Буровая

Елизавета Сагирова

Это история о том, как в минувшем столетии, в несуществующем более государстве, три девочки отправились на долгую и трудную прогулку, ещё не зная о том, что она разделит их жизни на до и после. Что в далёком будущем, уже взрослыми женщинами, им придётся повторить этот путь, чтобы завершить то, перед чем они отступили в детстве. Это история о преданном детстве и забытой дружбе, о том, как один поступок предопределяет жизнь на многие годы вперёд.

2019 г.

— Привет, — наконец сказала я, когда телефонная тишина, связывающая две далёких друг от друга страны, затянулась.

— Привет, Лена, — с каким-то полувздохом-полувсхлипом отозвалась Полинка, — Еле-еле тебя нашла. Ник мудрёный ты себе выбрала, конечно.

— Это не ник, это моё имя, — зачем-то принялась я оправдываться, косясь на миниатюру своей аватарки, под которой по-французски было написано Hélène Lunghini.

— Вот как? — заинтересовалась Полинка, — Ты там вышла замуж?

— Да, — коротко подтвердила я, решив умолчать о том, что уже давно развелась и фамилия у меня на самом деле другая, а эту я взяла в честь любимой певицы. Но обмана здесь не было, я ведь говорила не про фамилию, а про имя. Имя действительно моё. Имя Елена здесь пишется как Элен, только произносится гораздо мягче, с едва заметным пришёптыванием, без русского грубого Э.

— Я тоже замужем, — сообщила Полинка, — Двое детей… сын и дочка. Потому и искала тебя.

— Ты искала меня для того, чтобы сообщить что у тебя муж и дети? — глупо спросила я, зная, что просто тяну время перед неизбежным. Зная, что Полинка тоже это знает.

Но она в отличие от меня не стала ходить вокруг да около, а сказала сразу и прямо:

— Ленка, тебе нужно приехать.

Я не сдержала нервного смешка. Ага, уже мчусь в аэропорт! Вот так вот просто. Хотя… технически это действительно просто, хоть и не быстро. Поезд или автобус Ницца-Париж, самолёт Париж-Москва, самолёт Москва-Екатеринбург, поезд или автобус Екатеринбург-Нижний Тагил, и наконец автобус Нижний Тагил-Верхняя Руда. Всё это легко осуществимо в современном мире и даже не очень дорого. Вот только для меня это будет путь не только через расстояние, но и во времени. В то самое прошлое, от которого я всю жизнь бежала.

— Приехать? Серьёзно? — я вдруг обнаружила, что тычу указательным пальцем себе в переносицу, пытаясь поправить на носу несуществующие очки, которые не ношу уже много лет. Сжала руку в кулак. — Я во Франции!

— Знаю, — невозмутимо отозвалась Полинка, — Вот и приезжай. Ты у нас вроде дамочка небедная.

В голосе подруги детства прозвучала усмешка, и я разозлилась.

— Да за каким лядом мне к вам ехать?! Я даже маму к себе перевезла, чтобы в Россию больше не ездить! Что происходит вообще? Зачем ты меня искала?

(нет, молчи, молчи, не отвечай, я не хочу ничего слышать, я всё сама знаю, молчи, обидься и брось трубку, исчезни из моей взрослой жизни, словно тебя никогда и не было!)

— Это опять началось, — без паузы ответила с далёкого холодного Урала Полинка. — Это никогда и не прекращалось. И само не прекратится, мы должны…

Полинка захлебнулась судорожным вздохом, а я закрыла глаза, бессильно откинувшись на спинку кресла. Теперь, когда самое страшное подтвердилось, стало даже легче.

Не дождавшись от меня ответа, Полинка продолжила и теперь в её голосе звучал опасный надрыв.

— Пропадают девочки. Уже три за последние полтора года. Ни тел, ни следов, ничего. Как тогда…

— Три ребёнка в Верхней Руде пропали за полтора года? Разве у вас там весь регион не должен на ушах стоять?

В трубке раздался горький смешок.

— Ну, во-первых, не только в Верхней Руде, а и по соседству. В Краснорудинске, в Ушме. А во-вторых, это у вас в Европах может и стояли бы все на ушах, а мы тут, в нашей дыре, кому нужны? Конечно их искали, даже из Ёбурга приезжала комиссия, а толку?

— Ну а я что сделаю? И при чём здесь я вообще? Почему ты думаешь что это связано с… с тем летом? Да чёрт, сколько времени прошло!

— Девочки… тот же возраст… никаких следов…

— И что?! Ты вообще имеешь представление о том, сколько детей пропадает в России каждый год и скольких из них так никогда и не находят? Тем более девочки — они всегда первая мишень для всяких мерзавцев. А их полно!

— Девочки здесь пропадали всегда, — перебила меня Полинка, — По одной в несколько лет. Но такого чтобы три за полтора года — ещё не было. Это нужно остановить. Давно пора было остановить, ты и сама всё понимаешь, разве нет?

— Понимаю! — почти крикнула я, — Но это дело полиции — расследовать исчезновения детей. Я здесь ничем не могу помочь.

Снова смешок, на этот раз кажется презрительный.

— А ты не изменилась. Всегда была трусливой размазнёй. По деревьям лазить боялась, на лошадей садиться боялась, на лодке кататься боялась. Я помню. И как ни разу даже не приехала после того как… может, пора это изменить хотя бы ради себя?

