Буровая

Елизавета Сагирова

Это история о том, как в минувшем столетии, в несуществующем более государстве, три девочки отправились на долгую и трудную прогулку, ещё не зная о том, что она разделит их жизни на до и после. Что в далёком будущем, уже взрослыми женщинами, им придётся повторить этот путь, чтобы завершить то, перед чем они отступили в детстве. Это история о преданном детстве и забытой дружбе, о том, как один поступок предопределяет жизнь на многие годы вперёд.

2019 г.

Я уставилась на Машку, и даже в наступающих сумерках было видно, как густо покраснела она, избегая моего взгляда.

Карастецкий, если это действительно был он, между тем подошёл к нам и вблизи оказался ещё более неприглядного вида, чем издали. Несвежая одежда, давно небритое лицо, характерный запах, отличающий крепко выпивающих людей, и неразборчивые синие наколки на фалангах пальцев. В нём ничего не осталось от того красивого аккуратного мальчишки, которого я помнила. Разве что те же светлые ровные брови над покрасневшими глазами.

— Привет! — выдохнул он и улыбнулся, обогатив свой новый образ рядом гнилых зубов.

Машка что-то неразборчиво буркнула в ответ, Полинка промолчала, а я вежливо сказала:

— Здравствуйте.

Карастецкий скользнул по мне взглядом, равнодушно кивнул, и, конечно, не узнал. Зато, решив, что, раз обмен приветствиями состоялся, можно без стеснения переходить к главному, просительно затянул наверняка уже привычное:

— Мань, подкинь пятихатку, а? Трубы горят, сдохну сейчас. А я с зарплаты, как штык…

— Совсем уже охренел?! — взвизгнула та. Так неожиданно и пронзительно, что я вздрогнула, — Ты мне ещё с прошлого месяца косарь не отдал! И с какой такой зарплаты? Ты не работаешь!

Карастецкий клятвенно стукнул себя кулаком в тощую грудь.

— Как же, работаю! У Геныча на шиномонтажке шабашу третью неделю уже. Кого угодно спроси! Он в конце месяца мне заплатит, и я всё тебе зараз верну. Я всегда возвращаю, ты же знаешь.

— Ага, возвращаешь, — процедила Машка, не глядя на Корастецкого, — То через год, то через два, но возвращаешь.

— Ну вот видишь! — Карастецкий не понял сарказма и выжидательно затоптался на месте, — Так чё, выручишь?

— Нет у меня денег! — Машка всё-таки посмотрела на него, и было в этом взгляде столько холода и презрения, что мне стало неуютно, — Откуда у меня деньги, если я сама у тебя просила на адвоката для Ваньки? Не говори, что забыл!

Корастецкий не то смутился, не то просто сделал вид. Развёл руками, опустил голову.

— Не забыл. Но я ж тогда сам был на нуле. Ты же знаешь, Маш, если бы смог — помог!

— На нуле был, но бухал каждый день! А я в кредит влезла! И теперь неизвестно когда сумею расплатиться, так что нет у меня для тебя денег! Ни сейчас, ни потом! Пойдёмте отсюда.

Последние слова она адресовала нам с Полинкой, и, не дожидаясь ответа, зашагала вверх по улице. Мы поспешили следом. Оглянувшись через несколько шагов, я увидела, что Карастецкий понуро стоит посреди тротуара и смотрит нам вслед, уронив руки вдоль туловища.

— Как его жизнь потрепала… — поделилась я впечатлением с подругами, после того как мы несколько минут отшагали в молчании, удручённые этой встречей.

— Сейчас у него ещё не самый плохой период в жизни, — ехидно заметила Полинка и снова пихнула Машку локтем, — Ты бы его видела, когда они с нашей красавицей жили душа в душу.

Машка снова покраснела и зло сверкнула глазами на Полинку.

— Это правда? — неловко спросила я у неё, понимая, что лучше промолчать, но не в силах сдержать любопытства, — Ты с ним жила?

Машка не ответила, но спустя недолгую паузу вяло кивнула.

Вот тут действительно нужно было бы прикусить язык, но я снова не справилась, на этот раз не с любопытством, а с возмущением.

