Конечный итог

Евгения Истомина

Когда спрашивают, о чём моя книга, я сначала теряюсь, а потом говорю: это история о девушке, на которой никто не хотел жениться.

Глава 3

Три категории мужчин, которые не удивили бы меня фразой «мне страшно к тебе пристать»:

— Юный пунцовеющий мальчик, который никогда ещё не трогал девушку за ногу.

— Неказистый мужик, рядом с которым впервые оказалась дама модельной внешности.

— Мужчина, которому почему-то надо пристать к настолько некрасивой девушке, что ему натурально страшно.

Сергей был далеко не юным и вполне привлекательным, так что первые две причины отпадали. Я же, в свою очередь, хоть и не могла похвастаться выдающейся красотой, всё же редко отпугивала людей своим видом. Конечно, я не сильно была похожа на загорелых девиц из нашего тренажёрного зала — у них были блестящие волосы, резкие скулы и ресницы из полированного акрила. Но Сергей мог бы заметить это и раньше.

— Почему? — просто спросила я.

Он слегка пожал плечами, посмотрел куда-то в бок и вдруг улыбнулся:

— Сам не знаю. Мы просто так хорошо с тобой разговариваем.

Вот тебе, Саша, подумала я. Приехали. Получай за свои удачные шутки и душевные беседы, и за все свои любименькие «амбивалентные чувства» и «аутентичный», которыми ты, дура, сыплешь. Хлопала бы глазами, одобрительно хихикая на каждую его реплику, и уже давно бы оказалась у него дома, а не в чинной поездке на природу.

Правда, и природа, и разговоры, и Сергей мне нравились. Как раз в этот момент он сказал:

— Ты не подумай, ты мне очень нравишься! И фигура твоя мне безумно нравится, — он неуверенно погладил меня по ноге.

— Я всё понимаю, — сказала я с максимально серьёзным лицом, — и готова ждать, сколько потребуется.

Как всегда, он засмеялся.

Мы разговаривали.

Сергей рассказал, что в детстве год занимался в музыкальной школе и играл на кларнете. «Сколько тебе было лет?» — спрашивала я. «Кажется, десять. Да, точно, как раз девяносто первый год» — «Я тогда только родилась, а ты уже мог играть на кларнете — безумие, а?» — «Да, забавно, что сейчас эта разница нисколько не чувствуется» — «Стой, хочешь сказать, я похожа на тридцатипятилетнюю женщину?» — «Нет. И слава богу!». Я плохо концентрировалась на словах, потому что смотрела, как рядом по мху ползают муравьи, и боялась, что они залезут на покрывало. Один уже успел забраться на мой рюкзак — я стряхнула его, а заодно достала бутылку воды.

— Что особенно в этой бутылке и почему все с ними ходят? — это была модная тогда «My Bottle».

— Не знаю, — призналась я, — она просто симпатичная. Ну и тут ещё есть специальный отсек, чтобы класть туда лимон или мяту. Но мяты у меня нет.

— Я привезу тебе с дачи, если хочешь, — предложил он.

— Хочу.

Пауза.

Я посмотрела на него. Он посмотрел на меня.

И — хвала лесным богам — он наконец-то ко мне пристал.

Приставания Сергея оказались куда более целомудренными, чем Юрины. И хорошо — я явно была морально не готова выйти на норму «один новый мужчина в день».

Он подвёз меня до дома и, когда я уже собиралась выходить, спросил:

— Поцелуешь меня?

— Конечно, — согласилась я. — А ты совратишь меня когда-нибудь в своей машине?

— Знаешь анекдот: «Почему плохо заниматься сексом на Красной площади?».

— Нет! Почему?

— Советчиков много.

Только дома я поняла, что он так и не ответил на мой вопрос согласием.

***

После того как я внезапно провела ночь у Юры, я пару дней прислушивалась к себе в ожидании, что меня вот-вот одолеет приступ чудовищного сожаления и рефлексии — как же я, со своим реноме приличной дамы, как я могла вот так взять и поддаться чарам какого—то случайного знакомого, пусть и сладкоголосого, живущего на аристократических антресолях.

Но ничего такого на меня не находило. Всё, что я чувствовала после своего стремительного академического грехопадения — это восторг, который можно испытать лишь после необдуманного, но неожиданно удачного решения: например, когда импульсивно покупаешь джинсы на распродаже, а они становятся твоими любимыми, и ты носишь их ещё пять лет.

