Не плачь, палач

Екатерина Бренти, 2022

У Маши, кажется, есть все, к чему стремится среднестатистический человек в расцвете своей зрелости: любимая работа, верный муж и смышленая девятилетняя Люба. Все меняется в один роковой день, когда ее дочь трагически погибает в горящем кинотеатре. Мария теряет себя, интерес к жизни, веру в Бога, надежду на счастье, любовь ко всему живому. В попытке справиться с душевной болью, она уезжает в старый родительский дом в глуши. Здесь Маша встречает детей, подвергающихся жестокому обращению со стороны неблагополучных родителей, и находит в этом свое спасение. Теперь их судьба – в ее руках, но новый путь будет полон риска, борьбы и шокирующих открытий. Комментарий Редакции: «Не плачь, палач» – это тяжелая современная драма (но по сути своей, конечно, больше трагедия), которая тем не менее читается категорически легко, вопреки всему напоминая о важности жизни – своей и чужой.

Глава 5

Я пришла в сознание, почувствовав, как кто-то меня тряс за плечи. Не могу открыть глаза, будто веки склеены. Может, я ослепла? Ртом не могу пошевелить, губ не ощущаю, как во время анестезии при удалении зубов. Перманентное чувство боли для меня стало привычным состоянием. Я забыла, что значит быть в здоровом теле. Возможно, проснувшись без чувства боли, предположу, что смерть наступила, а я — это душа, которая покинула свою плоть.

— Господи! Маша! Ты слышишь меня? Да что ж это такое, господи?! Что же мне делать?! Что делать, боже мой?!

Узнаю голос мамы надо мной, чувствую, как она трогает моё тело, приподнимает за плечи, прижимается к груди. Я издаю мычащие звуки. Приподнимаю руки, пытаюсь нащупать её.

— Дочка! Жива! Дышишь! Ты очнулась! Это я, мама! Как же я испугалась, когда увидела тебя! Неужели это Олег с тобой такое сделал?! Господи!

Я держала маму за руку, пока она причитала, плакала и нашёптывала молитвы надо мной. Судьба её не жалела, бедную, испытывая на прочность всю жизнь. Настолько чуткий и добрый человек, как она, не заслуживала столько горя на своём пути. Только вера в Бога помогала ей пережить потери и невзгоды. Каждый день на протяжении многих лет она просыпается чуть свет и идёт в церковь, возвращаясь домой с блаженной улыбкой и успокоением, вылив там свои слёзы и помолившись за всех нас. Я не была воцерковлённым человеком, а после смерти Любы моя вера в Бога испарилась окончательно. Бытует мнение, что будто дети отвечают за грехи своих родителей. Что же я такого сделала, чтобы моя дочь заживо сгорела? Как так случилось, почему она, за что Всевышний так жесток?

— Доченька! Ты встать не можешь, да? У тебя кости, может, сломаны? Не могу смотреть на тебя в таком виде. Подожди, сейчас я тебя умою.

Мама принесла тёплой воды и начала протирать моё лицо, еле дотрагиваясь своей трясущейся рукой. Кровь запеклась на моих глазах и губах, как смола. Я наконец смогла приоткрыть глаза и рот.

— Мама, спасибо, — еле шевеля губами и языком, пыталась выговорить я.

— Ну тише, тише. Помолчи лучше. Давай попробуем приподняться? Может, я на помощь кого-нибудь позову? Скорую помощь вызвать? Я без твоего разрешения боялась позвонить.

— Не надо скорую, — мямлила я и замахала рукой в воздухе. — Никого не зови. Я смогу встать.

Зная меня, мама не стала настаивать и принялась помогать мне подняться. Превозмогая боль, опершись о стену одной рукой и на мамины плечи другой, мне удалось принять положение стоя, и мы с ней медленно заковыляли вдоль коридора в ванную.

— Дочка, а что ж ты в платье таком, боюсь спросить?

— Потом… скажу… — кряхтя от боли, произносила я слова с паузой.

— Как снять-то мне его с тебя?

— Разрежь его.

Мама быстро сбегала на кухню за ножницами и принялась кромсать на мне окровавленное платье. Какова ирония судьбы — два раза в жизни я его надела: первый, когда Олег попросил моей руки, и второй, когда он избил меня до полусмерти. Это было роковое платье, дважды сыгравшее со мной злую шутку. Если бы я знала, насколько дорого оно мне обойдётся в итоге, отдав за него когда-то бешеные деньги, я предпочла бы остаться голой.

Корчась от болевых прострелов в теле, стиснув зубы, старалась не кричать, чтобы не пугать маму, что помогала мне залезть и лечь в ванну. Тёплая вода приостановила немного мою дрожь. Когда ванна наполнилась почти полностью, я погрузилась с головой в воду, что окрасилась от крови в грязно-розовый цвет. Ощупывая себя, я пыталась оценить нанесённые мне увечья: рассечение левой брови, кровоточащие ссадины на скулах, лбе и ушах, разбитые губы, всё тело в ушибах и гематомах, при этом было ощущение, что все кости целы, избежав даже перелома носа и выбитых зубов. В зеркале я себя не видела и не хотела смотреть. Мама сидела рядом на табуретке, не сводя с меня глаз.

— Как же он мог с тобой сделать все это?! Живого места на тебе нет. Он ведь так и убить тебя мог!

