола чернилами, испачкали краской ткань, накрывающую проектор.

Следующий день превратил оставшиеся годы учёбы в ад. Я так и не выкарабкалась.

Я не привыкла к допросам и следствию. Сначала этим занялась наша классная, потом завуч. В соседнем кабинете ждали родители. А мы писали объяснительные. Меня, отличницу, грозились поставить на учёт в детскую комнату милиции. Тогда я ещё не научилась врать. Это сейчас решу, что сказать — правду или то, что хотят услышать. Тогда призналась, что единственной причиной моего поступка было то, что я ненавижу классную руководительницу. И повторила, глядя ей в глаза. Ведь если человек прав, ему нечего бояться. Это была моя правда.

На следующий день мне объявили бойкот. Кто был инициатором, не знаю. Возможно, та самая учительница негласно одобрила травлю.

С тех пор боюсь повторения. Страшно оказаться одной против толпы. Или быть отвергнутой. Сердце замирает, когда возвращаешься в темноте домой, ожидая избиения. Унизительно проживаешь день за днём, когда не здороваются и делают вид, что не существует даже твоей тени. За спиной шушукаются и замолкают, стоит обернуться. Перекидываются записками, в которых вершат мою судьбу после уроков. А пока накидывают на голову половую тряпку и втыкают в спину дротики из швейных иголок.

Я могу справиться с любым — уговорами, лестью или же просто заняться сексом. Против толпы я бессильна. Каждый день, возвращаясь после учебного дня полного издевательств, дома меня ждало продолжение — язвительные насмешки и допрос родителей.

Я выдержала месяц.

После чего наглоталась таблеток и с диагнозом «попытка самоубийства» попала в больницу. Уколы, таблетки, привычная ложь, что хочу жить. И звериная осторожность — кожей чувствую враждебные взгляды. Я так и не научилась доверять. Держу людей на расстоянии и ухожу за полшага до того, как станет поздно.

В…

Вина. Ниточка, за которую меня можно дёргать, как марионетку. Вина и слова «ты должна». Кажется, убедила себя, что уже нет, не должна. И влипаю в отношения снова, где вина — разменная монета в заведомо проигрышной для меня партии.

Словно специально выбираю людей и влипаю в ситуации, чтобы быть виноватой снова и снова.

Выворачиваюсь наизнанку, подыскивая нужные слова и вымаливая прощение.

Вина и прощение. И только потом любовь. Я так и не могу признать, что меня можно любить. Просто так. Без всех этих игр на грани.

Вина и прощение придают изощрённую остроту отношениям, игре с близкими людьми, которые никогда не станут родными. Они — всего лишь обычные люди с грешками и пороками, решившие, что могут вершить правосудие над отдельно взятой частичкой мира. Надо мной. Или я наделяю их этим правом? Не боги.

Как получается, что не чувствую своей вины перед Богом, а перед человеком — вполне?

Г…

Гроза. Вера ворвалась в мою жизнь внезапно. Я росла в обычной советской семье, как принято в то время, не верующей. Тогда уже не преследовали за убеждения, но религия ещё не обрела сегодняшней популярности. Не было телетрансляций с крестного хода и политиков со свечами в храмах.

Я не была крещена, но верила. Мне было пятнадцать, когда мы ездили в имение Натальи Гончаровой, жены Пушкина. На обочине дороги нашла стальной нательный крест. Повесила на цепочку и стала носить. Это сейчас знаю — так нельзя. Сакральная вещь, чужой крест, будто своей судьбы мало. Тогда ни о чём подобном не думала. Появились у меня молитвослов и Евангелие, напечатанное в студенческом журнале. Я читала молитвы и разговаривала с Богом, глядя в небо. Ведь сказано: «Небо — лучшая икона». Крестилась уже позже. И почти сразу перестала чувствовать Бога. А спустя годы разделила Бога, религию и церковь.

Тогда, далёким летом на Землю должен был упасть метеорит. По телевизору только и разговоров, что о предстоящем падении. Он был слишком велик, чтоб сгореть в атмосфере. Мысль об этом не отпускала меня.

Началась гроза. Никто не обратил внимания, как я выскользнула из дома. Мгновенно вымокла до нитки. Небо извергало из своего нутра потоки воды. Босиком, по щиколотку в воде, в облепившей меня мокрой одежде, я разговаривала с грозой. Или Богом, как мне казалось. Может, это и был тот самый настоящий Бог, которому тесно в церкви. Задавала вопрос — и по грому и молниям понимала ответ. Просила, чтобы метеорит упал там, где люди не пострадают. Предложила свою жизнь в обмен. Переспросила, принимают ли мою жертву — мгновенно молния серебряной змеёй пронеслась сквозь всё небо, значит, да. Весь следующий день пролежала, молясь Богу, в ожидании смерти. Метеорит упал в океан.

