Суккуб для наследника

Екатерина Оленева, 2023

Она – Николь Джанси. Полукровка – наполовину человек, наполовину суккуб. Однажды демонический дар пробудится в ней, превратив в опасную, ненасытную тварь. Он – наследник богатого клана, порочен и избалован. Любит играть в жестокие игры, ломая свои игрушки. Любит нарушать правила, заходить за грани и – острые ощущения.Каждый знает, что, притворяясь жертвой, охотиться проще. Каждый мнит охотником себя.Чем же это закончится?

Глава 2. Тёмная сторона

Мать никогда не скрывала от Николь правды. Она с детства знала, кто её отец и каковы последствия этого — её отцом был инкуб, значит, ровно на половину в её венах течёт кровь древних демонов.

Николь приблизилась к зеркалу. С Той Стороны на неё глядел двойник: пышные длинные светлые волосы, огромные голубые глаза, пухлые губы и лёгкий румянец на фарфоровой коже. Такими люди рисуют на витражах ангелов.

Николь провела ногтем по прозрачному стеклу и то зловеще заскрипело. Потом она медленно сняла с рук зачарованные кольца и браслеты. Отражение в зеркале поменялось: черты заострились. Ничего не осталось от мягкой нежной округлости щёк, теперь о её скулы теперь можно было порезаться. Глаза наполнились искрящимся зелёным огнём. Губы заалели слишком ярко.

Золото волос уступил место красному пламени — модный цвет «сидхи-скарлетт». Подобный оттенок модницы-красавицы безуспешно пытались достичь при помощи красок. Волосы не только поменяли цвет, они сделались длиннее и гуще. В человеческом обличье золотистые локоны едва доходили до плеч, во втором же образе — густой соблазнительной волной вились до пояса.

Сальма перед смертью взяла с дочери слово, чтобы та, как не сложилась жизнь, никогда не отрекалась от своей человечности. Дать слово матери казалось нетрудно. Николь выросла среди людей и кроме знаний о том, что Тьма плещется в её крови, с ночными тварями её ничего не связывало. Возможно, благодаря подарку матери — анимагическим браслетам и кольцам, которые девушка носила, не снимая. Но её предупреждали, что после инициации их действие может быть не стабильным.

Отца Николь никогда не видела. Мать рассказала, что связала своего любовника клятвой не появляться в их жизни и никак в ней не участвовать. Когда мама умерла, отца в городе не было, но на похороны явился один из его демонов. Представился сводным братом. Убитая горем, девушка не спешила контактировать с пугающими её родственниками.

— Меня зовут Клод. Запомни это имя. Придёт время, когда тебе понадобится моя помощь, — сказал он, протягивая Николь визитку. — Когда это случится, сможешь найти меня по этому адресу.

Он приходил ещё несколько раз, но всякий раз она делала всё возможное, чтобы не затягивать тягостные визиты. Николь верила, что, пока её сила не инициирована, ничто не помешает ей жить как обычный человек. И так оно и было. Она жила скучной, размеренной, счастливой жизнь обывателя, чем была вполне счастлива.

— Рано или поздно твоя сила проснётся, — предупреждал Клод. — Вместе с её пробуждением появятся вопросы, на которые в людских книжках не сыскать ответы. Тогда ты придёшь. Буду рад оказать тебе услугу, маленькая сестричка.

Ни у кого из людей Николь не слышала такого голоса. Густой и мелодичный, он будто окутывал с ног до головы; пушистым мехом скользил по коже — убаюкивал, соблазнял, успокаивал. И это заставляло нервничать.

Николь хотелось бы ему возразить, но в глубине души она знала — Клод прав. Это время придёт.

И оно пришло. Время вопросов и ответов. Николь не доверяла инкубу-Клоду от слова «совсем» — для овцы последнее дело доверять хищнику. Но больше обратиться за помощью было не к кому.

Перед тем, как отправляться в опасную авантюру, Николь решила навестить могилу матери. Ей, как никогда, не хватало мудрых советов, дружеского, тёплого участия и безусловной любви, которую дарила ей только Сальма.

Кладбища Уэлллиг, где нашла последнее пристанище одна из первых ведьм города, было не только местом упокоения, но представляло собой роскошный парк с уникальной архитектурой. Жители приходили сюда, чтобы вспомнить предков, побыть в уединении, просто отдохнуть. Здесь покоилось множество знаменитых людей искусства: поэты, художники, писатели, артисты и музыканты.

