Ветер отчаянных надежд

Екатерина Дибривская, 2020

Возвышаясь надо мной, прикованный цепкими детскими пальчиками, стоит ОН. Чудовище. Человек, которого я пыталась забыть все эти годы, но не могла. Тот, кто снился мне в кошмарах. Это… дед моего сына… или его отец. Потому что я не знаю, кто из них вышел победителем в этой гонке сперматозоидов! ОН или его мерзавец-сын. Наркоман, игрок и мой бывший парень. Когда Лёшка потерялся, я и представить не могла, что его найдёт этот мужчина. Мужчина, который вглядывается в знакомые черты лица маленького мальчика и всё внимательнее присматривается ко мне. Мужчина, который стал моим новым боссом, а я – его личной помощницей, доставшейся от предыдущего… Содержит нецензурную брань.

16. Полина

Я бросаю взгляд на часы в ожидании конца рабочего дня. Пятница не настраивает на нужные процессы, тем более, когда непосредственного начальника нет на месте. И, как на зло, Николай Петрович врывается в кабинет безумным вихрем за полтора часа до того времени, когда я официально могу отправиться за сыном.

— Добрый день, Полина. — говорит он мне и внимательно смотрит в мои глаза. — Всё хорошо? Сделайте мне, пожалуйста, чай.

— Здравствуйте, Николай Петрович. Всё как всегда. Проблем в офисе не было. — рапортую я. — Сейчас заварю.

Конечно, я сразу обращаю внимание на его измотанный вид. За эти почти две недели, что я его не видела, количество морщин вокруг глаз увеличилось, как и количество седых волос.

Я завариваю зелёный чай в соответствии с его требованиями и захожу без стука в его кабинет. Бакинский сидит, откинувшись на спинку стула, его глаза закрыты, а руки безвольно повисли вдоль подлокотников.

Ставлю перед ним поднос и не решаюсь подать звук. Он сейчас такой… болезненный. Ранимый. Беззащитный. Ни следа от жёсткого властного бизнесмена не осталось.

— Как ваш сын, Полина? — внезапно спрашивает Бакинский.

— А ваш? — помимо моей воли вырывается изо рта.

Николай Петрович распахивает глаза и пытливо смотрит на меня. Мне не по себе от его взгляда. Дрожь пробирает тело. Вдоль позвоночника пробегает холодок. И я тороплюсь оправдаться:

— Лёшка сказал, почему вы так спешно уехали. Я просто проявила вежливость, не хотела влезать не в своё дело…

— Всё в порядке, вам не за что отчитываться передо мной. Моему сыну гораздо лучше, спасибо, что поинтересовались.

— А вы..? Как..? — запнувшись, спрашиваю у мужчины, и он удивлённо вскидывает брови.

— Устал, как чёрт, — в меня летит дерзкая усмешка. — И я потерял столько времени…

— Работа никуда не уйдёт, Николай Петрович, — беспечно отзываюсь я. — Семья всегда важнее.

— Да, вы правы. — серьёзно кивает он. — Так как, вы говорите, дела у моего юного друга?

Неожиданно для самой себя я рассказываю о последних событиях в жизни своего сына. Рассказываю об успехах в секции по футболу, об уроках английского языка в саду, о театральной постановке «Золушки», где Лёшка будет играть главную роль.

— Здорово, когда столько разных занятий у ребёнка! — хвалит Бакинский. — А когда показ?

— Спектакль через пару месяцев, а вот игра в следующую среду. Хотела спросить, могу ли я отлучиться на несколько часов?

— Конечно. — усмехается он. — А если возьмёте меня с собой, то беру на себя подарок и празднество для чемпиона.

— Я не хотела бы отвлекать вас от работы, — я отвожу взгляд в сторону. — Не думаю, что это будет удобно.

— Полина, — слышу усталость в его голосе. — Я правда хочу сходить на игру. Мне просто необходимо отвлечься от того, что происходит в моей жизни. Пожалуйста.

Я уверена, что пожалею об этом тысячу раз, но… во мне зудит голос совести. Во. Мне. Зудит. Понимаете? Из-за того, что я вру ему, скрываю происхождение собственного сына. Просто идиотка!

— Уверена, он будет счастлив, — киваю я мужчине, и он улыбается.

— Я тоже, Полина!

Как-то незаметно мы переключаемся на обсуждение рабочих тем, сверяем расписание. Я не успеваю заметить, что время переваливает за восемнадцать тридцать.

— Я прошу прощения, сад закрывается менее, чем через полчаса. Я должна бежать. — говорю я начальнику.

— Я вас подвезу, — он не спрашивает.

— Мне не удобно обременять вас, Николай Петрович.

— Полина, я настаиваю.

У меня нет времени спорить. Я быстро переобуваю туфли, бросаю со стола всё необходимое в сумку и неуверенно смотрю на Бакинского.

— Готовы? — улыбается он.

— Да, идёмте.

Я переживаю, что задерживаюсь. Такое впервые. Знаю, что сына не бросят одного, но всё же я рада, что Бакинский вызвался подвезти меня.

Мы заходим в лифт, и я нажимаю на кнопку первого этажа. Мне кажется, что двери лифта притормаживают, прежде чем закрыться перед моим лицом, но списываю это на нервы. А зря.

Очень-очень зря.

Потому что стоит только лифту неспешно тронуться, как свет дрожит, а потом и вовсе гаснет. Лифт замирает где-то между этажами.

— Чёрт! — рычу я и подсвечиваю кнопки телефоном.

Нажимаю на кнопку экстренной связи, но оттуда не раздаётся ни звука.

— Чёрт! — снова рычу я.

— Полина, я уверен, что скоро нас достанут, — успокаивает Бакинский.

— Сад работает до семи, — шепчу я. — Лёшка испугается, если я не приду к закрытию.

— Позвоните воспитателю, — предлагает он, и я в надежде смотрю на экран.

— Сигнала нет, не ловит, — я готова разрыдаться от отчаяния.

Мужчина изучает свой телефон.

— У меня тоже, к сожалению, — качает он головой.

Сдвигает меня в сторону, рассматривает кнопки, нажимает на них. Безрезультатно. А потом он стучит по металлическим дверям в надежде, что кто-нибудь услышит и вызовет помощь, но происходит нечто ужасное.

Лифт, дрогнув, падает вниз, и я закрываю глаза от слепящего ужаса и с силой вжимаюсь в тело мужчины.

Я не хочу умирать. Не готова. Мой сын не может остаться один.

— Полина, всё хорошо, — руки Бакинского обхватывают меня. — Мы не умрём. Лёшка не останется один. Всё в порядке. Мы больше не падаем.

Не могу открыть глаза. Мне страшно до жути. Так и стою, хватаясь за его тело, как за спасительную соломинку.

Лифт снова дрожит, снова срывается вниз, снова замирает.

Сердце разрывается от леденящего ужаса. Я умру в этом железном капкане. Разобьюсь, как лепёшка. Не увижу первую игру сына. Не посмотрю первый спектакль.

— Полина, всё будет хорошо, — убеждает Бакинский, но я упрямо качаю головой.

— Не будет! — я близка к истерике.

Я в панике. Лифт снова трясётся. Но не падает. Пока.

Губы Бакинского так близко к моим. От него исходит жар, а я леденею от страха.

Лифт торопливо срывается ещё на несколько сантиметров. Или метров. Сложно оценить.

Я вздрагиваю, готовая разрыдаться. Но тут Николай Петрович касается моих губ, и я забываю обо всех проблемах.