Как же наивна я была. Разве могла моя жизнь заменить жизни других, если бы их смерть была угодна Богу?

Д…

Дети. Люблю на расстоянии. Своих не хотелось долго. Ровно до той секунды, пока не взяла племянницу на руки. Внутренности скрутились в тугой узел, стало больно дышать, а по щекам заскользили слёзы. Мне стыдно за дикую чувствительность и ранимость, особенно если другие становятся свидетелями.

Не знаю, люблю ли я детей сейчас. Своего лет до трёх обожала. Всё время вместе. В торговый центр пойти или почитать сказку на ночь. Дети такие трогательные. Смотрят огромными глазами, а в них плещется весь мир. Можно придумывать небылицы — они верят и считают тебя божеством. Потом у них меняется характер. И снова. А мне не поспеть за изменениями. Рушится мой пьедестал, почти божественный статус подвергают сомнению. Я становлюсь подругой. Фатальная ошибка — нужно быть матерью, друзей они всегда найдут. Но как, если я сама не научилась быть взрослой?

А сейчас и детскость покинула меня. Я не собираю чемодан за полчаса и не срываюсь на край света. Не влипаю в авантюры с сомнительным концом, которые хорошо заканчиваются, несмотря ни на что. Не ищу чудес рядом. Перестала играть с дочерью в игры моего детства — прятки, классики, резиночки. И не рисую мелками на асфальте. Куда исчез мой внутренний ребёнок?

Может, любовь к детям начинается с любви к своей внутренней девчонке с чёрными глазами и тощими торчащими косицами?

Е или Ё…

Ёлки. Новый год без них не мыслю. Пару раз отмечала праздник за границей. Море, пальмы, фейерверк — не то. На Новый год мне нужна ёлка. Пусть искусственная, но ёлка. Свечи, имбирные пряники и мандарины.

Самая любимая ёлка — в детском саду у дочки. Накануне зелёная красавица стучится в дверь сама. Детям так и говорят: «Чудо! Ёлка пришла». Обязательно днём, чтобы детки видели, что она, правда, пришла сама. И не важно, что чей-то папа минут десять назад незаметно выскользнул из калитки.

Колючее деревце украшают имбирными пряниками, райскими яблочками, золотыми снежинками из соломки, и витыми восковыми свечами. На Рождество зажигают свечи, как в старые времена, когда не было электричества. Родители с детьми водят хороводы и поют песни. За соседними столом дети делают свои свечи. Макают фитилёк в банку с растопленным воском, остужают и снова. И так — много раз. Свечи получаются неровные, зато ароматные и сделанные детскими ручками. Волшебные, потому что всё, что делаешь с любовью и своими руками — волшебство.

А нас уже ждёт рождественский кукольный спектакль. Трижды была на ёлке. Всё неизменно из года в год — те же песни, хороводы, игры. Тот же спектакль и почти такие же подарки — мандарины, имбирные пряники, марципаны. И, конечно, игрушка, сшитая мамами. И дети пока ещё верят, что подарки им приносят ангелы.

И каждый раз ощущение чего-то светлого, апельсиново-гвоздично-имбирного на душе. И хочется этот волшебный праздник пронести сквозь год, не расплескав.

Расходясь по домам, дети раздевают ёлку — снимают яблоки, пряники, снежинки. А лесная красавица заканчивает свою короткую, но яркую жизнь на помойке в компании таких же страдалиц с осыпавшимися иголками. Поэтому дома ёлка у меня искусственная, а для запаха в вазе стоит еловый лапник.

Ж…

Жизнь.

Бегу от неё.

Жила когда-то на два мира. Мёртвой была больше, чем живой. Сейчас учусь быть живой. Ещё бы понять, как это — жить сочно, азартно, не оглядываясь на других. На закате жизни, может, научусь.

З…

Змеи. Все ползающие вызывают почти панический страх. Начиная с дождевых червей. В голове не укладывается, как они ползут. Это так противоестественно. Удлиняются, утолщаются, скручиваются, извиваются, завязываются в узлы.

Но это не помешало мне сфотографироваться в Таиланде с удавом. Он тёплый, сухой, а под кожей перекатываются стальные мышцы.

И…

Ирина. Моё имя. Мирная, в переводе с греческого.