— Как тебя угораздило-то? Он же ещё в детстве был полным уродом!

За Машку ответила Полинка.

— Так они с детства считай и вместе. Лет с пятнадцати, а то и с четырнадцати. Роман длинною в жизнь! Сходились-расходились, женились-разводились, и до сих пор он от неё никак не отцепится. Видела же как побежал, едва заприметил.

— За деньгами он побежал! — зло процедила Машка, — Месяц уже жалкую тысячу отдать не может, и хватает же наглости ещё просить! Сам хоть бы раз помог…

— А зачем ему тебе помогать? — хмыкнула Полинка, — Это ты у нас вечная помощница-спасительница, он так и привык. Представляешь, Ленка, эта дурында с ним прямо на зоне расписалась, чтобы передачки таскать.

— А я и не знала, что ты была замужем, — сказала я после неловкого молчания.

Машка лишь тоскливо вздохнула.

— Да разве это замужем? И расписались когда он сидел, и на развод я подала тогда же.

Полинка на ходу закатила глаза.

— На развод ты подала, когда он уже третий срок мотал. А до того сколько лет кормила обмудка и терпела всё дерьмо, которое он на тебя сливал?

— Не твоё дело! — огрызнулась наконец Машка и ускорила шаги, словно пытаясь убежать от нежелательной темы.

Но Полинке этот разговор был зачем-то нужен. Она повысила голос.

— Не моё? А как с твоим сыном сидеть, пока он куролесит, так моё дело было? А когда ты ко мне посреди ночи с разбитой рожей прибегала? А кто полицию вызывал, когда твой гандон за тобой припёрся и дверь у меня вышибал? У вас значит страсти-мордасти, а окружающим вы сколько крови попили, не думала? Вот и нечего теперь морду от правды воротить.

— Тебе обязательно говорить об этом сейчас? — Машка стыдливо покосилась в мою сторону.

Да и было чего стыдиться, если честно. Разве могла я ожидать, что кокетка Маша, с детских лет отличавшаяся редкой миловидностью, свяжется с предводителем местных живодёров? Ведь при её-то внешних данных можно было рассчитывать на куда более удачную партию даже в этом захолустье!

— А чего стесняться? — не смутилась Полинка, — Ленке про нас и не то известно. Как и нам про неё. Мы трое, можно сказать, кровью повязаны, так что и карты на стол.

— А и правда, Маш, — согласилась я, удивляясь тому, насколько неприятно меня царапнуло выказанное ею недоверие, — Уж не нам друг от друга что-то скрывать. Всё равно ничего не будет хуже, чем…

Я не договорила, оборвав фразу так резко, словно подавилась не прозвучавшими словами. Но подруги меня прекрасно поняли, хоть и не подали вида. Я и сама, испугавшись запретной темы, чуть преждевременно не сорвавшейся с языка, поспешила продолжить разговор, как ни в чём не бывало.

— Расскажи хоть, как тебя угораздило? Ты же знала, кто он. Помнишь, что они в детстве с животными делали? Разве этого недостаточно, чтобы сложить впечатление о человеке?

Машка резко остановилась, всплеснула руками.

— Ну малолетка я была тупая, что непонятного?! Гормоны кипели, мозгов не завезли. А животные… мне казалось, что это всё в прошлом. Дети разное творят, за что потом бывает стыдно, но не ставить же из-за этого крест на человеке до конца жизни! И потом… Лёха в юности, он был такой… Полин, ты же помнишь?

Полинка нехотя кивнула.

— Ну да, смазливый. И типа крутой. Авторитет у местной гопоты.

Машка снова пошла вперёд, на этот раз медленно, глядя перед собой невидящим взглядом, обращённым в прошлое.

— Не только авторитет. Он романтичный был. Ухаживал красиво, цветы охапками таскал, на мопеде катал, даже стихи рассказывал. Говорил, что я самая добрая и красивая, что он изменится ради меня.

— Да, язык у него и сейчас хорошо подвешен, — снова согласилась Полинка.

— Ну вот. А девчонке чего ещё надо? Я и влюбилась. А потом от него уже не отвязаться было. Да и Ванька родился. А Лёха ему какой-никакой, а всё-таки родной отец.

