Не плачь, палач

Екатерина Бренти, 2022

У Маши, кажется, есть все, к чему стремится среднестатистический человек в расцвете своей зрелости: любимая работа, верный муж и смышленая девятилетняя Люба. Все меняется в один роковой день, когда ее дочь трагически погибает в горящем кинотеатре. Мария теряет себя, интерес к жизни, веру в Бога, надежду на счастье, любовь ко всему живому. В попытке справиться с душевной болью, она уезжает в старый родительский дом в глуши. Здесь Маша встречает детей, подвергающихся жестокому обращению со стороны неблагополучных родителей, и находит в этом свое спасение. Теперь их судьба – в ее руках, но новый путь будет полон риска, борьбы и шокирующих открытий. Комментарий Редакции: «Не плачь, палач» – это тяжелая современная драма (но по сути своей, конечно, больше трагедия), которая тем не менее читается категорически легко, вопреки всему напоминая о важности жизни – своей и чужой.

Глава 3

Месяц спустя.

Я ехала домой в маршрутке от мамы в первом ряду, что было любимым местом моей дочки, и, прислонившись лбом к окну, рисовала, как она в своё время, пальцем сердечки на стекле, запотевшем от дыхания. На улице бесконечная серость, будто солнце ушло навсегда из города в тот день, когда не стало Любы. Я не видела ни одного луча света за 39 дней. Завтра 40 дней… Воспалённые глаза вновь щипало от непросыхающих слёз, которые неконтролируемо текли по моим раздражённым щекам. Вытирая маминым палантином капающие капли с носа, почувствовала, как меня похлопали по плечу сзади.

— Бабушка, передайте за проезд, — громко сказала девушка, протянув мне 50 рублей с заднего сидения. — Ой, женщина, простите, пожалуйста, я просто не разглядела, — добавила она, увидев моё лицо, когда я обернулась.

Вид у меня был действительно жалкий: одета в вещи моей пожилой мамы, в её старых больших сапогах и пальто из прошлого века, сгорбившись в три погибели, мне хотелось спрятаться от людей. Со дня побега из больницы я не покидала мамину квартиру, изолировавшись от всех, отключив любые каналы коммуникации с внешним миром. Я не смотрела телевизор, не заходила в интернет и даже запретила маме разговаривать при мне по телефону. А мама — человек кроткий и послушный, не то что я, — целыми днями читала, вязала, готовила, одним словом, находила себе занятия. Каждое утро она ходила в церковь и навещала старую подругу этажом ниже, где могла излить душу. Меня она не трогала, я замуровалась в спальной комнате, где в постели провела месяц, мучаясь от невыносимой душевной боли, нарушая тишину приступами плача, криками в подушку, стонами от ночных кошмаров. Как же я боялась ночи, а ещё страшнее мне было просыпаться по утрам. Мама не заходила ко мне лишний раз, лишь приносила мне всякие успокаивающие чаи на травах и что-нибудь поесть, как больным в больнице. Вероятно, соседи могли подумать, что за стеной жила наркоманка, страдающая от ломки, хотя, то, что я испытывала, вполне сопоставимо с нею: лезла на стену от безысходности, самоуничижения и невозможности повернуть время вспять.

Доехав до дома, я ходила у подъезда взад и вперёд, собирая волю в кулак, чтобы зайти вновь в нашу квартиру, и не было никого, кто мог поддержать бы. Подняв голову к небу, я начала нашёптывать себе под нос, стоя с закрытыми глазами посреди двора:

— Любочка! Доченька! Ты меня слышишь? Любочка… Как же маме страшно. Возьми меня за руку, отведи домой…

В этот момент открылась дверь подъезда, и я увидела знакомое лицо соседки сверху.

— Маша! Здравствуй! Ты чего здесь стоишь? Подхожу к окну, смотрю ты или не ты, вроде как ты. Думаю, может, ты ключи забыла, вот спустилась к тебе.

— Здравствуйте, Вера Ивановна. Так и есть, я действительно не могла найти ключи, — другого ответа не пришло на ум, — но уже нашла. Спасибо.

— Маша! Мои соболезнования… Страшное горе! Боже мой, как же…

— Вера Ивановна, спасибо, — перебила я её, не желая слушать жалостливые речи в свой адрес. — Я пойду тогда?

— Ну так и я тоже домой обратно сейчас, за тобой же спустилась. Пойдём вместе, я тебя провожу.