Мирная? Люблю провоцировать, вызывать на дискуссии и замутить небольшую войну. Остро чувствую ложь. Но редко расстаюсь врагами. Может, и вправду мирная? Врагов превращаю в союзников. Но гораздо чаще просто вычёркиваю из жизни. Говорят, в жизни я гораздо милей, чем в интернете. Те, кто знаком со мной лишь по дневникам и социальным сетям, считают меня редкостной стервой. И удивляются, услышав мой бархатистый голосок по телефону.

Й…

Не о йоде же писать. И не о йорках. И то, и другое не люблю.

К…

Кровь. Залитый кровью пол. Раз в несколько секунд края раны на запястье расползаются, и тёмно-красный плевок ползёт по руке и крупными каплями падает на пол. Зажимаю руку и, проваливаясь в сугробах, бегу к машине за аптечкой. Я в панике и не верю, что выживу. И смерть такая глупая. До ближайшего города километров тридцать. За руль сесть не могу. Где-то находят водителя, чтобы отвезти меня в больницу. В голове пустота и безразличие. Едем из города в город, благо расстояния невелики — всего пара десятков километров. В очередной больнице находим дежурного хирурга. Вру про случайную травму, но все понимают, что это ложь. Мне накладывают швы, следом гипс. Врач устало говорит, что придётся обратиться в институт кисти — я разрезала сухожилие, а он лишь собрал, как мог. Но обошлось — рука восстановилась, за исключением чувствительности.

Наутро я отмывала с пола бурую запекшуюся кровь. В комнате удушающе пахло железом.

И духами Womanity, что в моём вольном переводе значит «женственность».

Получается, женственность пахнет кровью?

Л…

Ложь. Когда говорят правду, даже самую неприятную и шокирующую, у меня есть выбор — остаться или уйти. Ложь лишает выбора. Она замещает реальность иллюзией. Думаете, люди не чувствуют? Тело не лжёт. Глаза тоже. Пожалуйста, оставьте мне право сделать выбор самой. Дайте мне правду.

Любовь. Могу рассуждать о ней бесконечно долго. Отстранённо и спокойно, словно она не имеет ко мне отношения. Пустое слово. Более тридцати определений. Какое из них ваше? Для меня любовь — одно, для него — другое. В итоге — вечные споры и разногласия.

«Ирунчик, ты меня любишь? Кофейку сделай». Для кого-то любовь — подать кофе по утрам. А у меня — чуть ли не рыцарские турниры в фантазиях, как в средневековых романах. Прочитаю — и пару недель живу книгой или прокручиваю фильм в голове. Моя любовь — когда сердце плюхается в пятки, а желудок начинает ныть, стоит увидеть от него, давно исчезнувшего из моей жизни, скупое «Привет».

До атласной гладкости полирую солью и кофе каждый сантиметр тела, продумываю образ до мелочей, стираю лак, потому что пролетела с цветом, и наношу другой. И несусь, превышая скорость, в другой город на свидание. Лишь бы успеть вовремя. Опаздываю почти на час. Он же, слегка касаясь губами, сухо целует меня в щёку. А я несколько месяцев корю себя за опоздание.

Не знаю, что такое любовь. Может, в моей жизни её и не было. Говорят, она должна быть взаимной. Бережной, а не ранящей, как стилет. Кажется, один любит, другой позволяет себя любить. Мне позволяли любить. И очень редко — быть рядом.

И я никогда не признавалась в любви — боялась расстаться. Ведь после признания ничто не будет прежним.

М…

Мама не была моим самым близким человеком. Я — папина дочка. Мама больше любила моего брата. После его рождения, казалось, мной интересуются ради галочки.

— Как дела в школе?

— Нормально.

Мы с братом словно негласно разделили родителей. Я взяла папу, он маму. Или они нас.

Не знаю, какая из меня мать. Будет ли дочь винить меня в том, что я ошибалась. Надеюсь, мы найдём возможность услышать друг друга. Может, даже накричать, но всё равно услышать. Любовь, она ведь сильнее обид, ссор, обвинений.

Н…

Ненависть. Любовь и ненависть шагают рука об руку. Чувства меняются молниеносно. Это только в женских романах сначала они ненавидят друг друга, потом влюбляются.

У меня иначе. Купаюсь в любви — небо сочится лазурью, несмотря на дождь, птички щебечут, даже в лютый мороз. Не позвонил, не написал, хотя договаривались — влёт придумываю историю с бразильскими страстями и любовным почти бермудским треугольником. Верю в придуманную историю, а его, конечно, ненавижу. Собираюсь удалить переписку и все контакты. Пишу напоследок — всё в порядке. И снова щебечут птицы.

