Когда вырасту

Елизавета Комарова (2022)

Ольга Васильевна — репетитор по английскому из Петербурга. У нее долгий преподавательский опыт, любимый кот, недельный отпуск и одиннадцать вопросов, которые задала ей журналистка. Вопросы разные: об ее детских мечтах, об учениках и способах их обучения, о различиях поколений, о необычных случаях, о работе репетитора вообще… Эти незатейливые на первый взгляд вопросы поднимают целую волну воспоминаний. И перед нами — галерея портретов, странные и нелепые ситуации, взрослые и дети, которые неизвестно когда вырастут — и повзрослеют ли когда-нибудь. Ироничная и самоироничная книга Елизаветы Комаровой привлекает острой и часто безжалостной наблюдательностью и показывает нам крупным планом обычных людей — возможно, именно нас.

Спать хочется

(раннее детство)

Эх, да какой человек откажется рассказать о своем детстве? Людям уже по полтосу, а они охотно рассказывают, что мама их била крапивой по попе, и эта детская травма сломала их судьбу.

Привычная тема.

Ну что же, вспомню и я далекое детство, и особенно — педагогический талант, который проснулся во мне с первого класса.

Как-то раз, давно будучи взрослой, я подыскивала штатную работу, и мама посоветовала мне позвонить директору огромного завода по переработке чего-то ценного, вроде нефти или руды. А может, они там «Тойоты» мастерили — уже не помню.

Я поразилась этому совету, но позвонила.

Оказалось, директор меня знает.

Он был весьма приветлив и обещал перезвонить, как только освободится то ли место его зама, то ли уборщицы.

Хотелось вспомнить самой, откуда мы знакомы, причем явно очень давно, раз об этом знает моя мама.

И я вспомнила.

Когда мне было семь лет, у одной молодой дамы, маминой приятельницы, родился сын. Только-только родился, ему было недели две живого возраста.

Его укутали, положили в коляску и попросили меня немного его покатать на свежем воздухе.

Сначала мы гуляли хорошо.

Но потом коляска опрокинулась. Сама, разумеется.

Ребенок заорал и стал извиваться на снегу.

Помню свой ужас и колотун.

Я кинула малыша обратно в коляску, как тюк. Сверху лихо побросала подушки, погремушки и одеялки.

И он орал там на дне, уже тише. Это было совсем страшно.

Дрожа, я помчалась с коляской обратно к его легкомысленной мамаше. Казалось, случилось страшное, и он вряд ли выживет.

Орущую кучку я вкатила в квартиру, понимая, что и мне, и младенцу — кирдык.

Но его мама не рассердилась. Она понимала, что няньке от горшка два вершка, что возьмешь. Нет переломов — и ладно! Она уравновешенная была.

Она успокоила своего Сашеньку, покормила, он и уснул.

Самое странное было потом.

Я ей, видимо, понравилась как няня. То ли тем, что бесплатная, то ли тем, что знакомая, то ли тем, что ответственная: все-таки не плюнула и не ушла кататься с горки — подумаешь, мало ли, кто там валяется на тропинке, надоел, визгун.

На меня можно было положиться: я привезла ребенка туда же, откуда увезла.

Так что через пару недель эта мудрая мать снова оставила меня с тем же младенцем дома и, ни о чем не тревожась, упорхнула в парикмахерскую.

И вот я сижу и смотрю на Сашеньку.

И все идет хорошо, я даже стала ему напевать «Рыбки уснули в пруду».

Саша слушает, протягивает ручонку влево, берет бритвенное лезвие, кем-то заботливо оставленное на тумбочке, и начинает его мять. Пальчики его покрываются кровью, и он снова, разумеется, орет.

И я вижу, что сжимает он лезвие крепко, и, если отбирать — он еще пуще порежется.

Поэтому просто начинаю орать вместе с ним.

Мы так орем какое-то время, оба измазываемся кровью, и никого дома нет.

Наконец Саша лезвие роняет. Я его прячу, и мы оба засыпаем в нервном шоке. Не дождавшись мамы.

Вот не помню, дальше я его нянчила — или уже нет.

Этот самый младенец-экстремал и стал директором завода.

Скорей всего, его душа ощущала опасность, связанную со мной, так что он мне не перезвонил.

Однако педагогический талант у меня явно был: я с пеленок приучила Сашеньку, что жизнь — борьба. И результат налицо: человек многого достиг.