Я твёрдо решила ни за что никому об этом не рассказывать, но, не выдержав, уже вечером растрепала обо всём Гоше. Он был мои петербургским приятелем, идеальным кандидатом для покаяния во грехе: жил за несколько сотен километров, обладал нужным уровнем перверсии и всегда был готов к историям о внезапных физиологических порывах.

По иронии, буквально за день до этого я жаловалась ему, что чувствую себя холодной и грустной, как банка с тунцом.

— Вот если бы ты тем летом мне не отказала, — не преминул напомнить Гоша, — то я бы точно мог тебе сказать: «Нет, что ты, ты вовсе не банка с тунцом».

— Я нечаянно уже проверила, — призналась я.

— Ого, и с кем же?

Тут обнаружилось, что, когда количество мужчин в твоей жизни превышает единицу, становится сложнее объяснять с кем и что ты делала. Пришлось изобретать систему наименований прямо на ходу.

— С историком.

Несколько минут Гоша не отвечал, а потом спросил только:

— И как, понравилось?

Мы поговорили ещё немного — Гоша рассказал про свой новый любимый бар на Маяковского, который подаёт мороженое «по—ленинградски» (мисочка с пломбиром и стопка любой из настоек на выбор), про то, как с утра вдруг захотел сделать гаспачо и купил четыре кило овощей, как потом пришли гости, и он бесстыдно разглядывал ноги своих подружек.

Потом он вдруг спросил:

— И что, ты с ним ещё встретишься?

— Определённо, — уверенно ответила я. — Правда, пока не понимаю, в какой именно форме.

И тут же дописала:

— Школьной.

— Школьной, — прислал Гоша одновременно со мной.

***

У Сергея был один очень весомый недостаток — он никогда не звонил. Поэтому я не выдержала и позвонила сама — под предлогом, который, наверное, изобрели в Средневековье.

— Я ничего не оставляла у тебя в машине? — сходу спросила я, пропуская расспросы про «как дела», чтобы показать, насколько же я встревожена пропажей.

— Кажется, нет. А что ты потеряла?

По моей версии, я куда-то дела блокнот, который как раз вчера лежал в рюкзаке и, может, затерялся где-то в просторах камри. Удивительно, но никакого блокнота там не нашлось.

Зато Сергей пригласил меня в гости — посмотреть фильм по Apple TV, которое он купил. На природу мы поехали, чтобы испытать свежекупленный фотоаппарат, теперь вот можно было оценить новенькое Apple TV. Видимо, ничто не сближает с мужчиной лучше, чем его желание похвастаться дорогими гаджетами.

Внезапно квартира Сергея оказалась совсем не такой, как я себе представляла.

Он жил в однушке — в районе, который только начал застраиваться где-то среди полей. Квартиры в этих домах сдавали с типовым безликим ремонтом, и Сергей ничего не стал переделывать. В гостиной стояла стенка. Не белый лаконичный стеллаж, а дородная горка из стекла и рыжеватого дерева — такую бы мог выбрать мой дедушка. Приставка Apple TV не вязалась с этой уродливой стенкой так же, как сам Сергей не вязался со всей своей квартирой.

— Кстати, ты нашла его?

— Кого? — переспросила я, забыв от неожиданности свою легенду.

— Блокнот.

— А, да… Нашёлся! Он не супер ценный, конечно, просто я купила его в Москве, и там на обложке «Зелёная пшеница» Ван Гога.

— Тебе нравится Ван Гог? — загорелся вдруг он.

— Ну не то, чтобы я его тонкий ценитель, да и в целом, он, наверное, всем нравится.

— А «Жажду жизни» ты читала?

— Нет.

— Ты что! Погоди, у меня есть.

Он поднялся с дивана, и подошёл к полкам, на которые я обратила внимание в первую же минуту. Было жутко любопытно их рассмотреть, но я не решилась — это бы явно ещё прочнее укрепило мою репутацию книжного червя. Да и какая разница? Главное, что у него в доме есть книги. Мне всегда нравилась цитата Джона Уотерса: «If you go home with somebody, and they don’t have books, don’t fuck them».