Я споткнулась на ровном месте.

— Карастецкий — отец твоего сына?!

— Ну. Я же в семнадцать лет его родила. Была у нас тогда бурная любовь, вот и не убереглись. Да и по началу всё вроде нормально шло, не хуже, чем у других. Я родила, мы съехались. Пожениться собирались, но не успели, понесло его… В девятнадцать лет первый раз загремел по грабежу и пошло-поехало. А сколько я это терпела, всё надеялась что вот повзрослеет, одумается… Да и Ванька тянулся к нему, скучал, жалко его было.

За разговором я не заметила, как мы поднялись на самую высокую точку улицы. Отсюда было видно пруд, отражающий последние отблески заката и россыпь городских фонарей. Людей за время пути нам встретилось немного и из-за этого казалось, что вокруг уже глубокая ночь, хотя на деле вряд ли было позже десяти.

Полинка свернула в заросший высоченными тополями переулок и вокруг сразу стало почти темно. Лишь мягко светились окна да редкие фонари, которые здесь были жёлтыми, а не холодно-синими, как вдоль дороги.

— И потом что было? — попыталась я возобновить прерванный Машкин рассказ.

Она вздохнула, но заговорила уже без прежней неохоты.

— Зря я семью ради ребёнка сохранить пыталась. Отец из Лёхи был никакой, как и муж. Только по пьяни любил себя кулаком в грудь бить — у меня сын! А как беда за сыном пришла — сразу в кусты. Не то что деньгами — словом добрым не помог, ни одного звонка за всё это время от него не было, ни разу Ваньку в СИЗО не навестил.

Машка замолчала, повесив голову, а Полинка, с преувеличенной тревогой оглянувшись назад, заметила:

— Как бы твой Отелло за нами не попёрся. Понял ведь наверно, что ко мне идём. Помнится по молодости где только ты от него не шкерилась, а находил ведь.

— Правда? — спросила я, просто чтобы что-нибудь сказать.

— А то! Страсти кипели прям шекспировские! Удивительно как он нашу Дездемону вообще не придушил.

— Он бил тебя? — повернулась я к Машке.

Та горько усмехнулась:

— А ты как думаешь? Сама же напомнила о том, что они с животными делали. Ну вот животных он перерос и за меня взялся.

— А чего ещё ожидать, когда с таким утырком связываешься? — логично заметила Полинка.

Видимо на эту неумолимую логику Машка и взъелась.

— Да ничего я не ожидала, блин! Просто дура была мелкая! Можно подумать, у тебя в пятнадцать лет много ума водилось?!

Полинка ответила ровно, но с явно прозвучавшим в голосе злорадством:

— Много или нет, а хватило на то, чтобы с гопником не связаться и в подоле не принести.

Машка сбилась с шага. Мне показалось, что сейчас она молча развернётся и уйдёт (и я бы её прекрасно поняла, потому что с детства помнила и никогда не одобряла этой Полинкиной повадки давить людям на больную мозоль, осознанно доводя до точки кипения), но она двинулась дальше даже быстрее, чем шла до этого, обогнала нас, а потом сказала, обернувшись на Полинку через плечо:

— Ну не связалась ты с гопником и в подоле не принесла, а что с того? Лучше тебе стало в итоге? Довольна жизнью?

Полинка ответила сразу, но уже по-другому — напряжённо, без напускной добродушной насмешки.

— А чего бы мне недовольной быть? Муж, дети, дом — всё как у людей.

Машка больше не оглядывалась, шла на корпус впереди нас и говорила ровно, без вызова, но я чувствовала как с каждым её словом сгущается напряжение, охватившее нашу маленькую компанию после встречи с Карастецким.

