Ивана Купала

Евгения Маляр, 2020

В каждой женщине есть что-то от ведьмы. Кира, ведьма по крови, за минувшие 10 лет сделала все, чтобы об этом забыть. Жить обычной жизнью, воспитывать дочь – не в этом ли счастье? Но, когда в город больших денег приходит шабаш, сложно устоять перед соблазном. Ей предстоит вспомнить семейные навыки и вновь сделать выбор. Ведьмы, домовые, лешие и прочая нечисть – легенды южнославянского мира оживают в поисках ответа на вечные вопросы: в чем сила и где оно, истинное счастье.

2.

— Господи, который час?

Супруга Фёдора Степановича, дама в теле, возраст чей в приличном обществе спрашивать не принято, приоткрыла, жмурясь, сонные глаза.

— Спи. Рано еще, полшестого, — ответил Фёдор Степанович.

Его возраст соответствовал возрасту супруги и составлял полвека и десять дней. Включив прикроватную лампу, он пытался отыскать правый тапок, заодно вытягивая обе руки сразу через рукав махрового халата расцветки леопарда — подарок супруги к юбилею.

У неё был «звериный период» — тигровая юбка, змеиная сумка, ботинки-зебры, теперь до халата для супруга дошло. С чем Фёдор Степанович смиренно согласился, лишь бы она оставалась счастлива.

Он, надо сказать, безропотно соглашался со всеми прихотями супруги. Другую такую ещё поискать. Маруся стойко переносила все его взлеты и падения, ошибки бурной молодости, многочисленные измены и стремительные переезды без всякой на то причины. Вот уже 10 лет каждый день Фёдор Степанович благодарил Бога, что засыпает и просыпается исключительно рядом с ней.

Фёдор Степанович, отыскав, наконец, тапок и облачившись в пушистый мягкий халат, поправил одеяло, прикрывая оголившиеся плечи супруги. Чуть задержался, бросил нежный взгляд, выключил лампу и направился прочь из спальни.

Сам он проснулся больше часа назад. Ворочался, пытаясь доспать, но всё больше и больше погружался в давно знакомое состояние тревожного ожидания. Оно росло с каждой минутой, не отступая, покуда Фёдор Степанович не проснулся окончательно и не рассмотрел в себе тот самый чёткий природный зов.

— Что на этот раз…

Он гадал с лёгким любопытством, последовательно умываясь, перекусывая наспех сделанным бутербродом с сыром под стакан сладкого чая и переодеваясь из леопарда в серую спецовку с яркими оранжевыми нашивками.

— Не похоже на электрику. Скорее вода…

Пока это щемящее чувство не доросло до крещендо, Фёдор Степанович, человек многоопытный, знал: в запасе еще 30 минут. Как раз на дорогу.

Заботливо прикрытая в спальню дверь открылась ровно в тот момент, когда ботинки были на ногах, а рука — на ручке входной двери.

— Федь, вызов?

В дверном проеме почти кокетливо образовалась домашняя тигрица.

— Да, солнышко, надо бежать.

Всем телом Фёдор Степанович ощущал нарастающее волнение.

— Подожди, подожди минуту, — притормозила супруга и, казалось, на вечность скрылась за дверью.

Сердце ускоряло ритм, теперь к томлению добавилась объективная тревога.

— Документы! — вернулась, наконец, Маруся. — Чистила куртку вчера.

— Спасибо, Мусечка, — выдохнул Фёдор Степанович. — Уехал бы, балда!

Поцеловав супругу в губы, он выскочил в подъезд, спустился, прыгая через ступеньку, с четвертого этажа и буквально выбежал на легкий утренний февральских морозец. Завёл без труда, спасибо глобальному потеплению и немцам, новенькую красную BMW (кризис среднего возраста в разгаре), и, превышая скоростные лимиты, за 24 минуты добрался до пункта назначения, а именно — за МКАД, в пригород, на улице У-чёрта-на-куличках. Ровно так Фёдор Степанович и именовал эту дислокацию в сердцах.

Само сердце, тем временем, всё больше сжималось, переходило с темпа вальса на ритм самбы и обратно, бросало владельца то в жар, то в холод.

— Ааааа, будь они прокляты, эти замкадыши.

Несвойственно для себя Фёдор Степанович выругался. Он с недовольством обнаружил, что ни одного свободного места под домом нет, придется бросать свою лошадку прямо тут, перед подъездом, загородив изрядную часть дворовой дороги.