— Вот, — Сергей достал старенький синий томик. — Что бы ещё такого… О, а «Мелкого беса» ты читала?

— Тоже нет.

— Ты чтооо! — снова удивился он. — Это же вообще восхитительная книга! Я перечитывал её много раз!

Сергей отвёз меня домой, и я тут же открыла «Мелкого беса».

Это была книга о мужчине, который ужасно не хотел жениться.

***

Несмотря на миллион прочитанных статусов а-ля «Если мужчина захочет, он достанет вас из-под земли и луну с неба», через пару дней я всё же опять позвонила Сергею сама.

— Удивительно, как ты всегда чётко чувствуешь момент, — сразу сказал он. — Я как раз был на даче, сейчас еду обратно в город и хочу к тебе заехать.

— Зачем? — поразилась я.

— Ну я же обещал тебе мяту, помнишь?

Я напрочь об этом забыла, и самым поразительным было, как это запомнил Сергей.

Он подъехал к самому моему дому — камри роскошно смотрелась рядом с обшарпанным баром «Избушка» и клумбой у парикмахерской «Стелла». Мята была вымыта и упакована в пакетик.

— Как ты об этом вспомнил?! — спросила я.

— Ну я же обещал.

Я вдруг присмотрелась — что-то в нём выглядело не так.

— Ты подстригся! — стрижка было не кардинально новой, но каким-то образом она скосила моему предательски седеющему спутнику несколько лет.

Не раздумывая, я провела рукой по его затылку.

— Нравится? — спросил он. — Я ещё и рубашку новую надел! Но мои коллеги сказали, что она похожа на матрас…

— Кстати, — вспомнила я, — а где ты обычно обедаешь во время работы?

Он вдруг посуровел — я буквально увидела, как в его сознании угрожающе замигала красная кнопка «Опасность!!!».

— Я обычно остаюсь в офисе.

Даже у меня хватило ума не продолжать. К сожалению, на этом лимит ума закончился, и добавила:

— Тогда, может быть, на выходных?

Он снова посмотрел на меня непрошибаемым взглядом начальника отдела, которому подчинённый предложил откровенную глупость.

— Я не люблю так надолго загадывать, — отрезал он.

Дело было во вторник. Я была готова загадывать на четыре дня, четыре месяца, а лучше и на четыре десятилетия сразу.

То, что он запомнил мою случайную реплику про мяту и специально привёз её на захолустную улицу Текстильную, было невероятно милым. Это подтвердила даже Ющенка, которой я тут же написала сообщение.

Саша

он же не делал бы такое, если бы ему было на меня пофиг?

Елена

конечно, не делал бы. ладно там восемнадцатилетний мальчик, а 35-летний дядька с мятой — это вам не в тапки!

Реплика про тапки звучала ободряюще. А строить планы… Ну, может, у него такой склад характера — никаких планов на пятницу. А ужас от совместного обеда, ну, наверное, привычка.

Не конец же света, в конце-то концов.

И всё же ощущения были не очень — как у собаки, которая налетела на электро забор.

Надо было подумать о другом и как-нибудь успокоиться.

Выпить, например, чаю. С долбанной мятой.

***

Всех, кто тем летом был в курсе событий, больше всего занимало одно. Как молодой мужчина, обладающий собственным движимым и недвижимым имуществом, может полгода подвозить меня до дома, делая это в компании всё более и более голых ног, видеть, как ловко я тянусь сразу в трёх плоскостях, стоя в адхо мукха шванасане, и до сих пор ничего со мной не сделать? Насколько восхитительной и остроумной собеседницей я должна быть, чтобы катать меня на катере и угощать в холостяцкой однушке ужином для того, чтобы потом со мной просто поговорить? Что со мной не так? Или с ним? Что не так с нами всеми, если вместо того, чтобы оценить его благородные и романтические порывы, мы все задумчиво приложили руку ко лбу, выдвигая самые разные версии?

Несмотря на строгий зарок не строить планов, Сергей предложил в пятницу вечером посмотреть у него кино.

Я подготовилась ко всем возможным сценариям: нарядилась в купленное специального для такого случая бельё, взяла с собой контейнер для линз и шорты от пижамы (майку от пижамы я надела на себя, чтобы всем своим видом демонстрировать серьёзность или несерьёзность своих намерений), и на всякий случай прихватила книгу «Кто бы мог подумать! Как мозг заставляет нас делать глупости». Никогда не знаешь, как пойдёт вечер.