Старинную часть кладбища отличали гробницы, созданные в лучших традициях готики. Деревья разрослись здесь густо, как в лесу. Каменные надгробия и статуи увило плющом. Всё придавало месту жуткий, но живописный вид.

Новую часть можно смело было причислять к самым красивым местам в городе: живописные аллеи с аккуратно подстриженными кустарниками, памятники, удивляющие изысканной красотой.

Когда Николь впервые увидела памятник над могилой матери, она была им поражена. Фигура высилась в человеческий рост. Лицо закрывала каменная вуаль, руки разведены в стороны, словно она противостояла жестокому порыву ветра или намеревалась взлететь.

«Смерть не сломила тебя — освободила.

Без тебя целую вечность эта Вселенная пуста», — гласила эпитафия.

Николь не сомневалась в том, чья рука оплатила всё это и чьему перу принадлежала эпитафия.

Говорят, демоны не знают любви, но Николь, глядя на памятник матери, не могла не видеть, что неведомый, ужасающий отец, по крайней мере для одного человеческого существа точно сделал исключение. Да и Сальма, хоть всегда предостерегала дочь, рассказывала об опасности тёмного дара, никогда не сказала об её отце ни одного плохого слова.

— Здравствуй, мама.

Николь положила на каменную плиту принесённые с собой цветы. На нём уже лежали две кроваво-алые гвоздиками. Они всегда здесь лежали — свежие, словно только что срезанные.

— Я пришла попросить у тебя прощение и получить благословение. Хотя знаю, ты бы не одобрила моего решения, но я должна, наконец, обрести вторую половину себя. Нас обеих пугало моё темное наследие. Мне сейчас страшно — я ужасно боюсь. Я не хочу быть чудовищем. Помню, ты хотела видеть меня хорошей. И я хочу быть такой — ради нас обеих. Но невозможно бегать всю жизнь! Ты учила меня, что в магии всё как в жизни. Что, если не открывать в плотине шлюзы, однажды воды станет слишком много и тогда она снесёт всё на своём пути. Чтобы сохранять контроль, нужно уметь сбрасывать негативную энергию. Но, с другой стороны, пока не трогаешь проклятое лихо, она спит тихо. Я не уверена, что поступаю правильно. Мне хочется сказать себе, что у меня сейчас нет выбора; что меня принуждают поступить неправильно. Но на самом деле выход есть всегда. И сейчас их даже несколько. Я могу обратиться к отцу, сказав, что меня принуждают, мне угрожают и знаю — не спрашивай, откуда! — знаю, он вступился и помог. А ещё я могла бы сбежать, но бежать — глупо. От себя ведь не уйти? На новом месте останутся старые проблемы. Я не побегу. Пришло время заглянуть в Бездну? Что ж! Я загляну. Либо проиграю, либо сумею победить мой самый тайный страх.

Николь замолчала, прислушиваясь к окружающему её миру с почти животной чуткостью.

Она жадно ловила хоть какое-нибудь движение. Хоть что-то, что можно было бы принять за знак с той стороны. Но мир оставался до комка в горле простым и обыденным. Никаких знаков или голосов.

— Если бы ты только знала, как я скучаю, мама! Как мне плохо без тебя. Кажется, всё бы отдала только за одну возможность на миг услышать или прикоснуться к тебе.

«Без тебя целую вечность Вселенная пуста».

Николь пыталась представить, чтобы сказала бы Сальма в ответ на её планы. Пыталась представить её лицо в этот момент. Наверняка, попросила бы быть осторожной, беречь себя. Сказала бы, что будет любить её любой — даже тёмной, но всё же надеется, что она найдёт свою дорогу к свету.

«Во Тьме не бывает счастья. Жизнь возможна лишь при свете, дитя моё. Он источник жизни».

Поцеловав пальцы, Николь приложила их к памятнику:

— Я люблю тебя, мама. Буду любить всегда.

Солнце клонилось к горизонту, когда, юркнув в старенький жук-нисан жизнерадостного жёлтого цвета, Николь повернула ключ в замке зажигания.

