Буровая

Елизавета Сагирова

Это история о том, как в минувшем столетии, в несуществующем более государстве, три девочки отправились на долгую и трудную прогулку, ещё не зная о том, что она разделит их жизни на до и после. Что в далёком будущем, уже взрослыми женщинами, им придётся повторить этот путь, чтобы завершить то, перед чем они отступили в детстве. Это история о преданном детстве и забытой дружбе, о том, как один поступок предопределяет жизнь на многие годы вперёд.

2019 г.

— А Машка никуда и не уезжала, — сказала мне в трубку взрослая Полинка, и я не удивилась.

Действительно, с чего было ожидать что Машка покинет Руду? Она и в свои двенадцать лет уже была изрядная кокетка, наверняка рано выскочила замуж и где родилась, там и пригодилась.

— Ты с ней об этом уже говорила?

— Не я. Она сама со мной заговорила ещё тогда, когда пропала вторая за год девочка.

— У Машки тоже есть дочь?

— Нет. У неё сын. Взрослый уже. Она в семнадцать лет родила.

Чего и следовало ожидать.

— И что она тебе сказала?

— То же самое сказала, что и я тебе говорю. Но её проклятие уже настигло. Сына посадили. За педофилию. Видишь как всё одно к одному?

Я снова посмотрела за окно. Облако, недавно закрывшее солнце, никуда не делось — оно разрослось, расплылось на полнеба и теперь затягивало его рваной грязно-белой шкурой. На море появились волны, украшенные такими же грязно-белым гребешками.

Я криво усмехнулась в трубку.

— Ну, значит мне проклятие не грозит — у меня детей нет.

— Так может быть это и есть твоё проклятие?

О, ну конечно! А я уже почти забыла как в России реагируют на бездетных женщин! Почему в этой стране никогда ни черта не меняется?

— Это не проклятие, Полечка, это благословение. Роди я в своё время детей, на Лазурном берегу сейчас задницу бы не грела, книжки бы не писала. Не было бы у меня на это ни времени, ни сил.

— А зато… — начала было Полинка и я вся подобралась, готовая отражать неизменные стаканы воды, женские предназначения, продолжения рода, смыслы жизни, пустоцветы, мужик-бросит, мужик-стухнет, мужик-сдохнет…

Но подруга осеклась на полуслове и продолжила уже другим тоном, просительным.

— Я рада, что ты счастлива и без детей, но можешь сделать это ради нас? Ради наших детей? Ради моей дочери и Машкиного сына?

— А ему-то чем мой приезд поможет? — я просто оттягивала время, но получила ответ.

— Машка говорит, что он не виноват. Что это из-за пропавших девочек у нас сейчас везде видят педофилов и маньяков. Что ещё можно всё оспорить и его оправдать, если найти настоящего преступника.

— Ну вот пусть и займется этим! Я-то здесь при чём?

— Ты знаешь, при чём! — голос Полинки стал жёстким и непримиримым, таким, каким я помнила его со времён детства, — Хорош вертеться! Просто ответь уже, нам тебя ждать? Приедешь или нет?

Я снова ткнула пальцем в переносицу, на которой давным-давно не бывало никаких очков кроме солнцезащитных. Качественных, дорогих солнцезащитных очков, которые не сползали на кончик носа и не требовали ежеминутной поправки, в отличие от тех, что я носила в свои двенадцать лет. Я вдруг почему-то очень ясно вспомнила те очки с толстыми «минусовыми» стёклами, пластмассовой полупрозрачной оправой и гибкими проволочными дужками. Разных очков у меня за время невылеченной близорукости перебывало очень много, но именно эти запали в память сильнее всего. Они потерялись где-то там, в Уральских лесах, когда я упала, споткнувшись о корень дерева. Когда бежала так, как не бегала никогда в жизни ни до, ни после. Наверное можно было бы их найти и поднять даже несмотря на окружающую темноту, но останавливаться тогда казалось немыслимым…

Интересно, они до сих пор лежат там?

Смогу ли я прийти, раздвинуть густую траву, взять в руки отбелённую солнцем и временем оправу, почувствовать хрупкость и в то же время невероятную прочность вещи, прождавшей меня столько лет? Смогу ли мысленным взором увидеть за помутневшими стёклами свои собственные детские глаза? И хватит ли мне совести встретить этот взгляд?

— Да, — сообщила я выжидающей тишине международной телефонной связи, и беспомощно зажмурилась, — Да, я приеду.

Весь долгий и порой нелёгкий, несмотря на все достижения прогресса, путь от пригревшегося на Лазурном берегу городка Больё-сюр-Мер до затерянной в Уральских горах Верхней Руды, я беспрестанно задавала себе один и тот же вопрос: неужели я действительно делаю это? И всяко получалось, что да — делаю.

Это именно я покупаю билеты на самолёты, поезда и автобусы, это именно я звоню в издательство и говорю что возможно какое-то время не буду на связи и пусть в случае чего пишут на электронную почту.

Это я оповещаю близких о своём о срочном отъезде и прошу меня не терять, чему собственно никто не удивляется, зная мою страсть к путешествиям и авантюрам.

Это я собираю сумку, из которой, немного подумав, выкладываю все более-менее ценные вещи, заменив их тем, чего не жалко.

Это я лечу сначала из Парижа в Москву, где когда-то прожила десять лет и которую люблю до сих пор, но не даю себе времени на ностальгию и сразу же следую дальше.

Это я прибываю уже другим самолётом в Екатеринбург, встретивший меня дождём и температурой на десяток градусов ниже той, к которой я привыкла за последние годы.

Это я еду из аэропорта на вокзал, глядя как за окнами такси проносятся изменившиеся и с трудом узнаваемые городские пейзажи моей юности, не вызывающие ничего, кроме смутного недоумения.

Это я сажусь в пыльную электричку, должную за три часа доставить меня в Нижний Тагил, и такую древнюю с виду, что приходится окончательно принять тот факт, что я возвращаюсь в прошлое.

Это я, прибыв в Нижний Тагил, со смесью нежности и отвращения чувствую его знакомый с детства запах — химии и гари бесчисленных заводов.

Это я, не рискуя связываться с местным такси, нахожу маленький автовокзал и покупаю билет на автобус до Верхней Руды. На этот раз не электронный, а самый настоящий бумажный билетик, который трогает меня почти до слёз.

Это я долго сижу в полупустом зале ожидания и никак не могу поверить, что действительно нахожусь в этом здесь и в этом сейчас.

Это я полтора часа трясусь в дребезжащем «икарусе» по давно не ремонтированной дороге, зажатой с двух сторон дремучим хвойным лесом и пологими Уральскими горами.

И это я, наконец, спустя почти двое суток после звонка из прошлого, уже на закате дня, ступаю с нижней ступени автобуса на землю городка, который оставила навсегда тридцать три года тому назад. Ступаю и сразу обеими ногами попадаю в лужу, которая тоже была здесь те же самые тридцать три года тому назад.