В прошлый визит Сергей купил в кулинарии лимонный пирог, запомнил, что от лимонов я пришла в ужас, и в этот раз угощал меня вишнёвым.

Мы смотрели «Король говорит». Может, в этом и была вся ошибка? Возможно, если бы выбор пал на «Секс в большом городе» или «Основной инстинкт», всё бы пошло по-другому.

Так или иначе, я нарядилась в низ от пижамы, сняла линзы — и они стали единственным, что я сняла в тот вечер.

Нет, не то, чтобы всё это время мы просто держались за руки и с восхищением смотрели друг на друга и на Колина Фёрта. Что-то такое было — примерно, как когда тебе семнадцать лет, и мысль сделать что-то большее кажется космически невозможной. Обычно в какой-то момент это всё же становится более возможным в сознании одного из участников — но не в этот раз. Я даже не смогла это как-то отрефлексировать — конечно, можно ожидать смиренной скромности от юного мальчика (хотя даже такой мальчик вряд ли бы смог просто посмотреть кино во второй раз подряд). Но весь мой опыт заканчивался на возрасте 29+. Что делать с мужчиной старше себя на десять лет, я не представляла. Может, считается, что я сама должна коварно пристать к нему, потому что совсем непотребные приставания — это как-то не солидно для начальника отдела декларирования?

Мне ничего не оставалось, как лечь спать — в милой пижаме и полной фрустрации.

***

Можно пройти десять курсов Милы Левчук о том, как заставить мужчину подарить вам айфон и сердце. Можно помнить, как двадцать лет назад вы пошли с мамой в книжный магазин и увидели там томик «Как выйти замуж за нового русского». Можно даже изучать психологию в университете и с уверенным видом советовать всем здравые и рациональные вещи. И всё же однажды утром вы проснётесь и спросите:

— Как думаешь. Что между нами происходит?

Как здравый и рациональный человек вы тут же поймёте, что это вот было зря. Но что поделать, если этот вопрос кипел у вас в голове целую ночь?

Что поделать, что поделать. Промолчать что ли не могла?

Нет, не могла — зато теперь я точно знала, какой фразой можно мгновенно разбудить мужчину.

Надо отдать должное Сергею — он даже не попробовал соврать.

— Я надеялся, что мы никогда об этом не заговорим, — сказал он.

— Понятно. — Ответила я.

Вот именно так, с точкой, которую было заметно даже по интонации.

— Мне очень нравится с тобой общаться.

— Спасибо.

Ответила я с той же точкой.

— Наверное, лучше отвезти тебя домой.

— Я и сама доеду, — точка была уже менее уверенной, так как я не помнила, брала ли с собой деньги, — и вообще.

— Вот об этом я и говорил… — вздохнул Сергей.

Мы сели в машину и первые несколько минут ехали в полном молчании, но потом я всё же не выдержала:

— Почему ты тогда вообще начал со мной общаться?

Это была крайне нелогичная фраза, ведь, во-первых, за десять минут до этого Сергей сказал, что общаться со мной ему нравится, а во-вторых, он ведь никогда и не уверял, что общение приведёт к чему-то большему.

— Знаешь… Вот ещё до того, как мы стали общаться, Валя у меня наоборот спросил: «Почему ты не замутишь с Сашей?».

Он так и сказал: «замутишь» — будто двадцатилетний мальчик клеит тёлочку в клубе, чтобы наутро вызвать такси, едва она откроет глаза.

— И что ты ответил? — заинтересовалась я, забыв даже о своих феминных обидах.

— Я сказал: «Я её боюсь».

В моём воображении я, пятьдесят килограммов веса, две косички, пижамная майка, могла напугать взрослого мужика, только выпрыгнув из-за угла в тёмной комнате.

— Но почему?

— Это он тоже спросил.

— А ты?

— А я ответил: «Потому что она слишком умная».

Он сказал это обо мне — женщине, которая не нашла ничего лучше, чем спросить: «Что между нами происходит?» в девять утра субботы.

— Если я такая умная, — сказала я, — то почему я так расстроилась?

— Не знаю, — пожал он плечами. — Всё ведь нормально! — И продолжил: — Вот если бы я за тобой ухаживал…

— В смысле?! А разве ты не ухаживал?!