Вечные качели. Не могу смотреть на свою жизнь без смеха. Мне бы спокойных ровных отношений, а тянет на любовь-манию с ненавистью и жгучей страстью в качестве перчинки.

Мне нельзя ненавидеть. Бывает, устав от боли, резко взмахнув рукой, шепчу: «Бог с тобой». И отпускаю. Внутри разливается ледяное спокойствие, словно кинжал отсекает саднящее прошлое. Вместе с людьми, встречами, воспоминаниями, как шкуру сдирает с животного. Душа не кровоточит и не болит, хотя должна. Внутри пусто, звонко и разнузданно радостно. Меня не волнует, что будет с обидчиком. Он исчез из моей жизни.

А людей словно берут в оборот другие силы. Несчастные случаи, болезни, аварии.

Ненависть вытягивает силы. Меня словно засасывает в воронку. Важно остановиться, не дать ей набрать мощь, чтобы потом, когда скажу: «Бог с тобой», — смертельный удар не обрушился на того, кого любила ещё недавно. И, может, продолжаю любить.

О…

«История О…» — фильм интригующий и возбуждающий, хотя и не любимый. Мне сложно писать на темы, которые пустили корни внутри меня. Легче рассуждать на темы, о которых имею лишь поверхностное впечатление. Описать бизнес-процессы — не вопрос. А написать о перфомансе или импровизации сложнее. Хотя и пропустила это через плоть, кровь, нервы.

Не имей фильм никакого отношения ко мне, рассуждала бы о художественной ценности, перипетиях сюжета, игре актёров. Но показанное в фильме — часть моей жизни. Редкая, но важная. Не с таким полным погружением. Больше игра по строгим правилам, жёсткая и болезненная. Но во время встреч всё по-настоящему. Боль, подчинение, доверие. Я не могу прекратить, да и не захочу. Задача партнёра — остановиться вовремя. Моя — подчиняться, наслаждаться и дышать, когда новая вспышка боли, как разряд тока, пронзает тело до кончиков пальцев и разливается негой.

Почему всё останавливается на пике? Мне слишком мало. Я слишком жадна до наслаждений, впечатлений, боли. Но меня уже уносят на кровать, накрывают пледом, который укрывал чьё-то дрожащее тело до меня и будет после. Мне будет брезгливо потом, но в эти минуты я по крупицам собираю себя. Восстанавливаю срывающееся дыхание, унимаю дрожь и плачу, наслаждаясь такой редкой лаской. Внутри — пустота, гулкая и переливающаяся, как радуга. И бесконечная нежность к тому, кто только что положил плеть.

Душа вывернута наизнанку. Кожа как оголённый нерв. И пустота.

П…

Папа. Сколько помню, была папиной дочкой. Мама была главной в семье. Папе легче было уступить, чем бороться. Или когда-то он отказался от споров и баталий. Он холил свою свободу, надеясь, что наступит однажды. Оно не наступило.

Он за руку водил меня в детский сад и учил считать до тысячи, чтобы было чем заняться во время тихого часа. Научил меня читать. Фантазёр и мечтатель, он долго планировал всё, шаг за шагом. И так редко воплощал. Но то, что выходило в мир, поражало меня. Своими руками он собрал электронные часы-будильник. Таких тогда не было — в ходу были обычные механические. Он сделал таймер для проявки фотографий с настройкой до десятых долей секунды. Это сейчас таймер в каждом телефоне. А тогда мы снимали на плёночный фотоаппарат «Зоркий» и в кромешной тьме, завесив одеялами двери, чтобы не было ни единой щели, в тесной ванной творили чудо. На девственно-белой бумаге в воде проявлялось изображение. В папиных фантазиях можно было купаться. Он мог ответить на любой вопрос. Я и вполовину не такая.

Хотя такая же мечтательница и фантазёрка. И со скрипом воплощаю мечты в жизнь. Разве что самые сумасшедшие, о которых даже не думала всерьёз по причине их безумия.

По выходным папа ездил на рыбалку. Кошек не любил с детства. Но, если оставался один, питомец всегда был сыт. Готовил так, как могут готовить, наверное, только мужчины. Говорят, женщины варят, мужчины готовят. Пусть редко, зато какие изысканные блюда! Картошка фри — не смейтесь, пожалуйста. Сейчас это обычное блюдо в любой забегаловке. А тридцать лет назад — всё своими ручками. Почистить, нарезать тонкими ломтиками, жарить полдня и есть хрустящей.