Поднявшись по лестнице, не проронив больше ни слова, мы попрощались кивком головы, а я осталась стоять перед дверью, решаясь на следующий шаг. Руки так сильно дрожали от волнения, что я не могла даже ключ вставить в замочную скважину. Собралась, глубоко выдохнула, открыла замок, зашла, захлопнула дверь, и кровь в жилах будто застыла. Всё было на своих местах, как в тот трагичный день: замершая на месте, я разглядываю Любины вещи, разбросанные в коридоре: тапочки с цветочками, ботинки, её любимый розовый пуховик, в котором я не разрешила ей пойти в кино, заставив надеть ненавистную дублёнку. Прошла на кухню: на полу валялся ноутбук и рабочие документы, будь они прокляты, а на столе стояли два стакана, так и не убранные после последнего завтрака с дочкой… Я закрыла глаза, вспоминая в очередной раз нашу утреннюю ссору с Любой в тот день, и вновь предстал её образ в сознании: с лохматой головой и в старой пижаме, что смотрит своими бездонными голубыми глазами в самую мою душу и просит моей любви и защиты… Я ужасная мать! Самая отвратительная в мире! С этими мыслями я пошла в комнату Любы и легла в её кровать. Уткнувшись лицом в Любину подушку, я пыталась уловить дочкин запах. На постели я нашла её волосинки, которые я бережно собрала в ладонь, целуя и прижимая их к груди. В слезах, укрывшись одеялом, с плюшевым медведем в обнимку — я уснула через какое-то время.

Кто-то сильно колотил в квартиру, когда я открыла глаза. За окном было светло, я проспала всю ночь, чего не было давно. Я побежала в коридор и услышала доносившийся голос мужа за дверью:

— Маша! Открывай! Я знаю, ты дома! У меня нет ключей! Открывай!

На цыпочках подкралась посмотреть в глазок — Олег показался мне пьяным. Я не видела его со дня похорон, и сейчас был точно не лучший момент для встречи.

— Открывай, дура! Я даже слышу тебя отсюда! Ну ничего, жди! Ключи найду и вернусь! Я тебе всё скажу! Ты мне ответишь за дочь!

Я отошла от двери и встала у окна на кухне, чтобы проследить, как он выйдет из подъезда и куда направится. Стук прекратился, через пару минут Олег скрылся за домом. Первое, что пришло мне в голову — срочно позвонить маме и предупредить её, чтобы не открывала, если тот придёт к ней за мной или ключами. Но я даже не помнила, когда держала телефон в руках последний раз. Что делать?! Выходить на улицу было рискованно, не хотелось столкнуться лицом к лицу с мужем в случае, если он меня где-нибудь за углом поджидал. Безуспешно обежав квартиру в поисках телефона, решила подняться к соседке сверху, чтобы позвонить, благо, мамин номер я помнила наизусть. Стучусь.

— Кто там?

— Вера Ивановна, это я, Маша, соседка с 74 квартиры, откройте, пожалуйста.

— А, Машенька, — медленно открывая дверь, было обрадовалась мне она. — Заходи, пожалуйста, заходи.

— Снова здравствуйте. Простите, что беспокою. Я телефон потеряла, и мне очень срочно маме надо позвонить. Можно вашим телефоном воспользоваться?

— Да-да, конечно! Сейчас пойдём посмотрим, где там мой мобильник. Ты, может, чаю хочешь?

— Нет, спасибо! Вера Ивановна, извините, мне надо скорее позвонить.

— А, поняла-поняла. Бегу-бегу! Вот, милая, держи!

Набираю номер и выхожу из квартиры, чтобы соседка меньше слышала и не испугалась.

— Алло? — прозвучал спокойный мамин голос.

— Алло! Мама! Привет! Ты только не волнуйся сразу. Тут Олег пьяный в квартиру ко мне рвался. Я его не пустила. Боюсь, к тебе может припереться. Смотри, не открывай! Он, когда выпьет, сама знаешь, не контролирует себя…

— Маша, Маша, — пыталась перекричать меня мама. — Погоди ты с Олегом. Сегодня же 40 дней у Любочки! С тобой связаться невозможно. Мы тебя все ждали с восьми утра — и не дождались. Как же так, дочка? Я молчу да молчу, ну это совсем не по-людски.