— Но я ведь даже ни разу не подарил тебе цветы! — искренне удивился он.

Видимо, в его мире любовный союз скреплялся не прогулками на катере и не поцелуями в лесу, а исключительно соточкой красных роз.

— Да. — Подтвердила я. — Не подарил.

Дома я, не раздеваясь, повалилась в кровать.

Плохо было всё.

Плохо, что я сорвалась и повела себя как дура, но при этом котировалась как «слишком умная».

Плохо, что появился вдруг этот странный цветочный показатель, а у Сергея ни разу не возникло даже желания подарить мне хоть самую захудаленькую гвоздичку.

Плохо, что, когда мы смотрели «Девушку из Дании» и сменивший пол персонаж начал говорить о себе: «Я подумала», «Я захотела», я спросила: «Интересно, как переводчики решили, что теперь он говорит о себе в женском роде? Ведь в оригинале это просто I thought», а Сергей посмотрел на меня круглыми глазами и сказал: «Вот это да, а я даже и не задумался».

Я почти уже решила, что пролежу вот так весь оставшийся день, но вспомнила, что как раз сегодня мы договаривались пообедать с мамой и Василием-Олегом. Меньше всего мне сейчас хотелось кого-то видеть.

Но душевные драмы не освобождают нас от семейного веселья.

Мы встретились в Детском парке и пошли мимо клумб, веселящихся детей и пони.

— А знаете, — призналась я, — я давно уже хочу прокатиться на этой карусели.

Прошлым летом здесь поставили типичный европейский аттракцион: под музыку звери едут по кругу в сиянии огоньков.

— Я тоже всегда мечтала попробовать! — сказала вдруг мама.

— Так в чём проблема? — Василий-Олег потянулся за кошельком, — Прокатитесь! Вы же лёгкие, вас пустят. Давайте, я угощаю!

— Нет, — твёрдо сказала я. — Вообще-то я взрослый и независимый человек. Я могу заплатить за карусель сама.

Мы решили, что лошади — это слишком скучно, так что я выбрала зайца, а мама ехала сразу за мной на тигре. Василий-Олег стоял рядом и махал рукой каждый раз, когда мы проезжали мимо.

Кроме нас на карусели катались только два человека — моя бывшая одноклассница и её сын.

Обед и прогулка на некоторое время отвлекли меня, но стоило оказаться дома, как стало понятно — сегодня мне нужно было что-то более действенное, чем аттракционы и вишнёвый пирог.

«Ты сейчас один? — написала я Юре.

«Вопрос строго по делу!» — ответил он буквально через секунду. «Один. С радостью тебя приму, если хочешь».

«Да, отлично. Приду к тебе в юбке, которую все ненавидят».

«Ценю твоё доброе отношение! Что же это за юбка такая?»

«Да вполне обычная. Но все почему-то говорят, что она похожа на абажур».

«Никогда. Никогда не сдергивайте абажур с лампы! Абажур священен». Это я не к тому, что планирую сдёргивать с тебя юбку, просто люблю Булгакова».

Юбку эту я купила ещё на первом курсе института и любила настолько же сильно, насколько её не выносили окружающие — даже Герман, чудовищно равнодушный к внешнему виду и своему, и чужому, содрогался при виде «кислотного абажура».

Застегнуть её я могла теперь только на глубоком вдохе.

Уже через час я звонила в Юрину дверь.

— Всё ужасно! — выкрикнула я прямо с порога. — Ты не представляешь, что он сказал!

— Что-то с каждым твоим визитом кавалер оказывается всё более мутным. Проходи — Юра пропустил меня на кухню. — Ну, и что он сказал?

— Что дружить со мной прекрасно, но к большему он не готов! Я уберу книжки? — не дождавшись разрешения, я подвинула кипу книг в угол и села. — Нет, ну вот зачем я вообще завела этот дурацкий разговор! Что на меня нашло?!

— Да, неприятно. В таких случаях лучше…

— А он ещё такой: «Конечно, надо было продолжать с тобой просто общаться, но ты такая притягательная»! И ещё он сказал, что я слишком умная!

— Конечно, притягательная, в таких-то гольфах.