Долго не могла простить папу за то, что ушёл. С его смертью я словно лишилась семьи. Мама никогда не была близка мне. Я всегда была накормлена, одета, обута, но любви не чувствовала. У брата была своя семья. Я стала редким гостем в когда-то родном доме.

Я привыкла, что от меня уходят любимые люди. Но, когда уходят по-настоящему родные, привыкнуть невозможно.

Р…

Ремень, розги, ротанг. Мужчины таким нетривиальным образом дарят мне наслаждение. Ремню предпочту плети и кнут. Розги жалят и рассекают кожу.

Ротанг — жгучие прутья, которые использовались для наказаний в викторианской Англии — трепетно люблю. Разной толщины, необработанный или тяжёлый покрытый воском ротанг по-разному ощущается на коже. Он поёт угрожающе и резко. Замираешь, даже если тростью рассекают воздух. Ротанг не спутаешь ни с чем. Им можно лишь разогреть кожу или серьёзно выпороть. Без следов вряд ли получится. Завораживающие рельефные следочки — багровеющие на глазах две тонкие вздувшиеся полоски после каждого удара. Как трамвайные рельсы. Ротангом можно почти не касаться кожи, придерживая за мгновение до удара, кончик спружинит и укусит. Почти нежно. А можно наносить серьёзные удары. Боль волной накатывает спустя несколько секунд. Острая и жгучая, разливается по телу. Опасная штучка. Легко рассекает кожу. И может покалечить. Поэтому и руки должны быть умелые и обязательно добрые.

С…

Солнце. Я — лунная. Иньское существо, интраверт до кончиков ногтей. Мне легко в одиночестве. Есть чем заняться. Люди снуют внутри меня толпами, вытаскиваю их время от времени наружу. В фантазиях проживаю разные жизни, встречаюсь с любимыми, но уже ушедшими. Хорошо, когда есть место, где мы можем встретиться и поболтать, как в старые времена. И пусть это — всего лишь моя душа.

Во мне много тьмы. Я не позитивна, хотя улыбчива. Меня частенько затягивает в депрессию.

Есть люди, сочащиеся солнцем. Не про меня. Говорят, в интернете я значительно гаже, и ждут меня такую же — циничную, стервозную и непредсказуемую — на встречу. А там я бываю разной. Говорят, у меня фантастическая энергетика. Как тихий лес. И глаза, в которые рискуешь утонуть.

Мне не хватает солнышка. Подсолнухи, осколки солнца, сошедшие с полотен Ван Гога — мои любимые цветы. Теряю голову от жёлтого, хотя и не ношу. Может, пока не нашла свой оттенок. Или же чёрный — мой бессменный фаворит.

Люблю восходы солнца. Легко подстраиваюсь под смену часовых поясов и ритмы других людей. Сплю урывками. Могу полночи не спать, встать на рассвете. И прикорнуть на часок днём. Почти не жмурюсь, глядя на солнце, и не ношу солнцезащитные очки.

Самые светлые моменты жизни залиты солнцем. Вспоминаю, как впервые завязала бант из шнурка на большом пальце ноги. До сих пор перед глазами бант, чувство победы и солнце, заполнившее комнату до краёв.

Степь, куда мы выбрались на велосипедах, огромный солнечный диск и пронзительная песнь жаворонков, почти незаметных в выгоревшем небе.

Восход. Вода — как прикосновения ребёнка. Выходить зябко, бегу, продрогшая, в гостиницу и до завтрака отогреваюсь под горячими струями душа.

Восход. Танцую на крыше отеля.

Брошь в форме спирального солнечного диска, купленная в переходе, сломалась в тот день, когда я рассталась с тем, кто называл меня Солнцем.

Я помню восходы и не могу вспомнить закаты, словно их вычеркнули из памяти.

Стерва. Из лекции экскурсовода: «Это стервятник, он кормится стервами. Женщина, отойдите от клетки!».

Есть в моём характере что-то не подлое, но гадкое. Мстительность у меня в крови. У меня нет запретов.

Меня не останавливают грязные методы. Начинаю подозревать — ко мне стекается информация. Переписка с любовницей, обрывки разговоров, пароли к сайтам. И главное — без малейших усилий с моей стороны. Бери, пользуйся, всё в твоих руках. Предупреждён — значит, вооружён.

А мне хочется верить людям. Не искать подтверждений измен и не получать их. Хочу жить сегодняшним днём. Начинать, как с чистого листа, не заглядывать в будущее, не озираться на прошлое. Только сейчас.

И не влюбляться. Мне говорят, как я желанна. И за каждым словом — ложь. Внутри расползается ненависть, меня почти трясёт, а я прячусь за улыбкой: «Да, дорогой, и мне было хорошо». Плетётся паутина лжи. С двух сторон.