— Ага, муж. Ждала ты своего мужа, как порядочная девушка, берегла себя. Ну вот вышла замуж и что получила взамен за свою честность? Долги безработного примака? Жизнь впроголодь? Куда вы детей рожали, у него же даже квартиры не было, он к твоим родителям жить пришёл! Даже ипотеку взять не мог, только на материнский капитал и сумел жильём обзавестись. Небось сейчас гордый ходит, а? Дом построил — мужик! За счёт твоей матки! Интересно, вы детям уже сказали, что они появились на свет ради того, чтобы папке в новые долги не влезать? А с работой у твоего благоверного как? Всё редкими шабашками перебивается? Ты же одна на всю семью ишачишь! И беременная ишачила. И сразу после родов ишачить пошла. Может, он после работы тебя встречал чистотой и горячим ужином, или это твоя мать делала, пока жива была? А ведь она наверно и прожила бы дольше, если бы ты ей на шею своего трутня не посадила…

Полинка вдруг ускорила шаги, догнала Машку и пихнула ладонью в спину, заставляя обернуться.

— Слышь, ты мою мать не тронь! Про мужа что угодно можешь говорить — я не обижусь, но материну память тревожить не смей! Болела она и никак это от его работы не зависело. А вот дети ей в радость были, последние годы скрасили. Они ей жизнь продлевали, а не наоборот!

Машка не смутилась, как этого можно было ожидать, спокойно встретила гневный Полинкин взгляд, ответила ровно, без эмоций:

— Тебе виднее, конечно, но вот люди в городе другое говорят. Пока ты без выходных впахивала, а боров твой на диване пиво пил, мать у тебя вместе с детьми по жаре целый день на огороде горбатилась. И не говори будто не знала этого. Без огорода-то вам совсем никак, твоей зарплаты не хватит столько ртов прокормить. Тем более что муженек твой драгоценный, судя по виду, жрёт больше вас всех вместе взятых. Но ты, вместо того, чтобы его ссаными тряпками гнать, да матери с детьми жизнь облегчить, всё за штаны цеплялась!. Много тебе эти штаны дали? Сколько лет прошло, хоть что-то изменилось?

Они стояли посреди улицы напротив друг друга, скрестив взгляды как шпаги, и казалось что в наступившей темноте между ними проскакивают искры.

— Девчонки, хорош… — начала было я, но меня никто не услышал.

— Я хотя бы безотцовщину не нарожала! — почти взвизгнула Полинка, надо думать уязвлённая в самое больное место, — И у детей моих наследственность нормальная, не психопата-живодёра, слава богу. А то ведь известно — гены пальцем не раздавишь! Оно и видно. У тебя вон яблочко от яблони недалеко упало.

Машка порывисто шагнула вперёд, подняла перед собой руку с раскрытой ладонью, словно собираясь дать клятву.

— Ещё одно слово про моего сына — и как бы твои дети сиротами не остались! А то с таким отцом, как твой муженёк, им лучше сразу в детдом.

— Так, всё! — я приблизилась к подругам детства и боком втиснулась между ними, кажется уже готовыми вцепиться друг другу волосы, — Или вы сейчас успокаиваетесь и заканчиваете этот балаган, или я разворачиваюсь и валю отсюда! На последний автобус наверно ещё успею, а если нет, то могу и на такси до Тагила доехать. Всё равно так у нас с вами дела не получится.

И, внезапно подумав, что в такой ситуации будет не лишним отвлечь немного огня на себя, добавила.

— Я конечно и не ожидала, будто вы тут звёзды с неба хватаете, но что такими сельскими хабалками стали…

Приём сработал. Полинка и Машка наконец оторвали разъярённые взгляды друг от друга и уставились на меня.

— Звёзд, значит, с неба не хватаем? — протянула Полинка и угрожающе упёрла руки в бока, — А ты у нас, выходит, звезду схватила? Посмотрите-ка на неё! Приехала французская принцесса в наши колхозные пампасы! Снизошла до сельских хабалок!

— Думаешь, сама бы ты много звёзд с неба нахватала в этой дыре?! — возмутилась и Машка.

Радуясь тому, что удалось отвлечь их друг от друга, я закрепила успех ехидным вопросом:

— А вас в этой дыре кто-то силой держал?

На это у подруг ответа сразу не нашлось и несколько секунд они негодующе хлопали губами, зато потом хором вывалили на меня всё, что думали. Общий смысл их нападок сводился к тому, что легко мне рассуждать, имея стартовые условия не в этом захолустье, а в региональном центре, в третьей столице страны, где возможностей я изначально получила намного больше. А попробовала бы здесь выучить язык и заработать себе на эмиграцию!