Показалось, что у меня потемнело в глазах, но на самом деле это просто облако набежало на солнце, сделав море за окном из бирюзового серым. Но захлестнувшая меня ярость была настоящей. Такой, какой я от себя и не ожидала. Давно забытые детские комплексы вдруг ожили, и порождённая ими обида оказалась сильнее разума.

— Да пошла ты! — выплюнула я в трубку, — Ищи сама своих пропавших девочек, раз не размазня! А я трусливо останусь дома, а то ведь в вашу глушь ехать действительно страшно — ещё медведи сожрут или пьянь какая за смартфон прирежет.

Стыдно. Очень стыдно. Я, всегда осуждавшая тех, кто, сумев, уехать из России, потом начинал поливать грязью свою бывшую родину, теперь сама использовала этот низкий приём, чтобы уязвить подругу детства! Как будто происходила родом не из той же медвежьей глуши.

Щёки пылали и я уже собралась оборвать связь — больше от стыда, чем от злости, но Полинка, видимо почувствовав это, торопливо сказала:

— Ленка, у меня дочь! У меня дочь того же возраста, что и все пропавшие девочки! Того же возраста, что была и…

Я зажмурилась, готовясь услышать имя, которое пыталась забыть все эти годы, но Полинка не произнесла его. Наверно это было выше и её сил.

Мы снова какое-то время молчали, а потом я зачем-то принялась оправдываться обиженным и сразу осипшим от этого голосом:

— Я не была трусливой! Я не каталась на лодках и на лошадях не потому, что боялась, а потому что меня укачивает! У меня до сих пор слабый вестибулярный аппарат, помнишь же, как меня в автобусах всегда тошнило? До сих пор тошнит даже в автомобилях, а о морских путешествиях и думать нечего. А на высоте голова кружится, ну какие мне деревья?

Полинка попыталась что-то сказать, но я повысила голос:

— А то, что я после того лета никогда уже не приехала, так это не потому, что мы… не потому, что испугалась! У меня бабушка заболела той зимой и родители её к нам забрали. Насовсем. А квартиру продали. Куда я должна была приезжать?

— Да ладно уже, — кажется Полинке стало неудобно за нашу короткую дурацкую перебранку, — Не бери в голову. Это я ляпнула, потому что сама боюсь. За дочь боюсь, понимаешь? Три девочки за полтора года, все её возраста. Мы не в мегаполисе живём, сама знаешь, не так уж здесь и много таких девочек.

— Тогда может вам уехать оттуда, пока всё не уляжется? Или просто дочку отослать на время, к родне там, в гости, или в какой-нибудь лицей с проживанием.

Полинка за тысячи километров от меня не то засмеялась, не то заплакала.

— Ленка, ты там в своей Франции совсем забыла, откуда приехала? Какой ещё лицей с проживанием? Ты думаешь, они тут где-то есть? А если и есть, представляешь, сколько это стоит? Я работаю на износ, и то еле концы с концами… А ты… лицей!

Снова стало стыдно. Конечно, я не забыла, какой глухой уголок представляла собой Верхняя Руда, но полагала, что за десятки лет там должно было что-то измениться к лучшему. Но если нет, то похоже, сейчас я действительно ляпнула несусветную глупость, вроде как предложила голодающему есть пирожные за неимением хлеба…

— Ну… тогда тем более. Что вам там делать? Езжайте в Тагил или в Екат, там наверняка и зарплаты выше. Раз так за дочь боишься, это не должно быть для тебя проблемой.

— Да не в месте дело, — Полинкин голос зазвучал глухо и тоскливо, — Я боюсь, что это и будет моё наказание за… слышала же, что за родителей всегда расплачиваются дети? А Светка… моя дочь… она иногда так напоминает… Мне страшно, что это и её судьба, понимаешь?! Моя судьба! А от судьбы никуда не убежишь, ни в какой другой город, ни в какой лицей. Тут спасение только одно — пока не поздно попытаться исправить то, что мы тогда натворили. И этим изменить судьбу.

— Полька, ты пьяная, что ли? — я сказала «Полька» и вспомнила, что в детстве так называла подругу только тогда, когда хотела её разозлить и встряхнуть, чтобы тем самым вытащить из грусти или апатии. Это работало безотказно. Сработало и сейчас.

— Сама ты пьяная! Француженка недоделанная! — голос Полинки снова зазвучал внятно, — Скажи ещё, что никогда не думала о таком! Скажи, будто не ждёшь своего наказания! Или уже наказана, а?

Я сжала телефон в руке так, что он жалобно скрипнул.

— Нас не за что наказывать! Мы были детьми!

— Это имеет значение только для уголовного кодекса. А Бог со всех одинаково спросит, — и сразу, без перехода, — Так ты приедешь?

Свободной рукой я скомкала подол короткого сарафана, который носила в своём уютном номере уютного маленького отеля в уютном прибрежном городке Больё-сюр-Мер (тьфу ты, как глупо пишется это название по-русски, а звучит наверное ещё глупее) неподалёку от Ниццы. Невозможно даже представить, что сейчас я всё брошу и понесусь сначала в Париж, потом в Москву, затем в Екатеринбург и дальше за Нижний Тагил — на север, туда, где в маленьких, медленно пустеющих городах, жизнь словно остановилась.

Но вместо того, чтобы прямо сообщить Полинке о том, насколько немыслимо её предложение, я спросила:

— А почему ты именно меня решила с этим достать? Где Машка? Ей ты уже предлагала приехать?

Полинка не удивилась, ответила без паузы:

— А Машка никуда и не уезжала.