Бывают вечера, которые можно назвать идеальными. И небо над головой чистое, и деревья вдоль шоссе — стройные, и догорающий солнечный свет ясен и ярок, похож на янтарь. В воздухе разливается прохлада. В такие вечера хочется романтики. Хочется разговоров по душам, совместных прогулок, чтобы непременно — нежно держась за руки. И поцелуев. Хочется поцелуев, настоящих, чтобы шли не от губ, а от сердца.

Но совсем не романтические встречи ждали Николь впереди.

Она крепко держала руль, не снимая ноги с педали — это давало хоть какую-то иллюзию контроля.

Район, который предстояло посетить, в народе прозвали Тёмной Стороной. Естественно, он имел дурную славу. Власти старательно делали вид, что здесь всё «о*кей», что ничего противозаконного не происходит. Бордели, притоны, стрип-клубы, бойцовые ямы — это всё так обыденно, поэтому ничего удивительного, что люди мрут, как мухи.

Честно говоря — куда чаще мух.

Если бы люди только знали, что все те, кого они считали «мифическими» существами, свивали в подобных местах своих гнёзда. «Тёмная сторона» была таковой в прямом смысле слова. Каждую ночь вампиры, фэйры, демоны охотились в этих местах, считая их своими законными угодьями.

Каждый раз, как Николь приезжала в стрип-клуб к сводному брату, у неё возникало ощущение, будто она окунается в нечто липкое, вязкое, грязное. Смерть и разврат выглядывали из каждого угла, точили клыки. А люди, тупое стадо, сами брели на убой, добровольно принося священный, божественный дар жизни, на пропитание тварей из сумеречных щелей.

В отличие от овец и свинец, люди на собственный убой бежали охотно, надеясь на изысканное развлечение. И становились им сами.

Дорога сузились. Продвигаться вперёд теперь можно было на скорости не больше девяти миль в час.

Эта часть города сохранилась ещё с тех времён, когда по мощёным улочкам двигались не машины, а лошади и на современные скорости улочка была не рассчитала. «Дети ночи» имели свои слабости. Как и люди, они не слишком любили перемены. Порой, обжившись в одном месте, она не двигались с него столетиями.

Припарковавшись у чугунной ограды, Николь направилась к зданию с извитой неоновой вывеской кроваво алого цвета: «Тёмные мечты», — гласила надпись. Три широкие ступени вели ко входу, который охранял качок-негр.

Не человек, сразу было видно, но для того, чтобы определить, к какому виду нежити он принадлежал, Николь не хватало опыта.

— Добрый вечер. Я — Николь Джанси. Доложите вашему боссу, что его пришла навестить младшая сестрёнка.

Чёрные глаза равнодушно мазнули по ней, как по стене:

— Вам назначена встреча?

— Я могу приходить в любое время.

— Вам назначена встреча? — голосом автомата повторил негр.

Если сейчас сказать «нет», пошлют на хутор бабочек ловить.

— Да. Брат меня ждёт.

— О вас доложат. Ждите.

— Как долго?

— Сколько потребуется.

— Клоду не понравится, что меня заставляют ждать. Он будет недоволен.

Вампир скрестил руки на груди:

— Я же сказал — ждите.

— Сколько ждать?

— Сколько потребуется.

— Могу я, хотя бы, войти внутрь?

— У вас есть пропуск?

— Нет.

— Тогда — нет.

Не оставалось ничего иного, как отойти в сторонку. Ждать пришлось, впрочем, недолго.

— Николь Джанси — вы? Идёмте.

Людей внутри было много: юноши, девушки, мужчины и женщины. Пахло алкоголем, конфетами, пылью и кровью.

Проводник подвёл Николь к уже знакомой комнате с занавешенной дверью, придержав перед ней занавеску:

— Прошу вас, — сказал он галантно.

Дверной проём заполняла тьма.

Сделав несколько глубоких вдохов, будто там, во темноте даже воздуха не будет, Николь шагнула вперёд. Дверь за ней затворилась. Она слышала шёлковый шёпот колышущихся от сквозняков занавесок. Во тьме из было много, пока за одной из них вновь не распахнулась очередная дверь. Под ноги расстелился ковёр. На нём, посреди комнаты, стояла огромная кровать со старинным балдахином.