Я могла бы ответить, что язык начала учить заочно, что даже в лихих девяностых было доступно где угодно, а уже потом, когда появился интернет, и вовсе перестало быть проблемой в любой точке страны. Что на миграцию не заработала в Екатеринбурге, а с одной сумкой уехала в Москву, где поначалу тоже пришлось совсем не сладко. Что и Европа не ждала меня с распростёртыми объятиями, что там пахать пришлось гораздо больше, чем где-либо ещё, причём далеко не в офисе…

Но такие объяснения прозвучали бы слишком хвастливо для нынешней, и без того напряжённой ситуации, поэтому я сказала лишь:

— Вы никогда не были глупее меня. Ваша общая ошибка лишь в том, что обе не с теми мужиками связались. Они на вас якорями и повисли.

Казалось, над этими словами подруги задумались, их пыл поугас. Потом Машка грустно кивнула, а Полинка деланно-равнодушно пожала плечами.

— Чего уж теперь… сделанного не воротишь. А мужики, якоря они или нет, а самое важное в жизни нам подарили — детей. Это дороже денег и заграниц.

Последнее явно было камнем в мой бездетный огород, но пригорело у меня не от этого. Подарили! Мужики подарили детей! Как будто каждый мужик однажды просто приносит жене повязанный бантом свёрток с младенцем, а не она сама криками и кровью выдавливает из себя в мир целого человека! Именно этот кошмарный процесс в своё время и стал для меня определяющим доводом в пользу отказа от деторождения и тут я могла бы сказать многое… но не стала. В конце концов моей задачей было примирить подруг, а не поссориться с ними.

— Ну так и радуйтесь тогда, зачем грызётесь? — я повернулась к Полинке, кивнула на Машку, — Вот чего ты на неё напустилась? Она же уже не с Карасём…. не с Карастецким. Да и у тебя муж, кажется, ненамного лучше.

— Нормальный муж, — буркнула Полинка, но уже без злобы в голосе, — Здесь у половины баб мужья такие. Не бухает и на том спасибо.

— Вот-вот, — подытожила Машка, — Мне что-то высказываешь, а сама мудака годами содержишь непонятно зачем.

— Понятно зачем! Ради детей. Чтобы отец у них был какой-никакой.

— Ну вот и я ради сына Лёху терпела. Хоть и напрасно, но кто ж заранее знал?

— А с сыном-то что случилось? — после томительной паузы, в течение которой мы старались не смотреть друг на друга, спросила я, но тут Полинка разрубила воздух ребром ладони.

— Ша, девки! Разговоры потом давайте. Идёмте уже, недолго осталось.

Я только сейчас заметила, что вокруг окончательно стемнело, а над головой горят звёзды. Такие яркие и пушистые от лучей, каких никогда не бывает в больших городах.

Подруги тоже посмотрели вверх и возможно вечное и прекрасное зрелище ночного неба смягчило их сердца, потому что больше они не ругались, и до Полинкиного дома мы дошагали в благословенной тишине.

Сам дом действительно оказался двухэтажным, но на этом его достоинства заканчивались. Покосившийся, сложенный из почерневших от времени брёвен, он стоял за шатким штакетником, и, словно нахохлившаяся ворона, угрюмо смотрел на мир поблёскивающими в перекошенных рамах стёклами. Я сразу поверила, что его можно было купить на материнский капитал, причём какая-то сумма после этой покупки ещё могла и остаться.

Внутри всё выглядело не лучше. Полы здесь были деревянными и давно не крашеными. В тщетных попытках скрыть щели и потёртости поверх досок кто-то (Полинка, конечно, кто же ещё?) настелил ковровые дорожки. Мебель, казалось, собрали отовсюду понемножку — частично совсем раритетную и покосившуюся, как сам дом, частично почти новую, современную. Дополняли обстановку выцветшие занавески на окнах и скрипучие двери в облупившейся краске.

Зато здесь было чисто и вкусно пахло.

— Я дома! — зычно крикнула Полинка в пространство и кивнула нам с Машкой на вешалку, — Гостей привела! С ночёвкой!