— Да, гольфы… Решила почему-то надеть. Помню, на курсе по общей психологии нам рассказывали про защитные механизмы, и говорили, что, когда человек испытывает сильную тревогу, он бессознательно прибегает к менее зрелым образцам поведения. Может быть, у меня как раз такой случай? Регрессия? О господи! — я закрыла лицо руками. — А ведь он прав! Я и правда слишком умная!

Я подняла голову — докторант Оксфорда смотрел на меня таким взглядом, как если бы я была его трёхлетней дочерью и заявила, что немедленно уезжаю жить в Африку, но сначала надо помочь мне надеть штаны.

— Как я уже говорил — всё зависит от инерциальной системы отсчёта. Вот, например. Ты знаешь, что такое дифференцированный паёк?

— Нет, — я воткнула вилку в пирожное с масляным грибочком.

— Ну вот видишь! Не такая уж ты и умная.

Когда мне было лет восемь, мы с мамой пошли на рынок и купили мне розовую футболку с кармашком и надписью «Summer». Дома я сразу кинулась хвастаться обновкой папе. Он посмотрел на меня и спросил: а ты знаешь, как переводится это слово? Я, конечно, не знала — на тот момент мой английский заканчивался где-то на уровне кэт энд дог. Ну так возьми словарь и посмотри, сказал папа. Тебе что, неинтересно? Что, если у тебя на груди написано «дура»?

— Давай я выберу другую категорию вопросов, — предложила я и протянула Юре чайный пакетик. — Выбросишь?

— Ага. Ну, выбирай!

— Эм… Космология, — назвала я наобум.

— Окей. Сейчас. — Он задумался. — У каких планет солнечной системы нет твёрдой поверхности?

Я даже не стала делать вид, что пытаюсь вспомнить:

— Понятия не имею.

— Ну! У Юпитера и Сатурна. Видишь!

— Ладно, убедил. Теперь мне стало гораздо легче, когда я знаю, что я действительно дурочка.

— Ты не дурочка, — серьёзно сказал Юра, — просто очень милая девочка. И гольфы у тебя милые. И сейчас мы напоим тебя чаем, а потом отведём тебя наверх и их с тебя снимем.

— Мы?

— Мы, Николай второй, Император всероссийский, Царь польский, Князь финляндский…

Слава богу — ещё десять минут в этой юбке, и я бы точно потеряла сознание, как закованные в корсеты дамы при императорском дворе.

В Юриной постели мне было гораздо веселей, чем на карусели.

— Ты поедешь домой? Или, может, останешься? — спросил он.

Я тут же почувствовала, насколько не хочу никуда уезжать — глубокой ночью тяжело вылезать даже из одной кровати, а уж если рядом составлены сразу две, то выбраться из них вообще невозможно.

— Я бы уехала утром, — сказала я и тут же добавила, — если тебе нормально.

— Как ни странно, да.

Он помолчал.

— Не в том смысле, что ты меня напрягаешь. А как раз в том, что наоборот нет. А такое бывает очень редко. Обычно уже где-то через секунд тридцать смотришь на женщину и думаешь: вот бы она сейчас провалилась отсюда к чертям.

— Ого! Тяжко тебе, наверное, учитывая количество твоих дам.

— Ну, это же не всегда так. Но вот в последнее время часто, да. Я же говорил, у меня как таковых отношений, чтобы прям отношений, уже лет восемь не было. Или шесть. Я уже сбился. Ну неважно.

— Ну короче, чтобы я провалилась к чертям, ты не хочешь, — уточнила я.

— Нет. Чтобы ты — точно не хочу.

— Тогда я останусь… — Я замешкалась, не веря, что действительно собираюсь это сказать, — А может, споёшь мне что-нибудь? У вас же достаточно толстые стены, чтобы соседи не пришли ругаться?

— Достаточно, достаточно… Что, точно хочешь, чтоб спел?

В те немногочисленные разы, когда мальчики пели мне под гитару, я не чувствовала ничего, кроме невероятной неловкости. И всё же я почему-то сказала:

— Точно. Спой, птичка!

И это было худшее, что я могла предложить.

***

Мама — преподавательница музыки, филигранно исполняющая Рахманинова; папа — директор музыкальной школы, в прошлом солист большого оркестра, до сих пор собирающий целые залы, мультиинструменталист с абсолютным слухом, обладатель наград и званий; у самого Юры — много лет музыкального образования, детство, провёденное на папиных концертах, и богатые гены талантливых родителей, которые и познакомились-то в Гнесинском училище.