И снова занавески — алые, просвечивающиеся насквозь; струящиеся, вздыхающие под невидимым ветром, взметающиеся, словно волосы красавицы.

Клод, сам полуобнажённый, возлежал на кроваво-красных подушках в окружении практически нагих гурий. Его красные, словно рубин, прямые волосы, алой рекой текли по рельефным мускулам, привлекая внимание.

Картина показалась Николь столь же непристойной, сколь и приковывающей внимание. Встречи с братом ожидаешь в иной обстановке.

«Он инкуб», — напомнила она себе. — «То, что по человеческим меркам аморально, по представлению их расы-племени, должно быть, норма».

Инкубы и суккубы — воплощение аморальности и извращенности. Глупо ведь ожидать благопристойности в таком месте, верно? Но как себя не уговаривай, а контролировать кровь, приливающую к щекам от смущения, получается плохо.

— Сестрица! Милый ангел!

Бархатный голос дуновением прошёлся по коже, словно изысканная ласка:

— Как мило с твоей стороны наконец-то навестить меня!

— Где ты берёшь такие винтажные сорочки?

Николь, как могла, старалась разрядить слишком пафосную атмосферу. Всё казалось нереальным, как павильон для съемки фильма.

— Тебе нравится? — облизал алые губы инкуб.

— Подобные тебе даже в саване для покойника выглядят сексуально. А что касается твоего наряда — думаю, если пороюсь в сундуках на антресолях, смогу отыскать похожие в гардеробе моей бабушки.

Клод засмеялся. Смех его растекался прохладным ручьём, играл, как пузырьки в шампанском — мелодичный, манящий.

— Ты соскучилась, маленькая сестрёнка?

— Ты сказал, что я могу прийти, если мне понадобится помощь или защита.

Лицо Клода приняло внимательное, заинтересованное выражение:

— Кто посмел угрожать тебе, ангел?

— Мы может поговорить наедине?

Три обнажённые красавицы легко вспорхнули с кровати и словно растворились, затерявшись за многочисленными занавесками.

— Теперь мы одни. Говори, — мягко и вкрадчиво произнёс Клод.

Николь не знала, как подступиться к разговору. Присутствие Клода давило на неё, окружающая обстановка — смущала, и вся ситуация казалась сюрреалистической.

— Я хочу знать, что на деле означает быть суккубом. Что я почувствую при инициации? И что будет с человеком после… — Николь заколебалась, подыскивая подходящее слово, — после этого процесса.

Бровь Клода насмешливо и вопросительно изогнулась:

— Сложный вопрос, на который у меня нет исчерпывающего ответа. Потому что я — не суккуб, а инкуб. Мы одного с тобой вида, ангелочек, но разного пола, что различает ощущения. Могу я, в свой черёд, поинтересоваться, почему вдруг это стало важно? О какой угрозе ты говорила?

— Боюсь, что я сама себе угроза.

— Ты влюбилась? И хочешь подарить возлюбленному первую свою ночь?

Николь не заметила никакого движения, но вдруг оказалось, что Клод уже не лежит на своих алых подушках, а стоит рядом с ней. Его рука ласкающим движением прошлась по её волосам, легко и невесомо. Движение виделось, но не чувствовалось. Но и этого было достаточно, чтобы она почувствовала себя ещё больше не в своей тарелке.

— Я угадал.

— Да, — солгала она.

Ну, не так уж и солгала. Ночь-то дарить сегодня точно кому-то придётся.

— Ты боишься. Я чувствую твой страх, ангелочек. Он ползёт по моему животу. Я ощущаю на губах его горьковато-терпкий вкус… или не совсем страх? Это я тоже чувствую.

— Хватит! — резко отпрянула Николь от протянутой к ней руки.

Он рассмеялся, и смех его на этот раз был как мягчайший мех, даже пух, скользящий по коже.

— Не издевайся надо мной!» Мне нужны ответы на вопросы, которые я столько лет боялась задать. Ты же единственный, к кому я могу обратиться. И ты обещал помочь, — почти с отчаянием произнесла она.

— Я не издеваюсь. Просто я — это я. Такова моя природа.

Николь отступила ещё на пару шагов назад.

Инкуб усмехнулся краешками губ:

— Ты хочешь меня, маленькая сестрёнка.

— Хочу? Нет!

— Такие, как я, это ощущаем кожей.