В прихожей показались дети, вежливо поздоровались. Мальчик-подросток был смуглым, черноволосым, и хмурым. Он ничем не походил на Полинку. Зато девочка, как я раньше уже заметила это на фотографии, выглядела точной её копией в детстве. Те же внимательные карие глаза, тот же широкий улыбчивый рот доброго лягушёнка. Только вместо двух куцых хвостиков над плечами — заплетённая «дракончиком» косичка.

Полинка велела наследникам взять из кухни чего-нибудь перекусить, если есть такое желание, и больше там не появляться. Сказано это было категоричным тоном, но я видела как смягчилось лицо подруги при виде детей, как исчезла с него печать непреходящий усталости, словно она вдруг помолодела на добрый десяток лет.

Мальчик и девочка послушно ретировались, зато появился Полинкин муж. Он оказался татарином (сразу стало ясно в кого уродился их сын), усатым и столь упитанным, что я искренне пожалела Полинку, вынужденную кормить этакую тушу.

С нами он поздоровался сварливым тоном, гостям явно рад не был, но перечить властной жене не посмел, и исчез с глаз следом за детьми.

Полинка выдала нам с Машкой по паре тапочек. Едва взглянув на них, я заявила что останусь босиком — благо и пол, и дорожки выглядели безупречно чистыми, в отличие от протёртых тапок, в которых неизвестно чьи ноги потели.

Следом за хозяйкой мы прошли на кухню, где оказалось даже уютно, несмотря на убитую мебель и знававшую лучшие времена технику. Ночная чернота окон скрадывалась яркими занавесками, идеальная чистота компенсировала недостаток свежего ремонта, а всякие приятные мелочи, вроде пёстрых прихваток, коллекции магнитов на холодильнике, и весёлых детских рисунков в самодельных рамках, создавали такую домашнюю атмосферу, что я прониклась к Полинке искренним уважением, ведь несмотря на вечную занятость работой, она умудрялась быть хорошей хозяйкой и наверняка заботливой матерью.

Мы с Машкой сели за накрытый клеёнчатой скатертью стол, а Полинка торжественно извлекла из шкафчика пузатую бутылку вина, припасённого, видимо, для особого случая, и объявила, что сейчас мы будем готовить ужин. Против этого никто ничего не имел, и скоро на плите уже ворчала жарящаяся картошка, резался на скорую руку простенький салат из тепличных овощей, закипал электрочайник.

А когда наконец мы разложили еду по тарелкам и открыли вино, Машка, от недавней угрюмости которой не осталось и следа, игриво заметила:

— Главное не уклюкаться теперь, а то завтра не встанем.

— С бутылки на троих не уклюкаемся, — успокоила её Полинка, — А за добавкой не пойдём, а то не ровен час опять твоего Карася встретим. Небось до сих пор у ларька трётся, мелочь стреляет.

— Ларёк же вроде до одиннадцати работает? — заметила я, покосившись на кухонные часы, выполненные в виде разделочной доски.

— Наивняк! — вздохнула Машка, — недаром же Европу называют страной непуганых идиотов. После одиннадцати ларёк окна закрывает, только и всего. А то, что нужно, всё равно можно купить, только уже через дверь.

Я хотела было спросить, куда в этом городе смотрит полиция, но подумала что, такой вопрос прозвучит не менее наивно, и промолчала.

Мы разлили вино по бокалам, выпили за встречу, приступили к ужину. Простенькая еда оказалась на удивление вкусной и какое-то время над столом висела тишина, лишь вилки звякали о тарелки да трещало у нас за ушами.

А утолив первый голод и опустошив ещё один бокал вина, я повернулась к Машке и таки осмелилась повторно задать вопрос, на который ранее не получила ответ.

— Так что с сыном у тебя случилось? Ваня же, да? Сколько ему лет?

Машка покосилась на уже ополовиненную бутылку и ответила мрачно, но без промедления:

— Двадцать шесть. А случилось… дерьмо случилось.

— Лучше и не скажешь, — заметила с сухим смешком Полинка, — Слушай, Маш, а давай на чистоту, а? Ты сама-то веришь в его невиновность? Или защищаешь просто потому что мать?