Часы показывали 06:36.

Бросив на произвол судьбы с фигуральной и реальной болью в сердце свою вопиюще неуместную для старого двора машину, Фёдор Степанович с чемоданчиком наперевес ринулся к подъезду. Он открыл собственным электронным ключом дверь и опять-таки запрыгал через ступеньку, но уже вверх по лестнице. Долетел до пятого этажа, бешено застучал кулаком в хорошо знакомую дверь.

Долго ждать не пришлось. На пороге обнаружилась главная квартиросъемщица помещения, именуемого квартирой по случайному недоразумению, допущенному в 1956 году в момент сдачи панельной коробки в эксплуатацию. С её ещё заспанного лица легко считывалось недоумение.

— Фёдор Степанович? Всё нормаль….

— Мааааааама!

Утреннюю тишину разрушил детский визг.

Не церемонясь, Фёдор Степанович ринулся в ванную, где из сорванного крана бил фонтаном почти кипяток.

Сердечный ритм стабилизировался, дыхание нормализовалось, глаза загорелись блеском нахлынувшего счастья, щеки покрылись здоровым румянцем.

Всё это Фёдор Степанович не раз проходил на протяжении последнего десятка лет и давно отфиксировал каждую стадию развития синдрома (так он называл сие явление во внутренних монологах). Вот и в этот раз безошибочно определил заранее природу утренней тревоги.

Он мигом выставил из ванной комнаты источник визга — дочку хозяйки, 10-летнюю Катерину в трусах и майке. Перекрыл основной вентиль подачи воды. Успел почти вовремя: никто не пострадал, воды натекло совсем ничего. Больше испугу.

— Кира Сергеевна, минут 10 надо, перекрыл пока воду.

— Хорошо, Фёдор Степанович. Спасибо. Куртку давайте, просушу на батарее. Тряпок надо?

— Да, тащи.

С неимоверным внутренним подъемом Фёдор Степанович возился с краном. Такие моменты были для него, пожалуй, одними из самых счастливых в жизни — то ли ещё один эффект синдрома, то ли последствия удовлетворения возбуждения, проходящего по грани жизни и смерти. Это были его личные минуты медитации.

— Катерина! Давай быстро завтракать. В школу опоздаешь.

Из-за прикрытых дверей было слышно, как в двушке-распашонке снуют её жильцы.

— Мама, я ещё зубы не чистила.

— Чаем почистишь.

— Я не буду овсянку. Почему каждый день овсянка?

— Потому что. Фёдор Степанович, Катю отправлю и вас завтракам накормлю.

— Хорошо, Кира Сергеевна. Сейчас воду верну.

— Мама, где мой дневник?

— Вчера нельзя было собраться?

— Кира Сергеевна, проверяй.

— А где цветные ручки? На столе же были.

— В сумке. Давай быстрее уже. Да, Фёдор Степанович, пошла вода.

— Дядя Федя, а почему вас долго не было?

Фёдор Степанович развернулся в пол-оборота. Катерина, уже одетая в темно-зеленый школьный костюм с голубой блузой, стояла в дверном проёме, хитро улыбаясь.

— А я знала, что вы придёте. Проснулась и сразу о вас подумала.

— Катя, не отвлекай Фёдора Степановича, давай собирайся, опоздаешь, как обычно. Сколько можно уже.

— Не вспоминала — не приезжал, подумала — приехал.

Фёдор Степанович заговорщицки подмигнул.

Девочка захлопала длинными чёрными ресницами. Заулыбалась, довольная подняла высоко голову, прижала ладошку к губам, отправила воздушный поцелуй и скрылась за дверью.

— Маааам, где мой синий шарф? — уже доносилось из коридора.

Фёдор Степанович, вытирая руки старой цветастой тряпкой, усмехнулся. В очередной раз он удивился, насколько маленькая Катерина не похожа на мать.

— Будете овсянку? Или яичницу сделать?

— Давай овсянку и кофе, — сказал он.

— Я ушла! Всем пока, — донеслось из коридора.

Дверь хлопнула.

Фёдор Степанович собрал в ящик инструменты, тщательно вымыл руки и перешёл в крохотную кухню. Кира в домашних штанах и белой футболке выставляла на стол спрятанные от дочки конфеты и пирожное.