— Не знаю, что ты ощущаешь, но меня ситуация напрягает и смущает. А когда я напрягаюсь и смущаюсь, то я злюсь. Ты… ты ведёшь себя странно, словно заигрываешь со мной. Пытаешься очаровать. Надеюсь, хоть гламор не используешь

— Использую. Заигрываю. И пытаюсь очаровать. Я инкуб. Использование, заигрывание и очарование такие свойственны мне, как огню привычка жечь, а воде — течь.

— Но вы же мой брат!

— И — что? У людей не принято флиртовать с родными братьями, не говоря уже о большем — знаю. Но мы с тобой не люди.

— Это ты — не человек.

— Ты сказала, что пришла за тем, чтобы узнать, каково это — быть суккубом. Но как иначе я смогу показать тебе это? Чтобы узнать что-то новое и почувствовать, его следует пережить. Рано или поздно твоя вторая сущность заявит о себе. Ты права, что заранее готовишься к этому. И права в том, что я могу помочь. Только позволь мне сделать это.

Глаза Клода были большими и глубокими, как океан. Смертоносно-прекрасными. Затягивающими, как омут до такой степени, что в коленках ощущалась слабость и дрожь.

— Позволить? Каким образом?! Лишиться девственности с родным братом?.. Это — не обсуждается. Другие предложения будут?

— Когда просишь о помощи, маленькая сестрёнка, лучше избегать требовательного тона. Ведь не я пришёл к тебе с просьбой? Ты — ко мне.

— Прости. Прости, я просто расстроена, растерянна. Я не хотела никого обидеть, но когда я пугаюсь…

— Ты злишься, помню. Хорошо. Твои извинения приняты. Раз для тебя это так важно, ангелочек, твоя девственность останется при тебе. Хотя, говоря по правде, лишись ты её со мной или с кем-то мне подобным, для твоего человека было бы лучше. При инициации мы почти всегда убиваем, если речь идёт о простых смертных.

— Что я почувствую? — дрогнувшим голосом спросила Николь.

Бровь Клода вновь удивлённо изогнулась, выражая вопрос и, одновременно, сарказм:

— Я не знаю, что чувствуют женщины во время коитуса. Вопреки человеческим сказкам, свой пол мы не меняем.

Николь вспыхнула от смущения, но продолжала держаться делового тона:

— Я говорю о метафизической стороне вопроса. Что я почувствую, как пробуждённый суккуб?

— Голод. Ты почувствуешь очень сильный голод. Это чувство будет расти, станет всеобъемлющим, трудноуправляемым. Как правило, новички с ним не справляются. Потребуется время, чтобы научиться самоконтролю.

— Значит, мой первый партнёр обречён?

— Ну, чисто теоретически мы можем прерывать процесс питания. Но проблема в том, что теории — это теория, а вот на практике я о таком не слышал.

— Как это происходит — как мы убиваем людей?

— Ты выпиваешь жизненную энергию. Человек умирает.

— Как это — выпиваешь?.. Я не понимаю! Как можно выпить то, чего нельзя увидеть? Это же не кровь, не вино, не вода?

— Опять упираемся в тоже, что и четверть часа назад — как я могу рассказать тебе о том, о чём у тебя нет даже понятия? Но могу показать.

— Я не готова к перверсиям.

— Жизнь таких, как мы, — я и ты, — с точки зрения таких, как твоя мать — одна сплошная перверсия. Если хочешь жить, рекомендую с этим смириться. Если не хочешь — тоже. Ведь как суккуб, ты бессмертна. Как ты хочешь, чтобы я помог тебе, Николь? Могу показать, как сам питаюсь жертвой? Могу отпить пару глотков от твоей Чаши жизни? Выбирай, маленькая сестрёнка.

Выбрать было нелегко. Всё было равно противно и неприятно. Но Николь должна знать заранее, чтобы быть готовой.

Если она убьёт наследника Стрегонэ, добром это не закончится. Да и просто, если в дальнейшем она хочет жить полноценной нормальной жизнью (а она — хочет!), нужно понимать, что ждёт бедолаг, которым не посчастливится стать её мужчинами.

— Я хочу видеть, как это происходит.

— Как пожелаешь, маленькая сестричка, — повторил инкуб с улыбкой.