— Мама, не кричи! Я знаю, что сегодня 40 дней, — оправдывалась я, с ужасом осознавая, что с утра я не успела даже опомниться, и это вылетело из головы. — Не по-людски… В этом мире всё не по-людски… Не хочу я видеть никого. Зачем мне приходить надо было? Для меня, что один день, что 40 дней, что 100 — разницы нет. Я скорбеть по Любе и корить себя за эту трагедию буду всю мою оставшуюся жизнь. А встречаться с нашими так называемыми родственниками, которые ребёнка не видели толком никогда, у меня нет ни малейшего желания. Где были все эти дяди и тёти, когда она родилась, когда мы в больницах лежали с ней, когда дни рождения праздновали? Хоть кто-то звонил, интересовался нашей жизнью? На кой чёрт все мне они нужны сегодня? Посмотреть, как все качают головами в поисках виноватых в пожаре, или обсудить кто какую компенсацию заплатит, или послушать упрёки, как можно было отпустить дочь в 9 лет одну с чужими людьми в кино? Вот это я считаю не по-людски. Всё. Хватит. Не хочу обсуждать, — голос задрожал, покатились слёзы.

— Маша, дочка… — вздыхала горестно мама. — Ну помяни хоть одна там Любочку.

— Хорошо, мам. Ты, главное, Олегу дверь не открывай.

— Маша, — услышав, наконец, меня, встрепенулась она, — да ведь Олег приходил на поминки. Он исчез после трагедии, конечно, я сама удивилась, что он пришёл. Но что ж я, не могу же не пустить через порог зятя и родного отца Любочки в такой день?

— Мама, ну что ж ты мне сразу не сказала?

— Не успела я тебе сказать ещё, значит, — ты мне рта не даёшь раскрыть.

— А он пьяный уже был?

— Да нет, трезвый, нормальный был. Он поел молча, выпил стопку водки и ушёл.

— Ой, мама…

— Дочка, ну не пугай ты так меня! Не убьёт же он тебя! Приходи ко мне, если его боишься. Жила месяц, ещё поживи.

— Да нет, я тут останусь лучше… И прости, что тебя разволновала ещё больше. И прости, что не пришла.

— Ничего, дочка, переживём…

— А что касается Олега, найдёт он запасные ключи или нет, но хоть, глядишь, протрезвеет немного. Вернётся, значит, поговорим с ним. Мы, как никак, муж и жена ещё.

— Правильно, Машенька. Поговорите, поговорите. Вы сейчас так друг другу нужны. Горе, оно объединяет.

— Ладно, мам… Давай прощаться. А то соседка уже долго ждёт, и так неловко.

— Ты от Веры Ивановны что ли звонишь?

— Да. Я только её тут и знаю. Я не смогла свой телефон найти.

— Ну иди ищи тогда. Вере Ивановне привет передай.

— Хорошо. Пока. Целую.

Вернулась домой в ожидании и страхе, что снова придёт Олег. Пытаясь себя успокоить, я подумала, что, даже если драться будет, так мне и надо. Хотя не от его рук сдохнуть бы хотелось.

Заварила себе кофе в чашке, которую Люба мне подарила на последний день рождения. «Это я тебе купила подарок, но денег мне занял папа», — сказала она мне на ухо в тот день. «Кукушка моя, как же я люблю тебя, невинная моя крошка…» — говорила я вслух, крепко сжав кружку в руках. Доставая сахарницу с полки, я увидела банку Нутеллы, любимое лакомство дочки, что я разрешала ей есть только по выходным. Какая же я дурная! Из-за бессмысленных мною придуманных правил воспитания так часто лишала ребёнка маленьких удовольствий. Почему я была такой жесткой с ней? Бедный мой ребёнок. Вечно я её ограничивала в простых радостях жизни: «то нельзя, это нельзя» — твердила я изо дня в день, кричала на неё, наказывала, обижала за непослушание. Я не заслуживала иметь дочь, вот Бог и забрал её у меня… 40 дней назад… Растирая слёзы по лицу, взяла банку Нутеллы, чашку с кофе и пошла в комнату Любы… Здесь было самое подходящее место для поминок, в её розовом плюшевом мире, где ещё пахло ею, где были её вещи, фото, грамоты, тетрадки, игрушки, где я грезила, будто она жива, будто она со мной… Перебирая дочкины вещи, я вспоминала, как она любила танцевать. Я часто включала песню «Любочка» группы «Маша и Медведи» из 90-х, под которую она скакала на кровати, убеждённая, что поют про неё. Заглатывая столовыми ложками шоколадную пасту, я притащила ноутбук и врубила на полную громкость:

Синенькая юбочка,

Ленточка в косе.

Кто не знает Любочку?

Любу знают все.

Девочки на празднике

Соберутся в круг.

Ах, как танцует Любочка…

Liebe, Liebe

Amore, Amore

Либо, либо

Любовь.

Я уливалась слезами и пела во всю глотку, будто пыталась докричаться до небес…