А потом мне надоедает играть. Становится слишком больно, и точно выверенными фразами я бью человека. Его же словами, сказанными когда-то мне.

Нанести удар первой, не подпустить ближе, не дать ни единого шанса — почти жизненное кредо.

Т…

Театр. Маски — это наносное. Роли — свои, родные. Кто-то открещивается, что играет роль, настаивая на собственной гармонии. Ехидно киваю и продолжаю играть. Заглядываю с утра в шкаф, и, перелистывая платья, примеряю будущую роль. На часок или львиную долю дня.

Может, побыть домашней? Надеть носочки, потому что пол ледяной, сварить кофе и открыть ноутбук. И снова писать, редактировать, публиковать, включив музыку и прихлёбывая терпкий напиток.

Не знаю, какой буду завтра или послезавтра. Даже через полчаса. Встречаю разных людей — на сцену выпускаю свои разные роли. Или ипостаси.

Меня так часто презирали, называя лживой. Но, может, моя честность как раз в том, чтобы играть и быть разной? Спросите о фактах — скажу правду. И продолжу менять роли. Или подстраиваться к обстоятельствам или людям, вытаскивая очередную роль из нутра.

Таро. Спустя много лет погружаюсь в него снова. Всё началось, когда мне было двенадцать. Я влюблялась уже тогда сразу в двоих. Любила по-разному, только они не догадывались. Мы вместе играли в кукольном театре, они исполняли ведущие роли, а я была в дублирующем составе. Делала кукол-марионеток и с помощью спиц училась управлять ими. А вечером в гостях у подруги на обычных игральных картах раскладывала пасьянс — любит-не любит. Выходило одно и то же — никаких чувств нет. Убеждала себя, что карты врут, садилась на них — говорили, если девственница посидит на картах, они обязательно скажут правду. И раз за разом они показывали одно и то же. И не врали. Много лет спустя раскладываю пасьянсы и опять выходит, что я безразлична, у него есть другая. Убеждаю себя, что карты врут. Ведь мы встречаемся, пусть редко. И он пишет о любви. Вот только люди чаще врут, в отличие от карт.

На игральных картах больше не гадаю, зато без колоды Таро редко выхожу из дома, беру её скорее по привычке. И так многое можно узнать, заглянув человеку в глаза.

Таро — те же роли, которые можно менять каждый день. Сначала на сцену выходит ребёнок. Внутренний ребёнок, без которого немыслим акт творения. Он любит пошалить. И не важно, что шалости могут быть жестокими. Взрывают или поджигают не только, чтобы наказать неверных. Энергия злобного шута, трикстера, потирающего руки, только на кону чужие жизни. Ребёнок не знает о наказаниях и последствиях. Ему дозволено всё. Он не ведает страха.

На смену приходит Маг, первопроходец. Таро — путь человека с рождения, через трансформации, искушения, жертву, ад на земле, возрождение, единение с миром. И по новой. Через уроки, ошибки и поражения. Раз за разом.

У…

«Унесённые ветром». Несколько раз смотрела и неизменно влюблялась в Ретта Батлера, человека со своими принципами, жёсткого и циничного, который берёт то, что считает нужным. Деньги или любимую женщину. А, посмотрев, неделями ходила, не чуя ног от влюблённости, представляя себя на месте Скарлетт.

Мы немного похожи. Не красотой, а циничностью и беспринципностью. Я тоже начала жить в браке, потому что в тот день узнала о женитьбе бывшего. И хотелось пожить вместе, а не встречаться на выходных. Но не жалею — муж был замечательным человеком. Я не знаю, что такое любовь. Она исчезает так быстро, что не понимаешь, что же держит нас рядом. Страсти нет. Зато по-прежнему заканчиваешь его фразы, точно знаешь, когда нужен кофе и за километр чуешь интрижку.

Ускользающая. Под этим ником была зарегистрирована на БДСМ-сайте. Приятней считать, что не тебя бросают, а сама уходишь, чуя неизбежность расставания. Я редко остаюсь с нелюбимыми людьми. И была бы рада так же легко ускользать от тех, кого любила, но к ним прикипаю душой, а они долго слоняются по закоулкам моей памяти.

Ф…

Феникс сжигает себя и восстаёт из пепла.

Раз за разом оставляю после себя пожарище, сжигаю связи, собираю себя по кусочкам и клочьям.

И учусь жить заново.