Он потянулся к Николь, проводя длинными пальцами по её щеке.

Она ощутила прикосновение руки Клода, ласковое и прохладное.

— Помни, люди идут к нам добровольно, по собственной воле. Они дарят нам часть жизненной энергии, служат нам, взамен же получат возможность воплотить самые запретны, самые тёмные свои мечты и желания. Ничего нового, маленький ангел. Договор, древний, как мир: демоны исполняет желания — люди платят жизнью. Это в лёгких случаях, когда речь идёт о таких мелких бесах, как я или ты. В худших же платить приходится душой и посмертием, но нам с тобой душа ни к чему. Мы не столь сильны и всемогущи. Мелким бесам достаточно жизни.

Голос Клода звучал шёлковым шёпотом. Он дразнил, ласкал, манил, обещал. Убаюкивал и затягивал в состояние полусна.

Свет убывал.

Они словно переместились в другое место, центром которой была круглая арена. В центре арены стояла обнажённая, стройная смуглая женщина с большой, крепкой грудью грушевидной формы. На шее её, чуть выше грудей, поблескивала серебристая цепочка с искрящемся в тусклом неоновом свете алмазом-каплей. Единственной одеждой были ярко-красные, блестящие сапоги на высокой острой шпильке. Дополняли образ острые чёрные ногти, ярко алые губы, в высокий хвост забранные чёрные волосы и густо подчёркнутые чёрной краской глаза.

В руке женщина держала длинный хлыст.

Зазвучала музыка, такая же ритмичная и жёсткая, как визуальный ряд. Женщина задвигалась в такт, вращая бёдрами, сексуально и призывно. Её взгляд овладевал сознанием. Разворачивающейся в руках хлыст ритмично ударял по земле, органично вплетаясь в общий ритм.

Суккуб улыбалась. Улыбка у неё была вызывающая, дерзкая, призывающая. Её руки с острыми чёрными заскользили по полушариям груди, приковывая внимание к тёмным кружкам сосков, наливающихся на глазах.

Николь почувствовала, как Клод обнимает её сзади. Как его руки обвиваются вокруг её талии.

— Она великолепна, не правда ли?

Ответить не получалось. Голову наполнял тяжёлый туман. Николь словно поразил сонный паралич. Тело сделалось тяжёлым, собственное дыхание — прерывистым. Каждый нерв на теле — предельно чувствительным. Грудь ныла от желания, чтобы к ней прикоснулись. В лоне вспыхнул пожар. Каждый нерв на коже умолял о прикосновении. Состояние было острым, почти мучительным.

Неважно кто и неважно как, но ей нужно было, нужно было прямо сейчас.

Всё, о чём получало думать, это о его твёрдом члене, упирающимся в ягодицы и руках, скользящих по телу.

«Это неправильно, так нельзя. Нужно это прекратить, пока не поздно», — но мысли будто вязли в ощущения, лишающих воли.

Каждое новое прикосновение было подобно ветке, брошенной в огонь — лишь заставляло костёр гореть сильнее и жарче.

Когда ладони инкуба скользнули под грудь, Николь застонала. Его пальцы осторожно и мягко сжали набухшие, чувствительные соски. Николь не противилась, не сопротивлялась, когда инкуб развернул её лицом к себе.

Легко, без усилий, он оторвал лёгкую девушку от пола, прижимая спиной к стене, так, что Николь не оставалась ничего иного, кроме как оплести талию Клода ногами, чувствуя его тяжёлый член у входа в собственное лоно. Их разделяла ткань, мешая дальнейшему проникновению, но, ощутив жёсткий напор, она забилась в сладких судорогах, скрутивших узлом низ живота.

В тот же момент в глазах Клода вспыхнуло яркое алое пламя. Из его рта выскользнул длинный змеиный раздвоенный язык.

Испуг на мгновение разогнал туман вожделения, но прежде чем голова прояснилась, длинный гибкий язык заскользил по шее, скользнул в ложбинку между грудей, сомкнулся вокруг сосков сладкой присоской и одуряющий дым неги вновь непреодолимым течением повлёк за собой.

Тело Николь превратилось в инструмент, на котором виртуозный музыкант играл одуряющую мелодию.

Она плыла на огромной тугой волне. Летела, оседлав ветер.