— Да всё он правильно сделал. Он пришёл отомстить за Любу. Кто виноват в её смерти? Я. Каким бы Олег ни был отцом, он любил дочь. И лучше бы добил меня до конца.

— Господь с тобой, что ты несёшь такое!

— Я серьезно говорю. Была бы моя воля, я себя бы так же избила, даже ещё сильнее, чтоб до смерти.

— Хватит себя корить беспрестанно! Много кто виноват в том, что случилось, но вот только не ты!

— А кто виноват больше, чем я, скажи мне? Это я отпустила её в кино с чужими людьми одну! Я, вместо того чтобы быть с ней, осталась дома с этими грёбаными отчётами. У меня даже сердце не ёкнуло, когда я дверь за ней закрыла. Я должна была пойти с ней! Я должна была быть там рядом с ней… — слёзы покатились по моим рваным от побоев щекам. — Мы бы спаслись, если бы я была там… Либо умерли бы вместе… А она была одна… Совсем одна… в огне… — рыдала я навзрыд.

— Дочка, ну хватит… — плакала мама в ответ. — Нельзя ничего изменить.

— Я не могу, мама. Я не могу.

— Я тоже не могу. Никто не может. Но что делать теперь?

— Ничего. Сдохнуть мне только остаётся.

— Знаешь, дочка, вот верно в священных писаниях написано: Бог не посылает испытаний, которых мы не в силах вынести. На всё воля Божья, Маша. Ну может, для чего-то это нужно. Сходи в церковь, помолись Господу. Тебе легче станет, и душа Любочки порадуется. Молитва матери самая сильная! Я молюсь за тебя каждый день, и ты уже дважды за месяц жива осталась. Голос Бога ведёт меня к тебе, будто я слышу, как моё дитя плачет, страдает и просит о помощи.

— Мама, а я ничего не слышу, ни Бога твоего, ни как моё дитя плакало и просило о помощи… Умерла моя Любовь, а с ней и вера, и надежда, и всё остальное.

— Страшные вещи ты говоришь. Господь нас всех любит, мы все дети его, и Он будет ждать тебя в стенах Храма, когда ты вновь вернёшься ко Христу. Нет смысла в жизни без веры, любви и надежды. Не искушай судьбу свою, дочка, и не гневи Бога, пусть и утраченного тобой. Ты вспомнишь мои слова, когда это будет нужно. В церкви надо грехи слезами смывать, на исповеди, а не в ванной.

— Мама, хватит на сегодня твоих священных нравоучений. Не помогает мне это. Я не могу смириться, что Любы нет. Не могу. Никакими молитвами её не воскресить. Никто и ничто не в силах мне помочь.

Мама вздохнула, покачала головой, вытерла слёзы и молча смотрела на меня несчастными потухшими глазами. С её помощью я вылезла через несколько минут из ванной и выпила обезболивающее, она завернула меня в полотенце и довела до кресла в зале.

— Маша, в больницу тебе надо показаться, органы проверить, да и шрамы на лице могут остаться, красоту всю испортят. Тебе зашьют ранки аккуратненько, как там говорится, косметический шов наложат.

— Если поехать в таком виде в больницу, ментов придётся вызывать. В версию «упала» никто не поверит. Я по допросам замучаюсь ходить.

— А заявление на Олега ты писать, конечно, не хочешь? Жалеешь, что ль, его? Или любишь ещё, этого урода? Прости меня, Господи. Он тебя чуть не убил! А вдруг снова придёт?

— Смеёшься? Какая там любовь? История «бьёт — значит любит» не про нас. Не придёт, не бойся. Он трус! Всегда им был! Его нос больше не сунется в эту квартиру, увидишь, и замок я поменяю. Одно радует меня, что ты после моего звонка не сразу прибежала, а то бы тоже под раздачу попала.

— Да мне ведь Вера Ивановна и позвонила. Говорит, что возвращалась домой из магазина и Олега видела, выходящего из подъезда, и ручка двери была испачкана — будто в крови. Она говорит, поднялась сюда, к твоей квартире, увидела тоже кровь на двери. Постучала — тишина. Она сразу мне позвонила. Я запасные ключи от вашей квартиры найти не могла, так разволновалась. А потом вспомнила, что они у меня в кармане пальто, в котором я была, когда тебя почти бездыханную месяц назад тут нашла. Приехала на такси, а тут такое.

— Молодец — Вера Ивановна! Вечно она меня раздражала, что свой нос везде суёт, и, наконец, хоть какая-то польза от этого. Удивляюсь, как она сразу полицию и скорую не вызвала.

— Так она и хотела. Но не знала, как с сотового вызвать. Я ей сказала, что разберусь сама.

— Спасибо, мам!

Всегда удивлялась спортсменам смешенных единоборств. Они до мяса колотят друг друга голыми руками, но адреналин и жажда битвы ради победы их заряжают изнутри, и бойцы не только словно не чувствуют боли, но получают удовольствие, нанося удар и получая его от соперника. Всю жизнь я боялась драк — любых. Не участвовала никогда в разборках, даже в форме игры в детстве, когда была мода выходить группами подростков стенка на стенку, доказывая свой дворовый авторитет в глазах сверстников. Но сейчас абсолютно непонятные эмоции клубились во мне, словно во мне зарождалась новая энергия. Сложно сказать, она негативная, разрушающая или, наоборот, как сказал Ницше, «всё что нас не убивает, делает нас сильнее».