Машка беспомощно, как-то по-старушечьи всплеснула руками.

— Конечно верю! Кому же мне верить, если не своему ребёнку?

— А если бы не твой ребёнок? — напирала Полинка, — Представь, что услышала эту историю со стороны. Поверила бы, что парня оговорили?

Я кашлянула.

— Вы мне-то расскажите всё-таки, что произошло? Может, помочь чем смогу?

И мне рассказали.

История оказалась такой же простой, как и отвратительной. В одном подъезде с Машей и её сыном жила десятилетняя девочка. Самая обычная девочка, немного озорная, немного кокетливая, и слишком доверчивая. Мама и папа у девочки были, видимо, неплохими родителями, по крайней мере, достаточно внимательными для того, чтобы вовремя заметить изменения, произошедшие в их дочери. Она вдруг стала подавленной, пугливой, молчаливой, и слишком часто грустной, но, когда взрослые начали выяснять причину этих перемен, не смогла долго запираться. Так и стало известно, что молодой сосед, которого до этого все считали нормальным парнем, пусть и без особых достоинств, принуждал девочку к такому, о чём десятилетним детям ещё даже знать не положено.

— Он её изнасиловал? — спросила я, морщась от неловкости.

Но Машка, пунцовая до корней волос, покачала головой.

— Не изнасиловал. Но она говорит, что заставлял… ну… — она мучительно сглотнула и указала пальцем на свой рот.

— Понятно. Не один раз заставлял?

— Да вроде как… Говорит, в подъезде караулил, ну и… Угрожал, запугивал, вот она и молчала.

— Ты считаешь, девочка могла такое придумать? — спросила Полинка, доливая нам вино, и Машка схватилась за свой бокал, как за спасательный круг.

— Запросто. Сейчас же дети такие… знакомая училка рассказывала — первоклашки на переменах порнуху в телефоне смотрят.

— А зачем ей наговаривать на Ваньку? Чтобы что?

— Да знать бы… может с ней это кто-то другой делал, а она боится настоящее имя назвать? Так ведь тоже бывает.

— Бывает, — не стала возражать Полинка, — А специально его так подставить не могли? Может, кому дорогу перешёл?

— Насколько мне известно, нет, — Машка залпом опустошила свой бокал, — Врагов у него нет, люди мы небогатые и взять с нас нечего. Так и так выходит, что некому и незачем было его подставлять, да ещё таким образом. Это ж непросто.

Я тоже глотнула вина, оказавшегося на удивление неплохим, и осторожно заметила:

— Но получается, что доказательства всё-таки нашлись? Причём достаточные для реального срока.

Машка через силу кивнула.

— Свидетель нашёлся. Тоже сосед. Говорит, видел их в подъезде. В самом низу, у дверей, где темно. И Ванька якобы рубашку в штаны заправлял, а девочка заплаканная была. Вот это и стало главным основанием.

— А свидетель этот сам, как человек, — нормальный? Может, ему спьяну лишнее привиделось? И почему он сразу не пошёл к родителям девочки и не рассказал про то, что увидел?

— Вроде сначала значения не придал, а потом, когда уже следствие началось, вспомнил. А, может, просто связываться не хотел.

— Ванька-то сам вину не признал? — Полинка в отличие от нас, налегающих теперь в основном на вино, не переставала жевать, — Что говорит?

— Да то и говорит, — устало отозвалась Машка, — Что не делал этого. Но кто ж его слушать будет? Удивительно, что на него ещё и пропавших девочек не повесили. Я этого боялась. Только алиби, наверно, и спасло — он на работе был все те дни, когда дети пропадали.

Мы замолчали, понимая, что вот и подошли к главной теме. Что пора переходить к тому, зачем, собственно, и встретились. К тому, что должны сделать завтра. И, охваченные одними и теми же эмоциями, — страхом, стыдом, давней печалью — не смотрели друг на друга. Полинка принялась разливать по бокалам остатки вина, Машка вдруг обнаружила у себя на тарелке остывающую картошку, а я вспомнила, что с момента высадки из автобуса не проверяла свой телефон на предмет внезапно пришедших важных уведомлений.

Конец ознакомительного фрагмента.