Никогда ничего подобного ранее переживать не приходилось. Это было божественно-прекрасно. Это стоило любой цены. В ней вдруг соединились огонь и прохлада, перекатываясь по телу, ото рта до алчущего заполнения лона.

Жажда и тьма, заполнившая тело снизу, будто гигантский осьминог, требовали продолжения. То, минутное облегчение, что Николь испытала минутой назад, уже не могло её насытить. Её требовалось большее — гораздо большее.

Но вместо того, чтобы овладеть ею, Клод притянул девушку к своему лицу, их губы почти соприкоснулись и Николь увидела, как голубоватое свечение, словно облако, вырывалось из её губ и вливалось в него. Перламутровый дым струился между ними, и Клод легко его поглощал.

Алое пламя в его зрачках погасло. Глаза вновь стали человеческими.

Мир перестал вращаться. Сонливость и истому как рукой сняло.

Николь вновь стала самой собой. Опустошённой, обессиленной. Сама себе она казалось пустой оболочкой. Чары обольщения, — гламор — не притупляли больше её сознания и от только что пережитого сделалось тошно даже на физическом уровне. Её мутило. Собственное тело казалось грязным.

До сих пор она думала, что её воля чего-то стоит, но Клод доказал ей, что она такая же глупая овца, как и все. Сгодится только на пропитание. И, подобно всем людям, бежит на убой, ласково повизгивая.

Глянув в зеркало, Николь ужаснулась собственному виду. Такой ещё называют «героиновым шиком». Черты лица заострились, глаза обвело тёмными тенями, губы истончились.

Она ощутила приступ дичайшей ярости:

— Что это только что сейчас было?!

— То, что ты просила у меня, ангелочек. За чем пришла — ответы на твои вопросы. Теперь ты знаешь, как выглядит жизненная энергия человека и что испытывает человек, попавший в сеть наших чар.

— Я не этого просила!

— Так говорит каждый человек. Столкнувшись с последствиями своих желаний большинство предпочитают отрицать их.

— Правду говорят про вас, демонов — вам нельзя доверять! Ты обещал не трогать меня!

— Я и не трогал. Твоя девственность при тебе. Один глоток жизненной энергии не способен всерьёз повредить даже человека.

Клод склонил голову к плечу:

— И, рискну напомнить, наполовину ты тоже демон. С большим, пусть и не раскрытым потенциалом.

— Человеческая кровь во мне сильнее!

— Не обманывай себя, крошка, — он почти грубо схватил её за руку.

Возмущённая, Николь попыталась вырваться. После того, что она пережила по его милости совсем недавно, ей было невыносимо даже стоять рядом, не то, чтобы вновь ощущать его прикосновения.

— Пусти!

Вырываться было бессмысленно. В инкубе была нечеловеческая сила.

Его глаза скользнули по её руке. Безуспешно.

— Кольцо, — с иронией проговорил он. — Теперь понятно. В какой-то мере оно блокирует твою силу. А зря. От силы отказываться глупо. Это даже людишки знают.

Он, наконец, разжал пальцы, отпуская её.

— Зря я пришла к тебе!

Клод глядел на Николь. Глаза его сейчас были, как обычно. Красивыми, но ничего сверхъестественного.

Николь никогда в жизни ещё так не злилась. От одной мысли о том, что она ему позволила, что она себе позволила, звериная ярость поднималась из глубины, разливалась по рукам и ногам.

Её дико подмывало дать ему по морде, расцарапать наглую физиономию в кровь — вовсе уничтожить.

— Ты обещал помощь, а вместо этого питался мной. Ты не имел права трогать меня. Ты — мой брат! Как мне отмыться от всего того, что случилось?! Как жить с этим дальше?!

— Проблема в нашем родстве? — лениво откликнулся он. — Ну, так утешь себя, убедив, что я мог солгать, назвавшись тем, кем не являюсь. Что никакой я тебе не брат, а просто наглый проходимец.

— Это правда? — с надеждой вскинула глаза Николь.

— Насчёт проходимца — да. Но твой отец — отец и мне. Иначе стал бы я возиться с глупой человеческой девчонкой? Он велел мне позаботиться о тебе. И я забочусь. Как могу.

— Сколько тебе лет?

— Восемьдесят.

— Мне — девятнадцать. Связался чёрт с младенцем?