Всё это он с успехом использовал, чтобы затащить побольше женщин в постель.

Как легко он сказал это в первый раз: «Захотел учиться играть на гитаре, когда понял, что это нравится девочкам». И это была правда. Девочкам действительно нравилось.

Не знаю, почему музыка так повелевает женскими умами, хотя от ума-то там обычно остаётся мало. Может, когда мужчина тебе поёт, между вами появляется некая доля интимности. Или нам всем нравятся талантливые люди. Да и просто это очень романтично. Есть в этом что-то эволюционное: брачные танцы, брачные песни.

Моя мама тонко подмечала: «Надо ещё, чтобы пели что-то нормальное. Вряд ли тебе понравится, если он вдруг затянет: «Шарик! Я, как и ты, был на цепи».

Разумеется, все песни Юриного репертуара были такими, чтобы очарованные и загипнотизированные девочки, сами не замечая, стаскивали с себя одежду. Хотя нет, не совсем. Ограничиться исключительно томными балладами — было бы слишком явно и в лоб. У девочек бы могла случиться передозировка лирики в крови, они бы настроились на слишком романтическую волну и не готовы были бы пойти дальше. На этот случай у Юры была припасена дюжина песен пободрее и даже парочка абсолютно дурашливых хитов «Руки вверх». От них девочки веселились и начинали смеяться, а все знают, что рассмешить женщину — это половина успеха.

Это был досконально продуманный, годами выверенный концерт, опробованный на самых разных фокус-группах: от девушек, которые приходили на концерты его группы, до финок, которые щедро сыпали евро в чехол от гитары, когда Юра ездил на выходные в Хельсинки и играл там по ночам на улицах.

И любая девочка — если она хоть раз в своей жизни пускала слезу над грустной песней или если у неё всё гулко дрожало внутри от звуков низкого голоса — любая девочка попадалась с первых аккордов.

Сам Юра говорил: главное, не упустить вот этот момент, когда музыка подействовала, потому что завтра девушка уже всё забудет и окошко захлопнется.

Моё окошко, видимо, распахнулось настежь.

Вот плюс дореволюционных домов — ночью можно громко петь песни, но за толстенными кирпичными стенами соседи ничего не услышат и продолжат мирно спать.

— Ого. Круто, — только и смогла сказать я, когда Юра взял последний аккорд. Он положил гитару прямо на пол у кровати, а сам лёг рядом со мной.

— Спасибо, — казалось, он был нисколько не тронут моей оценкой. — Ты очень мила.

— «Ты очень мила» — это как будто я тебе уступила книжку в библиотеке!

— Ну практически, — кивнул Юра, — только наоборот, это я дал тебе две книжки.

— А я так и не начала их читать. И, может, и не начну. И так уже слишком умная. Не буду больше читать, — я замолчала, попытавшись представить такую жизнь. — Буду наращивать ресницы. Качать попу. Ходить в солярий.

— Плясать в «Олд скул баре» и знакомиться там с толстомясыми мужиками, — подсказал Юра.

— Да! Постить полураздетую себя. Хлопать глазами.

— Здорово, — поддержал он, — только ничего не получится.

— Почему это?

— Мозги назад не откручиваются. Но кстати, глазами ты и так хлопаешь отлично. А постить себя — неблагодарное дело. Как будто создаёшь себе ложный образ.

— Ну да, — согласилась я, — например, все знают, что меня возят на озеро, катают на катере, кормят пирожными и ужинами, но никто не понимает, что всё это делают разные мужчины.

— И хорошо.

— У моего папы была теория.

— Какая?

— Кажется, я только что назвала его папой. От тебя понахваталась, видимо.

— Ну папа же. Так что за теория?

— Что? А. Ладно. Не важно уже. Потом как-нибудь расскажу. Спой мне ещё раз «My girl, my girl».

— Как пожелаете. Я думал, ты не любительница пост-рока.

— Какой же это пост-рок? — удивилась я.

— Пост-рок — это когда поёшь пронзительную песню, а после неё девушка согласна на всё.

Плюс дореволюционных домов — толстые стены, которые надёжно уберегают слух высокоморальных соседей.