Х…

Пишут на заборах, и это — один из четырёх столпов русскоязычного мата. Если показать крупным планом на экране, невинная эротика превратится в порно. А напишешь в тексте — обязательно нужно указать, что текст содержит нецензурную брань. Поэтому давайте лучше о сексе, всё равно они неотделимы друг от друга.

Однажды в спектакле мне предложили сделать соло о сексе. Тема моя — живая и цепляющая. Да, и в других вызывает фейерверк эмоций. О сексе сложно даже писать, не сливаясь в слащавость или пошлость.

На сцене не пишешь — говоришь. И то, что вызывало взрывы смеха на репетиции, не означает, что в другой раз будет так же. Тем более в перформансе, где каждое выступление — новое. Тема может быть прежней, но выходишь с другим настроением, перед тобой другие люди. Накануне безудержный секс, или наоборот, воздержание. И не хочется говорить о голом сексе. И вспоминать смешные истории, связанные с ним. И разглядывать его с разных сторон.

Хочется говорить о любви.

А она не любит зрителей. Она наедине — глаза в глаза, рука в руке. И ветер в качестве союзника, чтобы донести мольбу о телефонном звонке. И не гордость тому виной, а убеждение, что женщина не должна звонить первой. Да, и вообще отвлекать от дел, которые кажутся важнее моего звонка.

И после пары ироничных историй всё-таки о сексе заливаешься румянцем, берёшь долгую паузу, и уходишь со сцены, потому что сейчас честно именно это. Ни смеяться, ни пытаться завоевать зрителей, а поставить запятую и оставить открытый финал.

Ц…

Цепи. В пятнадцатом аркане Таро Дьявол держит в цепях влюблённую пару. На деле же цепи висят свободно. И влюблённые вольны уйти.

Но остаются. Человек удерживает себя оковами убеждений, чужого мнения, собственных представлений. Как надо, как правильно.

Никто не держит.

Он свободен.

Но никуда не уйдёт.

Потому что цепи у него в голове.

Ч…

Честность. Во всей честности важно лишь одно — честность по отношению к себе. И не перевирать факты, чтобы случайно не забыть, что и кому говорил. Остальное неважно. Изменчиво и текуче. Чувства уходят, и спустя время даже не можешь вспомнить, а любила ли вообще. Отношение меняется. Неизменны лишь факты.

И даже с ними не уверена, что это не плод моего чересчур живого воображения.

Ш, Щ…

«Шопениана» — балет, в котором мне не пришлось танцевать. В сентябре я купила первые пуанты. И научилась разбивать их, оставляя твёрдым лишь пятачок, на котором танцуешь. Оказывается, они устойчивые. И ноги кажутся бесконечными. Сбывалась моя мечта — порхать по сцене в пышной юбке и на пуантах.

Мы примеряли шопенки. Я была тощая и больше напоминала мальчишку.

В декабре я танцевала бы в своём первом балете.

Если бы не травма.

Э…

Элька.

Много лет назад, приехав в Москву, я снимала комнату. Там и познакомилась с Элькой, моей соседкой, девушкой без возраста с изящным курносым носиком, почти незаметным шрамом на переносице, пухлыми губами и непослушными вьющимися каштановыми волосами. Её хотелось обнимать и смотреть в глаза. Я жёсткая — кости и мышцы. Трогаешь её — рука утопает в теле.

Она училась на факультете журналистики. За год до этого она похоронила мужа. Тяжёлая болезнь, самоубийство. От переживаний она слетела с катушек. Пыталась забыться в вине и сексе. А потом, выйдя из пике, пошла по стопам мужа. Начала писать и хотела стать журналистом. Помню её пронзительные рассказы, написанные на печатной машинке. Компьютеры тогда были редкостью.

Спустя несколько лет жизнь снова свела нас. Я разругалась с мужем, и он предложил расстаться. Я не знала, что беременна. Мне некуда было податься, а Элька предложила пожить в её съёмной квартире. Мы так бурно отмечали моё возвращение, что на работу я приходила ещё не отошедшая от вечерних посиделок. Ребёнка я, конечно, потеряла. Тяжёлые сумки, переживания, алкоголь — не лучшие помощники.

Элька видела то, чего обычные люди не замечают. С нами была ещё одна подруга. Если поставить нас рядом, Элька — светлая, как полуденное солнце. Та — как безлунная ночь. Я — посерёдке.

Элька любила по-настоящему. Абсолютно всех. Люди к ней стекались. Кто пожрать энергии, кто посидеть рядом и погреться в её улыбке.