— Чёрт младенца всего лишь немного поучил, как тот его об этом и просил. Давай поставим на этом точку. Хочешь, угощу тебя чаем?

— Не хочу я твоего чая!

— Зря У меня самый вкусный чай в городе.

— Да у тебя, по-твоему собственному убеждению, всё самое лучшее! — ядовито прошипела Николь.

А Клод в ответ засмеялся шёлковым смехом:

— Садись, маленькая сестрёнка. И перестань злиться. Давай поговорим, как старший брат с младшей маленькой сестрой.

Они скривилась, будто запихала в рот целый лимон без кожуры.

— Не называй меня так! — вспыхнув, зло зашипела Николь.

— Сестричкой? Младшей? Или — маленькой?

— Никак не называй.

— Почему ты злишься на меня? — голос его вновь упал до интимного шёпота. — Ты спросила, что значит быть суккубом? Спросила, что почувствуешь в момент пробуждения твоей силы? Теперь ты знаешь.

— Это было слишком… — она нервно сглотнула, борясь со смущением. — слишком личным! Слишком — интимным. Неужели ты не понимаешь?!

— Если бы я привёл к тебе человека, ты бы его убила и всё равно винила меня. Но лучше меня, чем себя. Вы люди — такие странные. С вами очень сложно.

— Ты это серьёзно?

— Да. Хоть ты мне и не веришь мне, я правда пытаюсь позаботиться о тебе. Это сложно, учитывая разницу наших с тобой мировоззрений. Не злись на меня. Я не виноват в том, что ты не можешь быть просто человеком. Я всего лишь пытался показать тебе, что такое наша жажда.

— Жажда? — поморщилась Николь. — Разве это была не твоя магия? Именно так и описывают нападение инкубов и суккубов — вы лишаете человека воли.

— Инкубы не способны внушать желания суккубам, как и наоборот. Твоя жажда принадлежала только тебе. У тебя иммунитет к гламору.

— Нет! — отшатнулась Николь. — Это всё твоё колдовство!

Вспоминать о пережитом было мучительно стыдно.

— Ты для меня не пища и не жертва. По твоей коже катилось твоё желание, не моё. Я не насмехался над тобой и не пытался тобой воспользоваться. Я не взял тебя, уважая твоё право на выбор. Я помогал тебе укротить твой огонь. Так что напрасно ты смотришь на меня с такой ненавистью. Я — на твоей стороне. Ну а теперь о плохом…

— О плохом?! То есть, вот это всё — это было хорошо?

— Довольно приятно. Не станешь же ты это отрицать?

— Прекрати! Говори уже о своём «плохом».

— Маленькая сестрица с человеческой кровью — то, что ты почувствовала сейчас, лишь тень настоящей жажды, которая родится в твоём теле в момент принятия первой жертвы. Если лёгкое возбуждение так легко подавило твою волю, то что говорить о настоящем сексе? Будь осторожна с тем, чья жизнь будет тебе дорога. Нет ничего хуже бесплотных сожалений. Люди — хрупкие создания. Их свечу легко задуть.

Николь пристально вглядывалась в лицо Клода, выискивая в нём насмешку, желание поддеть, подтрунить над ней. Но ничего такого прочитать не удалось. Его лицо оставалось гладким и дружелюбным.

Но хуже всего, внутренним чутьём она понимала — он говорит правду.

— Хочешь добрый совет, ангелочек? Выбери для своего первого раза какого-нибудь мерзавца, чья жизнь стоит дешевле мусора. Какого-нибудь незнакомца. Найди укромное место и тихо прикончи его.

— Я не хочу убивать! Именно потому я и пришла к тебе сегодня.

— Ты можешь попытаться сдержаться. Может быть, у тебя и получится. А если не получится, то об этом будешь знать только ты и — звёзды. Не придётся ни на кого злиться и не перед кем стыдиться, если нет свидетелей. Но ты можешь наплевать на советы такого мерзавца, как я. Можешь хранить себя для любимого, как принято среди высоко нравственных людей. Отдать ему свою девственность и инициировать с ним полное пробуждение своих сил. Только помни, какой ценой придётся заплатить за это. Я сделал то, что ты просила: показал тебе силу нашей жажды, предупредил о рисках — а дальше, решать тебе.