Одевалась она невообразимо. Я себе такого не могла позволить. Самое безумное, что было доступно мне — рваные джинсы. Тогда ещё драные изрезанные джинсы были редкостью. Их не носили на улицах, зато я заглядывалась на них в модных журналах. Коротая очередной вечер за бокалом вина, вооружилась маникюрными ножничками, сделала надрезы на надоевших джинсах какой-то дорогущей марки, размахрила края. Дыры изнутри замаскировала стразами. Получилось не хуже, чем в журналах. Я и в банк на работу так ходила по пятницам. Конечно, не принято, но это такая мелочь по сравнению с комбинезоном с тропическими цветами или мини-юбкой, что носила чуть раньше.

Элька была безумней меня раз в сто. Зафиксированные десятком заколок непослушные волосы, плотные красные колготки, расшитые батники, разноцветные туфли, прозрачные сумки, в которых видно всё — блокнот, пяток помад, косынку, книгу и ещё кучу мелочей. И это одновременно. Каждый раз с нетерпением ждала, как она оденется сегодня, восхищалась и втайне завидовала.

Мы частенько сидели рядышком и болтали часами. На балконе, куря доминиканские сигары или на крохотной кухоньке за чашкой растворимого кофе. В сумерках она уходила гулять, как кошка, а наутро возвращалась, принося на волосах кружащий голову аромат ванили, как от булочек в детстве. И рассказ, как коротала ночь в тёмном дворе рядом с пекарней.

Мы занялись сексом по чистой случайности. К ней в гости заглянул её любовник с приятелем.

Откуда уверенность в том, что если женщина одинока, она будет рада любому члену, не важно, какой человек к нему прилагается? Поэтому я и решила, что проще изобразить страсть к Эльке, чем в который раз твердить возбуждённому мужчине, почему не хочу трахаться с ним.

Не люблю, когда вмешиваются в мои планы. Всегда занималась сексом, когда было нужно мне — выгодно или чувства сносят крышу. Чаще — то и другое. Я прагматична. Не верю в любовь, если не вижу, что меня ценят. Люблю подарки и, когда ухаживают за мной. Если этого нет, сомневаюсь, так ли я нужна. Или со мной встречаются лишь потому, что отказали другие.

Откуда у меня такая низкая самооценка? И вечные качели.

Неизменно либо парю на крыльях любви, либо тону в омуте страданий. Страдать стала меньше. Сколько можно? Уже надпись на лопатке сделала, всё, адьёс — прощайте, то есть. Помню я вас, господа, помню. Пора бы и честь знать. Попрошу — вернётесь в уголок сердца, а пока — счастливого полёта. Дайте мне хоть в своём сердце побыть хозяйкой. И татуировку стрекозы набила, это ж она — проводник в царство мёртвых. Чистильщик. Выпроваживает незваных гостей обратно. Висит на радужных крыльях на вратах моего сердца, как Апостол Пётр. А то надоело снотворное вином запивать — пагубная это практика.

Секс с Элькой был ошибкой, хорошо, что она ничего не помнила об этом. Я любила её как подругу, а с друзьями я сексом не занимаюсь. Дружба ценнее. Эльку я любила.

Мы спорили, ссорились и были такими разными. Я работала в корпорации. Целилась на карьеру. Носила только костюмы. И те драные джинсы по пятницам и выходным. Танцами уже не занималась. Мне запретили после операции на мениске. Зато приседала со штангой, мечтала о бицепсах, накачанной заднице и кубиках пресса.

Минуло много лет.

Эльки, кажется, нет в живых. Я не смогла найти её лет десять назад. До сих пор помню её телефон, но по нему отвечают другие люди. Однажды Элька читала мне свой рассказ о девушке, которая ехала в такси и читала «Маленького Принца», когда в машину врезался грузовик. «Маленький принц» — любимая Элькина книга. А Элька видела будущее.

Я больше не работаю в банке. Танцую. Ношу одежду-неформат, особую симпатию питаю к резано-колотому в шипах и заклёпках. Покупаю вещи и кромсаю кинжалом, перед тем как выступать в них.

Иногда пишу, но пока не научилась так тонко и пронзительно.

Как Элька.

Ю…

Он родился стылым осенним вечером. В роддоме мама звала его Илюшей. А я, придя в садик с порога заявила, что у меня родился братик. И назвали его Юрой.

Никто так и не понял, откуда взялось это имя, его не упоминали, когда обсуждали имена. Хотя я была уверена, что твердили только о нём.

А спустя много лет, когда крестили, оказалось, что назвали его почти по святкам. Правильнее было бы Георгием, но так родители точно не назвали бы.

Я…

Эпитафия на памятник: «Здесь никого нет. Улетела с ветром»